Если забуду тебя, Тель-Авив - Кетро Марта

А первый итальянец, которого я увидела из окна автобуса, обладал ногой, причудливо вывернутой коленом назад, но скакал на ней так бойко, что я поняла – это к удаче.

Выйдя на вокзале, сразу узнала, что запах итальянской мочи ничем не отличатся от израильской, а значит, везде как дома. Но утренний аромат европейского мужчины отличен в корне, у нас в девять утра они пахнут ромашковым гелем, а здесь витает лёгкая свежая нота белого вина, выпитого за завтраком. Не перегара, нет.

А на первом фото, которое я сделала, был мужик с собакой на ступенях Сан-Лоренцо. Здесь вообще любой кадр строится так, что чуть подтянуть геометрию, и можно туристам отдавать за пять евро. Они сами нагрузят его невыразимой пошлостью, назвав «Одиночество…» или там «На древних камнях…» – а это всего-то мужик с собакой.

4

Поселилась я в номере «делюкс» – ну таком, без холодильника, например, и даже без чашечки, а свет в ванной на фотоэлементах с трёхминутным интервалом. И чтобы принять душ не в темноте, голому мокрому человеку надо трижды в течение купания выскочить из кабинки и помахать руками. А в номере прохладно, так что в первый раз я плотно закрыла раздвижную дверцу-гармошку, чтобы не поддувало. Ну, и домывшись во мгле, собралась выйти и поняла, что как-то крепко заперлась и без телефона. Занятное было ощущение секунд на тридцать, пока не нашарила ручку, которую следовало потянуть.

Что интересно, на тех же фотоэлементах работает ревущая вентиляция, которая запрограммирована на более долгий срок. Так что стоит зайти в туалет, крику делается на весь отель минут на десять. В быстро наступающей темноте. Неведомый ночной Ревун, грустно, как у Брэдбери. А не хочешь во тьме, раз в три минуты маши с унитаза, будто с трибуны Мавзолея, тогда лампочка увидит твои руки и даст свет. Тут я и поняла выражение «гигиена огненная» – потому что тьма, крики, приветственные жесты и дефекация, вместе всё-таки немножко какой-то ад.

5

Фотографировать Флоренцию, конечно, очень стыдно. Увидишь ангела на углу, прицелишься, а тут восемь туристов с камерами, все в одной точке, и нафига вообще снимать то, что до тебя прекрасно существовало сколько-то сот лет, и потом ещё будет, а в промежутке уже зафиксировано миллионами кадров. Какая-то минимальная уникальность должна быть в любом несмываемом человеческом продукте, иначе и суетиться не стоит. Поэтому остаются только отражения, свет и граффити. Рада бы добавить и прохожих, но они очень портят пейзаж, очень. Так и стоишь в тщетной попытке дождаться, пока кончатся люди, допуская в кадр разве что лодочку. Но на площади палаццо Питти социофобия окончательно меня скомпрометировала: добрых пять минут ждала, пока отвратительно тощая девица в кружевной юбке, которая портит мне вид в зеркальной стене, свалит, оставив нас с городом наедине. А она всё вертелась и переминалась, пока до меня не дошло. До сих пор страшно благодарна современному искусству за своё длинноногое отражение.

6

Здесь даже к самой угрюмой женщине возвращается способность всплёскивать руками и вскрикивать, потому что есть вещи, на которые невозможно реагировать иначе – проход канатоходца над площадью, слепой летний дождь, когда сверху падает сияющий поток чистой тёплой воды, самый красивый мужчина на свете, без предупреждения появившийся в дверях, птица над Арно, на которую смотришь с Золотого моста, розовые от заката стены Дуомо, внезапно возникшие за поворотом, совершенный изгиб полуденной улицы Святого Николая, первый взгляд вверх в капелле Медичи. И каждый раз после такого нужно немножечко присесть или хотя бы прислониться, чтобы как-то сложить в голове: это случилось, это никогда больше не повторится, это со мной навсегда.

