Миндаль - Вон Пхен Вон Пхен
— Прекращай уже, — проворчал он.
Но я не прекратил, лишь снова отозвался эхом:
— Прекращай уже.
— Прекращай, блядь.
— Прекращай, блядь.
— Ты издеваешься, что ли, придурок?
— Ты издеваешься, что ли, придурок?
Гон замолчал и принялся барабанить пальцами по столу. Едва я застучал, он тут же прекратил. Молча, без единого слова, начал сверлить меня взглядом. Я сделал так же.
— Послушай…
— Послушай…
— Если я сейчас стол переверну и все тарелки поразбиваю, ты тоже так сделаешь?
— Если я сейчас стол переверну и все тарелки поразбиваю, ты тоже так сделаешь?
— И если я осколками от тарелок здесь всех попишу, ты, сука, тоже так сумеешь, а?
— И если я осколками от тарелок здесь всех попишу, ты, сука, тоже так сумеешь, а?
— Ладно.
— Ладно.
— Но знай, это ты начал.
— Но знай, это ты начал.
— Если очканешь и не повторишь, то ты — хуйло последнее.
— Если очканешь и не повторишь, то ты — хуйло…
Я еще не успел закончить, как Гон смахнул всю еду на пол, стукнул по столу кулаком и принялся изрыгать на людей потоки брани:
— А вы чё вылупились, дебилы? Вкусно? Вкусно, я спрашиваю? Жрите, суки, до отвала! — после чего начал швырять во все стороны пиццу и бутылочки с соусами. Женщине напротив кусок пиццы шлепнулся прямо на ноги, а ребенку рядом вообще забрызгало соусом волосы.
— Ну, что ж ты теперь за мной не повторяешь? А, придурок? — задыхаясь от гнева, заорал на меня Гон. — Ты ж это начал! Чё не продолжаешь?
К нему подбежал официант, уговаривал прекратить, что-то лепетал про то, что так делать нельзя, но угомонить дебошира было невозможно: Гон замахнулся и на официанта. Кое-кто из посетителей снимал происходящее на телефон, работники же пиццерии принялись куда-то звонить.
— Давай, козлина, делай как я! — снова закричал мне Гон, но я к тому моменту уже был на улице и набирал профессора Юна.
Профессор появился еще до того, как пошли гудки соединения. Он, должно быть, предполагал, что может что-то случиться, поэтому на всякий случай далеко не отходил, прохаживался поблизости. Я остался снаружи и наблюдал за скандалом через окно. Я видел, как профессор кинулся в ресторан. Я видел со спины, как дернулись его плечи и как он своей ручищей снова и снова бьет Гона по лицу: раз, другой, третий. И как потом схватил его двумя руками за волосы и начал трясти с такой силой, что, казалось, голова оторвется. Больше смотреть я не стал: было уже неинтересно. Просто развернулся и ушел.
Я был по-прежнему голоден, так как почти ничего не успел съесть. В закусочной возле метро я съел миску удона [29] и поехал к маме в больницу. Мама, как обычно, была погружена в тихий сон. С кровати свисал катетер, отсоединившийся от мочеприемника, и желтые капли мочи падали прямо на пол. Я позвал медсестру и попросил навести порядок.
Сам же решил заняться внешним видом мамы. Кожа на ее лице была очень засаленной. Если бы она могла увидеть себя в зеркале, пришла бы в ужас. Смочив ватку тонером, я протер ей лицо, а потом густо смазал его лосьоном.
От больницы до дома я шел пешком. Вечер был очень тихий, и я на ходу листал книжку. Сюжет в ней был обычный: там рассказывалось о событиях, происходивших с парнем, отчисленным из школы, который теперь возвращался к себе на родину. Он там еще хотел спасать детей в ржаном поле [30]. Заканчивается роман тем, что паренек этот смотрит на свою младшую сестренку Фиби, которая в синем пальтишке катается на карусели. Мне почему-то нравился такой неожиданный финал, поэтому я уже не в первый раз перечитывал эту книгу.
Странно, но сейчас поверх страниц постоянно всплывало лицо Гона, его выражение в тот момент, когда отец таскал его за волосы. Вот только никак не получалось уловить, что же оно означало.
