Энтомология для слабонервных - Качур Катя

– Ну… да… – оробел Аркашка.

– Раз мы друзья, я могу доверить тебе тайну?

– Конечно… – потеплел Гинзбург.

– Не будешь смеяться? Никому не расскажешь?

– Обещаю.

– Когда я вырасту, я хочу быть инженером, – заговорщически прошептала Зойка.

– Что в этом таинственного? – удивился Аркашка. – Я тоже хочу быть инженером.

– Ну ты там небось самолёты хочешь строить, или корабли, или дома. А я хочу построить гроб с настоящим воздуховодом.

– Зачем? – Аркашка отпрянул, испугавшись.

– Чтобы люди, которых захоронили, могли дышать, если вдруг надумают. А то проснутся в кромешной тьме и умрут заново, – наклонилась к его уху Зойка.

– Я никогда об этом не думал, – признался Гинзбург. – Полагаешь, мертвецы могут проснуться?

– Да.

Они подошли к одной из могил, и Зойка показала пальцем на крошечный железный памятник с чёрно-белой овальной карточкой и выцветшими буквами «Макаров Семён Семёнович».

– Мой дед точно иногда просыпается, – тихо сказала она, наклонившись и протерев ладонью фотографию. – Он ждёт, когда я вырасту и похороню его в нормальном гробу. Он приходит ко мне во сне и говорит: «Учись, Зойка, на инженера».

– Грандиозно! – С детства впечатлительный Аркашка понял, что эта тема не отпустит его ближайшие несколько ночей.

– Хочешь, я покажу свою разработку? – с хитрецой спросила Макарова. – Пойдём. Только это полнейшая тайна.

Они снова петляли среди могил по утоптанным тропинкам, пока не пришли к заброшенной части кладбища. Захоронения здесь поросли травой, среди которой торчали сгнившие деревянные кресты. Под одним оказался шалаш из сухих веток. Внутри виднелась горка свежей земли с торчащим из неё куском водосточной трубы.

– Ого! – оторопел Гинзбург. – Здесь что, труп?

– Не угадал, – лукаво прищурилась Зойка. – Здесь был труп, но он ушёл. Благодаря моему чудо-гробу.

Гинзбург таращил огромные глаза, не в состоянии вымолвить и слова. Он не мог даже предположить, что ещё сообщит ему новоявленная подруга. Зойка же молниеносно упала на колени и начала по-собачьи, руками раскапывать горку вокруг трубы. Чернозём с примесью песка и глины летел во все стороны, попадая Аркашке в лицо. Он сидел на корточках, хлопал пушистыми ресницами, пытаясь смахнуть грязь, и сплёвывал слюну.

– Помоги, чего сидишь? – посмотрела на него Макарова из-под мышки.

– Зойон, остановись. Это какой-то бред. – Он сплюнул ещё раз, но, приученный мамой во всём помогать женщинам, начал копать за компанию.

Теперь уже вдвоём они по-охотничьи рыли грунт, намертво забивая под ногти жирную почву. Через пару минут наткнулись на что-то твёрдое.

– А вот и моя разработка, – радостно сообщила Зойка, убирая ладонями землю с какого-то ящика.

Ногтями с чёрными каёмками Аркашка поскрёб поверхность, побарабанил по ней пальцами и вытер грязной рукой нос.

– По-моему, это какая-то тара, – заключил он.

– В некотором смысле гроб – это тоже тара, – философски ответила Зойка.

Ещё немного, из-под земли высвободился деревянный ящик, в каких на дворе шалмана разгружали конфеты. Внутри и сверху ящик был выложен гофрокартоном, сквозь круглую прорезь которого и проходила труба. Зойка вынула её и, как фокусник в цирке, эффектно развела руками:

– Ну что? Убедись! Никого нет!

– А кто должен был быть?

– Кот! Улькин кот Архип. Рыжий такой, полосатый. Ты его видел в доме! – воскликнула Зойка, выуживая из дыры клок жёлтой шерсти.

– А зачем бы живому коту находиться в твоей конструкции?

– Так я его сюда положила, – как само собой разумеющееся сообщила Зойка.

– Ты что, совсем? – Аркашка испачканным пальцем повертел у виска.

– Понимаешь, он был мёртвым. А потом ожил, вышел через трубу и вернулся домой. И как ты видел, прекрасно себя чувствует.