7

Был такой день, когда у меня заканчивалась музейная карточка, и я хотела осмотреть как можно больше напоследок. Кажется, в семь часов я вместила полдюжины музеев, несколько капелл, базилик и сады Боболи. И всякий раз, когда я совсем уставала, для меня находился кусочек неба – я ложилась на траву под каштаном и смотрела вверх сквозь листья, или присаживалась во внутреннем дворе палаццо, или задирала голову и видела в открытом куполе фрагмент синевы. Небо в этом городе есть везде, даже там, где его не ожидаешь, специально оставлено для отчаявшегося путника, чтобы отдохнули глаза и успокоилось сердце. И поэтому, когда соскучишься по Флоренции, не нужно пересматривать фотографии, достаточно взглянуть на небо и найти там её отражение, видимое из любой точки Земли. Ну, в нашем полушарии точно.

Был такой день, когда я ходила по улицам и всюду замечала письма: они лежали на порогах домов, выглядывали из почтовых ящиков, торчали за решётками окон. Ни одно из них не было для меня и все они были мне, потому что каждая вещь в этом городе – послание, и не с меня это началось, и не мною закончится.

Был такой день, когда я решила не ходить к Дуомо, а захотела найти кофейню, где несколько раньше ела сладчайшие канноли. Потому что невозможно всё время обмирать и печалиться, нужно иногда опускать глаза на вещи земные и радостные. И на площадь Республики я тоже больше не хотела, потому что трудно всё время смотреть на карусель, которая никогда тебя не прокатит. Поэтому я повернулась спиной и к собору, и к площади, и стала искать. Надо ли говорить, что в тот день я видела Дуомо раз пятнадцать, он высовывался из самых дальних переулков, им заканчивались все улицы, он выскакивал из-за угла, а когда уставал, на смену приходила карусель. Каждый раз, стоило отвести взгляд от карты и пойти по наитию, натыкалась на резные стены или гарцующих лошадок. Я поняла, что это как Курский вокзал, и смирилась. Села в кафе с видом прямо на кормящую львицу и выпила уже свой шоколад и съела тирамису. Потому что бесполезно прятаться от знания, что это последний день и мне придётся всё оставить, отпустить, разжать руки, положить, где взяла, отвернуться и уйти.

8

Возвращаться из Флоренции – как если бы секс со случайным человеком к утру обернулся любовью, но тебе всё равно пришлось встать и поехать домой, и не для того, чтобы в спешке собрать вещи и удрать обратно, а с тем, чтобы остаться и как-нибудь дальше жить.

Будто не было ничего.

Прогулка на Новый год

1

Мне как-то грустно, у всех Рождество, а к нам мошиах опять не пришёл, да и на всеобщий Новый год убрали: люди в декабре истерически впахивают с тем, чтобы до двадцать девятого получить бонусы и упасть под ёлку без сил на две недели, а ты просто истерически впахиваешь до тридцать первого, с тем, чтобы назавтра встать и продолжить впахивать. Ну или мучительно лежишь в сторону книжки и на годовом рубеже всего лишь меняешь бок.

Нарядила араукарию, она хотя бы более или менее хвойная, поэтому раз в год нарекаю бедняжку ёлочкой. А ёлки мои всегда похожи на мексиканское кладбище – хороший вкус я попробую проявить в чём-нибудь другом, а ритуальное дерево должно быть прежде всего функциональным. Вдумчивый наблюдатель мог бы прочитать по моим ёлочкам отчёты о путешествиях, приобретениях, мужском вероломстве и финансовой истории. И, конечно, будущие ожидания. В этом году я любила только деньги и хотела только подарков, поэтому дерево украшено понятно чем – дарами и котом Веничкой. Кот усиленно делает честное мужское лицо и пытается незаметно подорвать моё благополучие – как они все.

Собственно, на праздник я впала в предчувствие, что год несёт мне неисчислимые бедствия. Обычно часов в одиннадцать выхожу на берег, гуляю в кромке отлива и думаю философские мысли: зачем старость, почему я толстая и как жить во всём этом аду. Потом успокоенная возвращаюсь домой, раскрашиваю лицо и начинаю есть. В этот раз ничего не помогло, поэтому я надела носки, выпила колдрекс и уснула в полвторого. Проспала четырнадцать часов и вроде смирилась с грядущим ужасом.