Город в долине - Макушинский Алексей Анатольевич
Закончив в самом деле в марте 1994 года роман, я послал, я помню, Двигубскому открытку с видом эйхштеттской крепости и с сообщением о том, что вот-де, окончен мой труд многолетний; в ответ пришло длинное письмо от руки, в котором, поздравив меня с завершением многолетнего труда и пожелав не поддаваться обычной в таких случаях непонятной грусти (пожелание, как вскорости выяснилось, отнюдь и отнюдь не лишнее), он, в свою очередь, сообщал мне, что и в его жизни намечаются некоторые существенные перемены, он, П. Д., получил неожиданное предложение провести семестр в Дижонском университете с перспективой, как он выразился, продления еще, по крайней мере, на год; предложение, которым он, Двигубский, по-видимому, не сможет не воспользоваться, так буквально и написал он, поскольку выживать в Москве становится все труднее, от работы на четырех работах и мотания с лекции на лекцию у него не только не остается ни сил, ни времени на что-нибудь другое, но он все чаще спрашивает себя, зачем все это вообще нужно и когда кончится; к тому же и Света, упорно и на удивление успешно занимающаяся французским, так искренне надеется на лучшую жизнь для них всех и в первую очередь, конечно, для Оленьки, что путей к отступлению у него, похоже, уже нет. Да он и сам всегда хотел попасть в Бургундское герцогство… Следующее письмо пришло уже из Дижона; если, писал он, вы, Макушинский, в Бургундском герцогстве еще не бывали, то от имени Филиппа Доброго, Карла Смелого, а также, разумеется, Иоанна Бесстрашного приглашаю вас поскорее приехать, мало видел я городов примечательнее и страннее сей заброшенной, но ничего не забывшей столицы… Что же до него самого, то, увы, как и предполагал он, академическая его деятельность отмечена той роковой расплывчатостью и высокопарной необязательностью, которая, если он смеет судить, все более и более овладевает гуманитарными дисциплинами, о чем нам с ним следовало бы как-нибудь поговорить поподробней, при встрече, например, у него в Дижоне. Он, Двигубский, как бы то ни было, получил здесь стипендию под, как ныне принято выражаться, проект, посвященный русско-французским связям и дипломатическим отношениям при Наполеоне Третьем и Александре Втором, что само по себе вовсе даже неплохо и давно уже интересует его, поскольку, если я помню (я не помнил, конечно), он еще в ранней молодости занимался внешнеполитической позицией русских реформаторов, как то: Милютина, Самарина и Валуева, так что написать на эту тему небольшую работу, хотя бы и по-французски, а именно такой работой должно закончиться, в научном смысле, его пребывание здесь, для него не составит большого труда, загвоздка лишь в том, и даже никакая не загвоздка, но тоска и мерзость, прямо скажу вам, что этот его, с позволения сказать, проект представляет собою лишь крошечную и ничтожную часть некоего огромного общего проекта, если угодно – суперпроекта, в котором задействованы десятки, а то и сотни бездельников, вроде него самого, и на который французское Министерство образования отвалило немыслимую, по его сведениям, какую-то запредельную сумму денег, чистых, чудных, хрустящих франков, достойных лучшего применения, проект же этот, то есть суперпроект, посвящен, excusez-moi и понимайте, как хотите, Порядку и Беспорядку вообще, Ordre et Désordre во всех сферах бытия и проявлениях жизни, почему и он вынужден вставлять в свой анализ вполне конкретных и вполне интересных явлений, отношений, высказываний и связей идиотские абстрактные рассуждения о вообще Порядке и вообще Беспорядке, и я сам могу, конечно, представить себе, какое удовольствие доставляет ему эта навязчивая постмодернистская чепуха, тем более что, как все мы знаем, страна у нас богата, а порядка в ней нет. О, конечно, первоначально-синтетическое единство апперцепции является самой важной предпосылкой феноменологической редукции, и в хмелю веселый был Назар, но зачем же стулья ломать? Коллеги, увы, разговаривают цитатами из Фуко, так что он, П. Д., предпочитает тихо сидеть в библиотеке и читать что-нибудь для себя. Здесь книги есть замечательные… Тем не менее и несмотря на, кажется, сложившуюся у него репутацию нелюдимого чудака, невежи, русского медведя и варвара, у него, П. Д., есть вполне реальный шанс получить здесь полную преподавательскую ставку на целых три года, что было бы, как вы сами понимаете, великолепно, хотя Дижон, прямо скажем, при всей его восхитительной странности и чарующих воспоминаниях о Бургундском герцогстве, этой великой неосуществившейся возможности, неудачной