Привет, красавица - Наполитано Энн

— Ну и как нам быть? — прошептала Джулия.

Закрыв глаза, Сильвия представила, что они лежат в своих односпальных кроватях в родительском доме. Сколько себя помнили, сестры всегда болтали в темноте.

— Ты родишь ребенка, я сдам экзамен для повышения в должности и найду себе жилье.

В колледже Сильвия переключилась с английской литературы на библиотечное дело, поскольку в библиотеке требовался новый специалист, и заведующая Элейн обещала ей это место, если она подтвердит свою квалификацию. Сильвия ежедневно просматривала объявления о сдаче квартир, рассчитывая, что новая должность позволит снять маленькую студию.

— Я себя чувствую Бет, — сказала Джулия.

Сильвия крепче обняла сестру. В их детской игре только она сама, Эмелин и Цецилия объявляли себя Бет, но Джулия — никогда. Подхватив грипп или простуду, она пила апельсиновый сок, сосала цинковые леденцы и поглощала салаты, чтобы набраться сил для выздоровления. Болезнь и огорчение были всего лишь тем, что требовалось одолеть. О том, чтоб им покориться, не говорилось даже в шутку.

Но со дня смерти Чарли в глазах ее плескалась паника. Зная сестру как облупленную, Сильвия понимала, что та не просто опечалена, но ошеломлена. Она не планировала эту смерть, и вызванное ею потрясение грозило изменить всю картину мира. Как ни крути, уход отца был неразрешимой проблемой.

— Ничего, что-нибудь придумаем, — сказала Сильвия. — Ты составишь новый план. Как всегда. Наверное, из-за беременности тебе трудно собраться с мыслями. Дай себе передышку.

— Разве я не права в том, что пытаюсь все наладить? — Джулия положила руку сестры себе на живот. Пару дней назад ребенок начал шевелиться.

Сильвия замерла, стараясь уловить толчки. На ум пришел образ барабанщика, который сидит внутри своего инструмента. Во, что-то есть! В сестрином животе то ли бурлило, то ли молотил крохотный кулачок.

— Конечно, ты права, — сказала Сильвия.

Наконец кто-нибудь из них задремывал, наступала тишина. Лишь однажды Уильям застал сестер крепко спящими в обнимку. Обычно сон их был прерывистым и беспокойным. Для Сильвии, ощущавшей себя кораблем без руля и ветрил, теплое тело сестры было спасительной гаванью, где можно укрыться от бездонного неба, забыв о шершавом одеяле и раззявивших рты пакетах с вещами. Стоило ей закрыть глаза, как отец растворялся во мраке, а мать испепеляла злобным взглядом, заставлявшим себя чувствовать без вины виноватой. Она думала о Цецилии, которая горько плакала, ибо ей, лишившейся отца, матери и родного дома, некому рассказать о достижениях маленькой Иззи. Обитая по соседству от дочери и внучки, Роза хранила мертвое молчание, все глубже погружаясь в свою упрямую скорбь. Накануне она прогнала Джулию, пришедшую ее навестить.

Сильвия уже уплывала в сон, но услышала голос сестры:

— Уильям попросил освободить его от должности ассистента, хоть семестр еще не окончен. Сказал, он должен уделять больше внимания жене, у которой умер отец.

— Какой же он молодец…

— Но деньги-то нам нужны. Я на них рассчитывала, а он, не спросив меня, уже поговорил с завкафедрой. Лучше бы он преподавал и не портил впечатление о себе. Теперь его сочтут лентяем или размазней. — Последнее слово прозвучало как самое тяжкое обвинение.

Сильвия задумалась. Уильям, хромая по квартире, улыбался ей — мол, он не против свояченицы в своем доме, хотя, конечно, этому был не рад. Нет, она не вправе его критиковать.

— Ты ему об этом сказала?

— Уже поздно что-нибудь менять. Окажешь мне услугу?

Ответа не требовалось, Сильвия молча ждала продолжения.

— Прочти его книгу, ладно? Он говорит, труд еще не завершен. Я приставала, пока он не сдался, прочла и ничего не поняла. Вообще. — Джулия округлила глаза. — Я уклоняюсь от разговора, поскольку не знаю, что сказать. Ты опытный читатель, ты поймешь, про что там. Поможет ли ему это? Добудет ли работу после аспирантуры?