Я уже засыпал, как мне позвонил профессор Юн. Он через слово прерывался, заполняя паузы либо молчанием, либо вздохами. Профессор пообещал, что все расходы по лечению он возьмет на себя и что Гон ко мне больше приближаться не будет.
«Нет человека, которого нельзя спасти. Есть люди, которых не стали спасать». Это сказал Пи Джей Нолан — американский писатель, которого подозревали в убийстве приемной дочери. Суд вынес ему смертный приговор, но он все равно не признавал себя виновным. Уже находясь в заключении, он написал мемуары, и эта книга стала бестселлером, хотя сам автор об этом так никогда и не узнал: к тому времени приговор был добросовестно приведен в исполнение.
Спустя семнадцать лет Пи Джей Нолан был посмертно оправдан: в преступлении сознался настоящий убийца, им оказался сосед, живший в доме неподалеку.
Судьба Пи Джей Нолана вызывала во многом противоречивые чувства. К смерти дочери он оказался непричастен, но у него и без того было весьма богатое криминальное прошлое: за ним числилось физическое насилие, кражи и покушение на убийство. Многие считали, что он был словно мина замедленного действия: если бы даже Нолана признали невиновным и освободили, рано или поздно он бы все равно сорвался на какую-нибудь мерзость. Как бы то ни было, но пока мир судачил об уже казненном, его книги разлетались как горячие пирожки.
В этих мемуарах Пи Джей Нолан вспоминал о своем несчастном детстве и о переполненной злобой и яростью юности. Он абсолютно не таясь рассказывал о том, какие чувства испытываешь, когда втыкаешь в человека нож или насилуешь женщину, при этом настолько подробно и в таких деталях, что в некоторых штатах эта книга даже была запрещена.
Нолан живописал весь процесс спокойно и обстоятельно, словно давал советы о том, как правильно раскладывать еду по отделениям в холодильнике или как сортировать документы по папкам и файликам, чтобы они не перепутались. «Нет человека, которого нельзя спасти. Есть люди, которых не стали спасать»… Какой же смысл он вкладывал в эти слова? Это был призыв протянуть ему руку помощи? Или же он так высказывал обиду на других?
Относится ли Гон или тот тип, что бил ножом маму и бабулю, к той же породе людей, что и Пи Джей Нолан? Или же, напротив, это скорее я больше похож на него?
Мне хотелось получше разобраться в этом мире. И для этого мне нужен был Гон.
Доктор Сим всегда очень спокойно относился ко всему, что я говорил, даже в тех случаях, когда другие на его месте, возможно, подпрыгнули бы от возмущения. И когда я рассказал ему о том, что произошло между мной и Гоном, он оставался абсолютно невозмутимым. В тот день я впервые так долго говорил о себе. И о том, что у меня с рождения слишком маленькие амигдалы, и о пониженном тонусе коры головного мозга, и об упражнениях, которые мы делали с мамой. Он поблагодарил меня за откровенность.
— Выходит, тебе не было страшно, когда Гон тебя бил. Но ты же понимаешь, что это не от смелости, да? Скажу тебе прямо: я все-таки несу за тебя ответственность, и если подобное повторится, я этого так не оставлю. А для тебя вывод такой: следует держаться подальше от таких ситуаций.
Это как раз было понятно, ведь именно так мне всегда говорила мама. Но без тренера любой игрок теряет форму, вот и мой мозг за это время расслабился и вернулся на исходную позицию: воспринимал все только буквально.
— Безусловно, твою любознательность и твой интерес к другим людям можно только приветствовать. Хотя лично меня не очень радует, что объектом твоего любопытства стал именно Гон.
— Получается, в такой ситуации нормальным было бы запретить мне с ним общаться?
— Наверное. Твоя мама точно бы так поступила. Вне всяких сомнений.
— Мне бы хотелось узнать его поближе. Разве это так плохо?
— То есть ты хочешь с ним сдружиться?
— А что под этим подразумевается?
— Ну, например, когда вы вот так, как мы сейчас, сидите и разговариваете друг с другом. Что-то вместе едите или обмениваетесь какими-то мыслями. Когда вас связывают не деньги, а проведенное вместе время. Это называется дружбой.
