Василий Аксенов - Новый сладостный стиль
– Давайте-ка, Метц, я вам зачитаю весь текст нашей редакционной реплики на ваш диктофончик. Уверен, что вы это правильно поймете с присущей вам тонкостью.
Он начал переводить с листа на английский, из чего Метц заключил, что «реплика» предназначена для международного распространения.
– «Эта сионистская задница предупреждает нашего президента против повторения ошибок Абдель Насера в 1967 году.
Сионистскому эффенди кажется, что арабы потерпели поражение в 1967 году. Однако это было не поражение, дорогой злополучный редактор, а множественный заговор, в котором участвовал и сам американский президент Джонсон. Заговор нанес нам поражение, а не израильская армия, и доказательством этого является 1973 год, когда арабские армии с меньшим личным составом и с худшей экипировкой нанесли поражение Израилю. Так что я говорю израильскому журналисту: немного смирения, вот что вам нужно вместо беспочвенного хвастовства, и помните, что, если Америка покинет вас хотя бы на один день, поплывете вы вместе с сотнями тысяч таких же, как вы, беженцев через Средиземное море назад, в ссылку.
А Америка, к вашему сведению, в один прекрасный день развалится на куски подобно другим империям в ходе истории. Мы только хотим, чтобы это случилось при нашей жизни. А пока что мы бы вам предложили говорить вежливо о нашей стране и о нашем Президенте, поскольку вы не кто иной, как просто вашингтонский агент на арабской территории, а ваша армия – не что иное, как передовой отряд американской армии.
Прошу прощения, мой сионист, если я произнесу в вашу честь «Мал’ун Абук», но ваш премьер-министр – это не что иное, как представитель Белого дома в Тель-Авиве. Что касается нашего Президента, то он является великим вождем великой арабской цивилизации, и вы недостойны даже упоминать его имя!»
Он кончил читать и посмотрел на своего собеседника пристально и серьезно, словно действительно хотел узнать его мнение о прочитанном. Анри-Клода слегка подташнивало. Он промямлил:
– «Мал’ун Абук», кажется, означает «будь проклят твой отец», верно?
– Это просто фигура речи, – сказал Омар. – Традиционная присказка, что-то вроде опровержения. Надеюсь, вы понимаете подтекст нашего послания израильским коллегам. Они должны быть менее высокомерными в отношении великой арабской цивилизации. Большая часть всей проблемы, между прочим, состоит в высокомерии. Так или иначе, но со времен прародителя Абрахама они приходили и уходили, а мы оставались на нашей земле. В принципе мы были здесь даже до Абрахама, а Измаил был принят нами, потому что его мать была из нашего рода.
Метц пожал плечами и предложил переменить тему:
– Могу я вас спросить, Мансур, ой, простите, Шаабани, как вы относитесь к «фатве»?
Редактор ответил не сразу, сначала он предложил французу пива из своего холодильника.
– Я знаю, Метц, что этот сукин сын Рушди стал лакмусовой бумажкой для проверки на либерализм. Но вы же видите, вы же знаете, что я не такой уж рьяный мусульманин. Мне отвратны его богохульные писания, но я вообще-то предпочел бы оставить все это дело Богу на день Страшного Суда. В этом смысле любопытно отметить его столкновение с говночисткой во время путешествия по Австралии. По мне, так «фатва» уже свершилась.
Он расхохотался, он явно был доволен такой внезапно найденной метафорой, и Анри-Клод легким смешком признал его находчивость. Он готов был признать что угодно, лишь бы только поскорее выбраться из этого журнала. Поставив еще несколько довольно вялых вопросов, он начал откланиваться. Шаабани удивился. Как же так, Метц, ведь я собирался вам сегодня показать пару приятных местечек западного стиля в этой суровой столице. Спасибо, Шаабани, но я не очень-то хорошо себя чувствую: последствия «флю»,[252] и потом я вечером улетаю. Flying back to flu, Metz? Bravo, Sha’abani, it’s almost a pun![253] Дайте мне слово, Шаабани, позвонить, когда следующий раз будете в Париже. Да я там во вторник буду, Метц. Дакор,[254] Шаабани, мы поужинаем в симпатичном месте, согласны? Договорились, Метц, спасибо. Это очень приятный еврейский ресторанчик, Шаабани. Еврейский, Метц? Ну да, еврейский, Шаабани. Нет проблем, пептобисмол всегда со мной.
Не успел журналист уйти, как в кабинете появились два молодых толстяка с окончательным текстом. Они осторожно указали шефу на фразу, которую они посчитали возможным добавить. Омар не верил своим глазам: это было как раз то, что и у него самого было на уме. «И я клянусь именем Всемогущего, что, если я вас встречу, господин сионистский редактор, я туго скатаю Вашу газету и засуну ее в Вашу корму, и ничто тогда уже Вам не поможет!» Он хохотал в свое удовольствие, а потом взял перо и добавил: «Надеюсь, что Вы еще не потеряли чувства юмора, дорогой сэр».
Несколько часов спустя факс прибыл из Парижа в пустой темный кабинет либерального редактора. Месье Метц слал ему свои извинения: во вторник его не будет в городе.
XI. «Цитата – это цикада»
Мандельштам – это монгольфье
Цикада – это цикута
А Сократ, стало быть, крем-суфле
Пути рифмовки неисповедимы.
Как по кочкам, тащишься по слогам
И воздвигаешь Колонну Вандома
У входа в мишурный балаган.
В форточку видишь ночную площадь,
Блики и промельки клоунских морд.
Там голубая, в яблоках, лошадь
Медленно ввозит твой «Амаркорд».
Выпьешь винишка, Апокалипсис
Высчитать выйдешь на старый балкон.
Вместо ответа ворохи листьев
В шорохе грянут с небесных Балкан.
Часть XII
1. Серебро Очичорнии
Ну, вот и докатились до штата Очичорния, что вклинился своими обширными угодьями в карту Америки, потеснив Калифорнию, Орегон и Неваду. Начинается разгул авторского произвола, скажет утомленный читатель, и ошибется. Тут у нас полифония вовсю гуляет, персонажи дуют всяк в свою дуду, какие уж тут авторские произволы. Даже сам штат Очичорния появился у нас совсем случайно – в связи с прокручиванием старой пластинки Луиса Армстронга в джук-боксе[255] «Международного Дома Блинов»: старый «Сачмо» упорно рифмовал «Очи чорные» с Калифорнией. Мы и опомниться не успели, а новая земля уже претендует на полноправное участие в союзе штатов, уже, видите ли, гордится своими просторами и столицей Лас-Пегасом; в общем, нравится – не нравится, стала литературной реальностью в данный закатный час под потрясающими небесами пустыни с контурами деревьев-джошуа и пробегающими силуэтами страусов.
Что за странное существо этот страус, не сравнишь его ни с орлом, ни с лошадью, да и откуда он тут взялся в таком количестве? Впрочем, об этом позднее. Пока что скажем лишь, что мощные, хоть и бессмысленные, марш-аллюры этих существ придавали закатной пустыне какой-то древний вид, хоть и видны были на горизонте стеклянные верхи города Лас-Пегас.
