Дина Рубина - На Верхней Масловке (сборник)
Странно, подумала Нина, он так заботится о ботинках старухи? Нет, очень подозрительный тип.
Она заглянула в мастерскую и невольно охнула. На последней ступени стремянки стоял Саша – грузный, с остервенелым багровым лицом – и, постанывая от усилий, двигал на себя гипсовый бюст Добролюбова.
– Что вы делаете?! – крикнула Нина, подавшись к нему. – Вы убьетесь!
– Отой-ди-те! – простонал Саша, обхватив бюст и нашаривая ногою следующую вниз ступеньку.
– Да, голубчик, не мельтешитесь под ногами, – добродушно заметила старуха, помешивая в стакане ложкой. – Александр сколочен неплохо, ему полезны физические упражнения.
Наконец, ступень за ступенью, Саша сполз по стремянке. Это выглядело отработанным цирковым номером. Свалив в угол бюст Добролюбова, он упал на стул и, закинув голову, минуты три шумно отдувался.
– Ноги дрожат, – пробормотал он слабым голосом.
– Молодец, – старуха с удовлетворением посматривала на освободившиеся антресоли. – А теперь неплохо бы закинуть туда вон ту обнаженную.
– Нет уж, спасибо! – возмутился Саша.
– Да она вдвое легче, ей-богу!
– Пусть Петя ставит!
– Что ты заладил: «Петя, Петя!» Петр Авдеевич отважен, как корабельная крыса... А ты моя надежа и опора, хоть и болван порядочный.
– Знаете что!
«А ведь можно было и не заходить сюда, – подумала Нина, слушая их перебранку, – отдала деньги, и ладно...»
Она уже собиралась встать и уйти, но неожиданно это сделал Саша. Нина даже прослушала, какая именно реплика старухи вывела его из себя окончательно.
Массивный, с вспотевшим взволнованным лицом, Саша вскочил и, топая, бросился мимо Нины к дверям, на ходу бормоча что-то отрывистое, вроде «невыносимо... кто угодно... всякому терпению...».
В коридоре он рванул с гвоздя пальто, так что затрещало, и захлопали двери – сначала коридорная, потом входная, потом все затихло, и тогда стало слышно, как в ванной льется вода и насвистывает Петя.
Нина молчала.
Анна Борисовна потянулась к чайнику и, наливая себе чай, сказала с явным удовольствием:
– Сашка – нежнейшая душа. Не смотрите, что рожа совершенно кирпичная.
Нина, которой Сашино лицо вовсе не показалось кирпичной рожей, сухо заметила:
– Мне кажется, он оскорблен и не придет больше.
– Чепуха! – весело отозвалась старуха. – Завтра и придет... Извиняться не будет, врать не стану, он дурно воспитан. Сделает вид, что забежал на минуту – поднять на антресоли обнаженную. Потом останется чай пить и альбомы смотреть и уйдет во втором часу ночи... Он меня жалеет, он большой добряк... Мои друзья вообще стесняются воздать мне должное за все обиды, – продолжала она со смешком. – Вероятно, им кажется, что старуха вот-вот скопытится, и тогда будет страшно неловко. – Она лукаво сверкнула черными живыми глазами. – А у меня как раз планы пожить еще чуток... лет эдак... десять! Как вы посмотрите на старую стерву?
Нина вежливо отмолчалась, не зная, что на это ответить. В мастерскую заглянул Петя – все с мокрыми руками, упаренный. Видимо, он почувствовал некоторое напряжение и насторожился:
– А где Саша?
– Умчался, – невозмутимо ответила Анна Борисовна. – Дела у него. Должно быть, амурные.
Волновался так, что лыка не вязал... А ты что, еще не все лохани перемыл?
– Там кое-что прополоснуть осталось... Похоже, переступив порог мастерской, он становился хмуро-величавым, во всяком случае, от коридорной его суетливости и следа не осталось. Между прочим, подумала Нина, могли бы чаю предложить.
– Отчего вы Нину чаем не поите? – спросил Петя.
– Да! Нина, милая, здесь ведь у нас без пируэтов. Каждый ухаживает за собой, ну... и за мною немножко. Вот, кстати, подайте-ка сыр и масло. А может, вы и бутерброд смастерите?.. Благодарю, очень ловко у вас выходит. У меня, например, бутерброды всегда падали маслом вниз, гостям на костюмы... Я всю жизнь была чудовищно бестолкова в хозяйстве... Петя, что ты уставился на окно с глубокомысленным видом?
Не вынимая изо рта изжеванный окурок, Петя пояснил шепеляво:
– Гляжу, щели пора конопатить. Морозы на носу...
– В этом доме прошу о носе не упоминать! – воскликнула Анна Борисовна, подалась к Нине и продолжала доверительно: – Знаете, однажды я шла с женихом по улице. Это был весенний упоительный день, незадолго перед свадьбой. Я шла с женихом, вы понимаете меня? И мне было смехотворное количество лет, мелочь какая-то, не то девятнадцать, не то двадцать... Я была очень глупа и очень счастлива. И вдруг какой-то паршивец мальчишка, пробегая мимо, крикнул: «Нос на двоих рос!» И все померкло. Все для меня померкло.
– Зато с того дня вы сильно поумнели, – спокойно и насмешливо заметил Петя. Он бросил окурок в помойное ведро под лестницей, вздохнул устало: – Ладно, пойду достираю... А вы, Нина, разговорите Анну Борисовну, она вам много чего расскажет...
Едва Петя вышел, Анна Борисовна наклонилась к Нине и заговорила негромко, торопясь и поглядывая на дверь:
– Я ведь ждала вас, ждала, да. Вы представляетесь мне вполне толковым человеком. Постойте, только не перебивайте. Нужен совет. Нужны нормальные мозги. Мои никуда не годятся, и не только потому, что я старая калоша, а потому, что всю жизнь была страшной идиоткой в житейских делах... Вот что, Нина, скажите честно – вы соображаете что-нибудь в законах?
Нина несколько смешалась от неожиданного напора старухи. Та энергично трясла седыми кудрями, брызгала слюной и сжимала Нинину руку своей огромной теплой ладонью, словно ком глины мяла, категорично при этом отодвинув в сторону чашку, из которой Нине так и не удалось отхлебнуть ни глотка.
– Какие законы вы имеете в виду? – осторожно спросила она.
– Господи! Ну не законы искусства, разумеется. Речь идет о собачьей чуши, которая нарочно изобретена для того, чтобы отравлять людям существование, – прописка, ЖЭК, родственные отношения и прочая галиматья.
– Знаете что, – сказала Нина. – Я тороплюсь, поэтому сразу: чья прописка и какие отношения?
– Ага, вот видите, я не ошиблась – вы энергичный человек. Сразу быка за рога, – заметила старуха. – Хорошо, я расскажу, но предупреждаю: как только входит Петя, я перевожу разговор на Достоевского.
– Почему на Достоевского?
– Ну, на Чехова.
– Но почему? – с нажимом спросила Нина.
– Фу, какая липучка! – с досадой воскликнула старуха. – Потому что речь идет о Петиной судьбе. А он щепетилен, подозрителен и не желает, чтобы я пеклась о его пользе. Вообще Петя умный человек, но болван.
– Понятно, – сказала Нина. – Дальше.
– Словом, я хочу прописать Петю к себе, в мою комнату на Садовой. С тем чтобы после моей величественной кончины он не оказался выброшенным на улицу. Если я сейчас не позабочусь об этом, сам он никогда о себе не позаботится.