– Нет, Зойон, во Францию тебя не пустят. – Аркашка без сил опустился на колени, зажмурив глаза и закрыв чёрными ладонями лицо. – Ты слишком мишигине…

Ябеда

О чудесном воскрешении рыжего Архипа в Прудищах знали все. Могучий полосатый кот с белыми носочками и манишкой был маминым фаворитом. Маруся называла его меченым. На толстом пузике у Архипа сияло два белых пятна в виде обручальных колец, вдетых одно в другое. Больше колечко и маленькое. Маму это умиляло, и она, пока никто не видел, утыкалась лицом в его тёплый живот и дула губами в круглые божьи отметины. Так же, втайне от папы и детей, кормила кота жирной сметаной прямо с руки, умиляясь, как усатая морда облизывает пальцы. Впрочем, жизнь на полном довольствии не мешала Архипу регулярно выходить на охоту. Охотился он, правда, не на мышей, а на сливочное масло в кадушке, сухую рыбу, подвешенную за жабры, и тушки мяса, которые вялились в сарае. Воровать у хозяев коту мешали любовь к маме и врождённое чувство стыда. Поэтому запасы Архип сжирал на соседней территории – у четы Барановых. Глава семейства Коля Баранов был мужиком зажиточным, председателем профсоюза на силикатном заводе, почётным гражданином Больших Прудищ. Со всей деревни ему несли подаяние за путёвки в пионерские лагеря и санатории – только он решал, кому их раздать. Удачное Колино место под солнцем разделяла его жена – Люся Баранова, о которой говорили, что «сидит она как у Христа за пазухой» и «грех ей вообще на что-то жаловаться». Но Люся так не считала и жаловалась направо и налево. Направо – Баршанским, налево – Иванкиным. На недостаточное мужское внимание, на плюющуюся верблюдицу Меланью, на цены, на погоду, на плохой урожай, на Марусиного кота, наконец. Люсино нытье Марию не тяготило. Сердобольная мама поддакивала ей, кивала, хлопала руками по бёдрам.

– Ты уж прости, – начинала каждый разговор Люся, – но Колька мой совсем меня не любит. Приходит с работы, я ему – поиграем, Коль. А он: да ну тебя, щенка принесу, играй с ним.

– Просто устаёт, Люсь, – утешала мама. – Не преувеличивай.

– Ты уж прости, – не унималась Люся, – но, если он принесёт щенка, я его утоплю.

– Кольку, што ль?

– Да нет, собаку… Ты уж прости, но кот твой, сволочь, свалил ведро воды, что стояло на кадушке с маслом, и жрал масло-то до тех пор, пока я падлу за уши не подняла да за забор не вышвырнула!

– Ну, сколько там кот-то съест, – защищала его Мария, – не преувеличивай!

– Ты уж прости… – продолжала скулить Баранова.

Мама слушала Люську фоном, как опереточные арии из любимой «Балтики», как жужжание мух над забродившей ягодой, как кудахтанье клушек в курятнике. Когда отец вечером спрашивал, что нового за день, Маруся отвечала: «Была Люська-вишня. Просила прощения». Люськой-вишней Иванкины стали звать её после странного казуса, когда Колькина жена, упившись у Маруси хмельного квасу, не добежала до туалета и попи́сала под цветущую вишню в саду. На следующий день – без заморозков, без урагана, без катаклизмов – вишня полностью облетела, устлав землю белыми лепестками, а спустя пару недель и вовсе засохла.

* * *

В тот день Люська-вишня прибежала с окровавленным гвоздодёром наперевес, упала перед домом Иванкиных и завыла не своим голосом:

– Ты уж прости… Ты прости уж меня, Марусенька…

– Да что случилось-то? – испугалась мама, выскакивая на крыльцо.

– Кота я твово убила. Жрал ягненка-то вяленогоооо. Висел, паскуда, на туше и жрал в своё удовольствие! Зойка ко мне прибежала, сказала! Я – хвать гвоздодёр и кааак шваркну!

Мария, не поверив, понеслась в соседский сарай. За ней, бросив мытье полов, с подоткнутой за пояс юбкой, выскочила Улька. Рыжий, в крови, Архип лежал на досках, неестественно запрокинув голову. Ровно над ним висела разделанная туша ягнёнка в таком виде, будто её глодала стая волков.

– Господи, да как же в тебя это мясо-то вместилось, – ахнула Улька.

– Архипууушкааа! – закричала мама, схватив кота на руки и пачкая кровью ворот платья. – Котенька моя-а-а-а!

Обезумевшая, полная горя, Маруся вбежала в свою калитку и упала вместе с котом на землю. Зойка, как всегда гостившая у Иванкиных, тут же кинулась к маме. Братья и сёстры, которые были дома, высыпали во двор.