попытке, проигранной партии, Дижон, при всем этом, место не самое подходящее для жизни, глухая, в сущности, провинция, не глуше, наверное, вашей баварской, но провинция все же достаточно глухая и глупая, так что Света, с не перестающим удивлять его упорством устраивающая все как-то по-своему, даже и не ищет для себя работы здесь, в Дижоне, но ищет ее сразу в Париже, с тем, чтобы жить на два города, как это делают, что мне, конечно, известно, по всей Европе университетские наши братья, родственники, товарищи по несчастью… Засим прощаюсь с вами, дорогой Макушинский; если вы не приедете ко мне в столицу Бургундского герцогства, придется мне первому отправиться к вам в столицу Эйхштеттского епископства-княжества, куда я при всех обстоятельствах к вам приеду, до или после вашего визита ко мне, все равно, и не только, сударь мой, чтобы насладиться очаровательной беседою вашей, но и чтобы увидеть надгробия святых Виллибальда, Вунибальда и Вальпурги, столь проникновенно и обстоятельно описанных вами, главное же – чтобы взглянуть на дворец князя-епископа, резиденцию, между прочим, Евгения Богарнэ, пасынка Наполеона, не Третьего, разумеется, коим вынужден я заниматься, но настоящего, Первого, поскольку сей Евгений Богарнэ, сын незабываемой Жозефины, женат был, с титулом герцога Лейхтенбергского, на дочери баварского короля Максимилиана и в 1817 году, то есть уже после низложения и смерти великого императора, своего отчима, получил во владение ваш Эйхштетт, утративший, за примерно одиннадцать лет до того, в 1806 году, в результате, как нетрудно догадаться, падения Священной Римской империи Германской нации, самостоятельность и сделавшийся частью Баварского королевства. Впрочем, все эти пленительные подробности вам наверняка известны гораздо лучше, чем мне, так что на сей раз я и вправду заканчиваю мою столь неприлично затянувшуюся эпистолу. Света вам кланяется, Оля вас помнит.
Все эти пленительные подробности известны мне, разумеется, не были. С тех пор узнал я, что Евгений Богарнэ, пасынок Наполеона и сын Жозефины, так и не поселился в пожалованном ему городишке (как я его понимаю…), лишь изредка приезжал поохотиться в окрестных лесах, в остальное же время спокойно жил в Мюнхене (и это понятно мне) в построенном для него на Одеонсплатц в самом начале Людвигштрассе архитектором Лео Кленце дворце, где ныне располагается Баварское министерство финансов, а также в своей загородной резиденции в Исманинге (куда я езживал гулять впоследствии, в мои мюнхенские, хорошие годы). От брака же его с баварской принцессой произошло семеро детей; младший сын его, между прочим, все в том же 1817 году и родившийся, в честь дедушки названный тоже Максимилианом, в 1837 году женился на дочери Николая Первого, великой княжне Марии Николаевне; потомки их получили титул князей Романовских. И это единственная связь Эйхштетта с Россией, которую мне удалось обнаружить… Примечательна была судьба и других детей Евгения Богарнэ; старшая дочь его, Жозефина Максимилиана Евгения Наполеоне, выйдя замуж за Оскара Первого Бернадота, второго короля династии Бернадотов, то есть сына наполеоновского маршала, сделалась королевой Швеции и Норвегии; старший сын, Август Шарль Эжен Наполеон, женат был на Марии Второй да Глориа де Браганса, в 1834 году, за пару месяцев до смерти этого самого Августа Шарля Эжена сделавшейся королевой Португалии; третья дочь, наконец, Амелия Августа Евгения Наполеоне, замужем была за Педру Первым, императором Бразилии, отцом, между прочим, упомянутой только что Марии Второй да Глориа де Браганса, рожденной им в первом браке с эрцгерцогиней австрийской Марией Леопольдиной. С одной очаровательной представительницей рода Браганса, после португальской революции 1910 года престола своего, к несчастью, лишившегося, встречался я однажды в Париже… Все это в высшей степени любопытно, конечно, говорил мне Двигубский, и причем говорил мне это вовсе не в Эйхштетте, до которого почему-то так никогда и не доехал, почему я не знаю, и Света не знает тоже, как не доехал он и до Ельца, куда впоследствии (в мюнхенские хорошие годы) съездил я за него, но говорил мне это, отлично помню, в нашу первую встречу в Дижоне, до которого я сам, наконец, доехал (на том огромном, бензинопожирающем, к тому времени уже воспринимавшемся как пережиток прошлого, динозавр восьмидесятых, за смехотворную сумму в две с половиной тысячи марок купленном мною «Опеле Коммодоре», на котором я ездил тогда по Европе) только осенью 1996 года, к каковому времени Двигубский уже год, если не больше, работал в самом деле на