Два вопроса подряд, для Джулии весьма необычно. «Все мы в раздрае, — подумала Сильвия. — Сколько еще это будет тянуться?»

— Конечно. Прочту завтра на работе. Хотя, наверное, уже сегодня.

Джулия чмокнула сестру в щеку.

— Спасибо тебе огромное. Только ему ничего не говори.

В темноте Сильвия попыталась разглядеть циферблат, чувствуя, как в груди поднимаются пузырьки паники. Который час? Наверное, скоро рассвет? Опять не выспишься, и ночные переживания вкупе с оглушающими потерями перекочуют в наступающий день.

К чтению она приступила до начала работы, продолжив в свой обед, состоявший из сэндвича, и потом в автобусе по дороге в колледж. Джулия нагрузила ее пакетом, в котором лежали сотни две машинописных страниц, перехваченных резинкой. На первый взгляд это и впрямь был незаконченный труд. Некоторые главы, едва начавшись, обрывались посреди абзаца. Предложения пестрели скобками с вопросительными знаками, означавшими необходимость что-то уточнить позже. На полях была масса примечаний с размышлениями и вариантами, в каком направлении двигаться дальше.

По всей видимости, здесь излагалась история баскетбола, события начинались в Массачусетсе, когда в 1891 году Джеймс Нейсмит, используя фруктовые корзины как кольца, придумал эту игру, чтобы в межсезонье поддерживать спортивную форму легкоатлетов. По собственной прихоти Уильям перескакивал из одного временного периода в другой, но все же более или менее придерживался хронологического порядка. Книга рассказывала о первой лиге 1898 года, тринадцати игровых правилах Нейсмита и о том, что вплоть до 1950 года в официальных матчах участвовали только белые игроки и тренеры. Хронология обрывалась в 1970-м на схватке Американской баскетбольной ассоциации с Национальной баскетбольной ассоциацией, сражавшихся за звезд вроде Доктора Джея и Спенсера Хейвуда [15]. В историческом полотне были вкрапления в виде рассказов о конкретных матчах: о филадельфийском соперничестве Билла Рассела с «Голиафом» Уилтом Чемберленом, об игре 1959 года, в которой Оскар Робертсон набрал сорок пять очков, сделал двадцать три подбора и десять результативных передач. Рукопись заканчивалась, не досказав о финальном поединке «Бостон Селтикс» и «Феникс Санз» в 1976-м. Матч, перешедший в тройной овертайм, стал самым долгим в истории баскетбола. Слог повествования был безукоризненно четок, но Сильвия поймала себя на том, что гораздо больше собственно темы ее интересуют примечания и вопросы, в которых автор как будто беседовал сам с собою. Ну вот, к примеру:

Почему я так зациклен на травмах Билла Уолтона? [16]

Цель моей работы — добраться до сегодняшнего дня? И все?

Почему отец и масса других бостонцев так ненавидели Рассела? Рука не поднимается описать, что случилось с его домом [17].

Как наука объясняет высокий рост тех, у кого родители отнюдь не великаны?

Писанина моя бессвязна.

Все плохо, я ужасен.

Несколько раз встречались пометки: Что я делаю? Зачем? Кто я такой?

Ближе к концу незавершенной работы промелькнула такая запись: Лучше бы это случилось не с ней, а со мной.

Сильвия перечитала примечания, казавшиеся ключом к иной истории, не связанной с баскетболом. Что означает последняя фраза? Наверняка речь не о баскетболе. Она — это Джулия?

Тревога, сквозившая в вопросах, заставляла вздрагивать, и тряский автобус как будто выражал согласие с подобным откликом. «Глядя на мир или заглядывая в себя, мы надеемся отыскать что-то важное», — сказал отец. Судя по примечаниям, Уильям заглядывал в себя, но внутри различал только страх и неуверенность. Кто я такой? Похоже, он не узнавал человека в зеркале или не видел в нем никого вообще. Сильвия вспомнила последний разговор с матерью и то свое ощущение, будто она исчезает. С уходом отца чувство это ни на минуту не ослабевало. Она боялась, что без отцовской заботы, оберегавшей ее, утратит свою цельность, однако теперь преисполнилась безмерным сочувствием к Уильяму. В этом страхе она жила всего месяц, и это было ужасно. Размер рукописи и боль, выплеснутая на ее страницы, говорили о том, что в подобном состоянии Уильям пребывает уже давно.