Петр Проскурин - Имя твое
— Аленка! — бросив плащ, Брюханов быстро подошел к ней. — Надо же, собственной персоной,.. Аленка! Даже не предупредила…
— А я нарочно, — сказала она с вызовом, — Как видишь, не напрасно. Так где же ты был?
— Вот и доверяй ключи посторонним.
Он обнял ее и, не целуя, сильно прижал к себе. Она закрыла глаза, отдавшись минуте душевного успокоения; все, все ерунда, кроме этой минуты, вот ее берег, ее единственная земля, все остальное бред, горячечная фантазия — и доктор Хатунцев, и ее работа на кафедре, и заказанная статья в «Вестник психиатрии». Брюханов, только Брюханов — ее единственная гавань, без нее не обойтись, не укрыться от непогоды…
Она подняла голову, поглядела ему в глаза, напряженные, ждущие, казалось, все понимающие…
— Соскучилась, — прошептала она, насильно притянула к себе его голову, поцеловала в губы. — Не могла больше… сорвалась и приехала. Даже Тимофеевну не успела предупредить.
— Ничего, утром позвоним… Ты есть хочешь?
Засмеявшись, Аленка провела его в соседнюю, ярко освещенную комнату с накрытым столом; в углу в большой керамической вазе прямо на полу стоял гигантский букет красных гвоздик.
— Твои любимые, иди мой руки, я оденусь, — сказала Аленка. — Хочу сегодня быть красивой, Брюханов! Ух, пока вывезла из квартиры грязь… Ты что, так и не нашел никого для уборки?
«Что-то с ней случилось, — подумал он, оставшись один, снимая пиджак и закатывая рукава сорочки. Он прошел в ванную, пустил воду; мыло было необычной формы, круглое, и пахло гвоздикой, Аленка была неравнодушна к дорогому мылу. — Да, что-то есть, что-то такое, о чем она не хочет сказать. Впрочем, если захочет, скажет, а если нет, значит, для этого есть причина, о которой мне не следует знать». Но он тут же отогнал эту враждебную для Аленки мысль, он был слишком обрадован ее неожиданным приездом, чтобы позволить себе думать о неприятном, но после, когда они уже оторвались друг от друга, усталые, возбужденные, чувство настороженности и обиды за то, что она так долго не приезжала, опять шевельнулось в нем.
— Ты еще не бросила курить? — спросил он, накрыв ладонью ее руку с зажатой в пальцах папиросой.
— Нет…
— Обещала…
Она засмеялась с вызовом.
— Обещала, но не бросила. Нужно уметь ждать!
— И уметь выполнять свои обещания…
— Смотри, уже светает, — сказала Аленка. — Я никогда не встречала рассвет в Москве…
— Да, совсем рассвело. — Брюханов кивнул на неплотно задернутые шторы. — Зеленый сумрак… Ну как Ксения, помнит еще меня?
— Она о тебе часто говорит, все не дождется, когда мы переедем совсем жить в Москву… Тихон, не сердись, мне еще нужно несколько месяцев… пока я полностью соберу материал. Вот уже год, как я наблюдаю за патологией в васкуляризации головного мозга у больных с ранним атеросклерозом. Собирается интересный материал. Сколько раз я тебе говорила… Тихон, а ты сердишься…
— Нет, не сержусь… Приехала, и хорошо, но отсюда ты больше не выберешься, ясно? Ничто тебе не поможет, ни твоя статья, ни твой шеф.
— Что с тобой, Тихон? — спросила она, почти пугаясь его пристально тяжелого взгляда; раньше он никогда так не глядел на нее.
Он насильно взял у нее папиросу и погасил; она закрыла глаза, лежала покорная, как-то отрешенно чувствуя его жаркие губы. Вот и хорошо, разорванно и бессвязно думала она, вот и прошло, пусть ничего больше не будет. Только этот зеленый сумрак… ни милосердия, ни надежд… она тоже устала. Клиника, дежурства, бесконечное сидение в библиотеке, она даже Ксению не видит, приходит, когда девочка уже спит. Недовольство профессора, все упрекает ее в торопливости выводов. «В науку бегом не вбегают, голубушка моя», — передразнила про себя она его…
— Думаешь, мне легко, Тихон? Как ты со мной разговаривал в прошлую пятницу, — сказала она, словно выныривая из-под душного колпака.
— Вот видишь, это тоже приносит пользу, Аленка. Когда бы я еще тебя дождался?
— И все-таки мне нужно еще несколько месяцев, Тихон. Я сама смертельно устала от этой неустроенности, но ведь жизнь-то одна…
— Вот именно, одна! — подхватил Брюханов. — И я уже тоже имею право жить нормальной семейной жизнью… По крайней мере ко мне могли бы приехать Тимофеевна с Ксеней, пока ты там будешь расправляться со своей наукой… Я же здесь совершенно один, как волк…
— Мы будем спать, Тихон?
— Не будем, я, например, не буду, мне рано уезжать, — он отметил про себя ее попытку уйти в сторону от разговора. — Что там еще, в Холмске, нового?
— Я почти ничего не знаю из того, что тебя интересует, видишь, какая я плохая жена, — сказала Аленка. — По-моему, Лутаков разгоняет потихоньку твои последние кадры…
— Я знаю, мне кое-кто пишет, — сказал Брюханов. — Не вижу в этом ничего удивительного, каждая новая метла метет по-новому.
— Ну зачем же оправдывать самодурство? — возразила Аленка. — И ты, и я Лутакова и его горизонты знаем… Совсем недавно он глаз на Чубарева положил, тот на бюро, когда отчитывался, высказал удивление бесцеремонному обращению с опытными кадрами. На бюро Лутаков промолчал, а сейчас через секретаря Зежского райкома Вальцева жмет на Чубарева, чтобы тот вступал в партию. Ну, Чубарев онемел от изумления, бац, ему заявление, дескать, не может руководить таким ответственным участком, если ему выразили политическое недоверие. Мне Вера Дмитриевна ночью звонит в панике, Олег Максимович библиотеку упаковывает. Что с тобой, Тихон?
Откинув голову, Брюханов хохотал так, что на глазах у него выступили слезы.
— Представляю себе Вальцева, агитирующего Чубарева вступать в партию… Ха-ха! Эт-то, я тебе скажу, зрелище! Ну, ты знаешь, такой кусище Лутакову не проглотить… подавится… да, знаешь, он не такой идиот, чтобы пытаться это сделать… Опамятуется.
— Уже опамятовался. Учинил Вальцеву нагоняй и заставил его принести извинения Чубареву…
— Бедный стрелочник! Ну давай, корми, что ли, мужа, к десяти за мной Толя приедет.
— Я знаю, чем я тебе накормлю, — сказала Аленка, ласкаясь. — Мать недавно прислала опят, вот такие крохотные, один к одному, как ты любишь. Еще сала с чесноком…
— Ага, подлизываешься, грехи замаливаешь? — спросил Брюханов. — Другой на моем месте взял бы, руки тебе стянул потуже да под замок…
— Ничего не скажешь, могучая сила убеждения. — Аленка с видимой покорностью поцеловала мужа, накинула на себя халатик, подошла к окну и, отдернув штору, некоторое время рассматривала вывеску на противоположной стороне, представляя себе, что она живет здесь постоянно, что сейчас в комнату вбежит Ксеня и послышится воркотня Тимофеевны. — Мне и нужно еще только два-три месяца, Тихон, что ты скаредничаешь? Скажи что-нибудь! Что-нибудь случилось? Ну что ты молчишь?