упомянутой выше полной ставке, преподавая, как выяснилось, в основном историю XX века и проводя в Дижоне, во время семестра, четыре, как правило, дня, на выходные и, разумеется, на каникулы уезжая в Париж, где Светлана устроилась действительно на тяжелейшую, как я понял по ее позднейшим рассказам, работу, в приют для больных стариков, не врачом, хотя, конечно, и не просто сиделкой…; все это (возвратимся к началу фразы) в высшей степени любопытно, кто ж спорит, говорил мне Двигубский в Дижоне, но его-то в первую очередь интересует все же именно русская линия герцогов Лейхтенбергских, отличавшихся, судя по всему, немалыми способностями к естественным наукам; первый из них, Максимилиан, муж Марии Николаевны, состоял, как сообщает энциклопедия Брокгауза и Ефрона, говорил Двигубский, не цитируя, конечно, по памяти, такой памяти и у него не было, но пересказывая эту лучшую из энциклопедий (стоявшую у моего отца в кабинете, так что всякий раз, когда я произношу или вот пишу эти имена, Ефрон и Брокгауз, этот отцовский кабинет, вместе с шумом летнего сада за окнами, вплывает в мою память и прозу…), это я теперь по своему обыкновению сверил цитаты, «президентом Императорской академии художеств, главнозаведующим горным институтом, непременным членом ученого комитета корпуса горных инженеров. Производил изыскания в области гальванопластики, …учредил в СПб гальванопластический завод, принимал горячее участие в постройке первых железных дорог, способствовал постройке паровозов в России»; а сын его, князь Николай Максимилианович Романовский герцог Лейхтенбергский (1843–1890), генерал от кавалерии, генерал-адъютант, «с особой любовью занимался минералогией, собрал замечательную коллекцию минералов… с 1865 г. был президентом минералогического общества. По его мысли и на средства, им исходатайствованные, минералогическое общество с целью составления подробной геологической карты России предприняло ряд систематических геологических экскурсий, результаты которых печатаются в «Материалах для геологии России», выходящих с 1869 г.». Женат был этот Николай Максимилианович, говорил Двигубский, морганатическим браком на Надежде Сергеевне Анненковой, по первому браку Акинфьевой, от какового союза произошло двое детей, Георгий Николаевич и Николай Николаевич Лейхтенбергские, оба участники Белого движения, и вот если вы откроете, например, «Архив русской революции», том 8, страница какая не помню, такой памяти и у меня нет, то сразу обнаружите там воспоминания «герцога Г. Лейхтенбергского» под названием «Как началась „Южная Армия“», каковая «Южная Армия», созданная в Киеве летом 1918 года при поддержке немцев, была довольно безалаберной, если я смею судить, попыткой организовать чисто монархическую армию, в противовес Добровольческой, вожди которой держались в стороне от политики, как это вообще свойственно военным, полагая, очевидно, что надо сначала изгнать бесов-большевиков, а потом уже собраться и решить («всем миром», «Земским собором», «Учредительным собранием»…), как жить дальше. Что, конечно, было их роковой ошибкой – так можно справиться с врагом внешним, с врагом внутренним не справишься так, у врага этого ясные лозунги, земля – крестьянам и фабрики – рабочим, лозунги демагогические, лживые, подлые, но, увы, понятные «массам». О чем я своим студентам и рассказываю каждый семестр по нескольку раз. Когда обманутые «массы» победили, герцог Георгий Лейхтенбергский бежал, ясное дело, в Баварию, на родину предков, где в 1929 году и скончался и где теперь живут, насколько я знаю, его немалочисленные потомки. Да, сказал он, отвечая на мой вопрос, он продолжает заниматься Гражданской войной, весьма и весьма усердно, это связано с преподаванием, но и не только с ним, нет, не только. Книга о русской истории, о которой он говорил мне в Коломенском? Что-то он такого разговора не помнит. Сейчас у него другие, более важные замыслы. И вот сейчас мы повернем налево, выйдем к собору… Я сказал ему, что он совершенно не изменился. Он ответил, что судить об этом не может. А все-таки ему кажется, что он как раз изменился за эти последние годы, и даже изменился так сильно, как не менялся никогда в жизни. Внешне, во всяком случае, он был еще такой же, каким я оставил его уезжая. Внешние изменения начались позже, года через два, через три. Ему было тридцать восемь лет в ту дижонскую нашу встречу. Я спросил его, как ему здесь живется. Ему здесь не живется никак, потому что он не живет здесь. Он живет в Париже, сюда же просто приезжает работать. А вечерами? А вечерами здесь довольно тошно, сказал он.
