Игорь Свинаренко - Записки одессита
Фрау спросила, когда семья придет прощаться с любимым животным. К такому повороту беседы Витя не был готов, но сориентировался моментально: он тихим голо, сом сказал, что решил избавить своих близких от мучительных переживаний, сцена прощания с котом может разорвать сердце родных. Старушка кивала сквозь слезы: она думала о том, до чего ж Витя тонкий человек.
А он что, разве не тонкий? Разве это была не изящная схема? Так поэту приходят гениальные строчки неизвестно откуда, он же не сам их придумывает – куда там, он просто ретранслятор…
Бетон и помидоры
…Витя, которого знакомые знакомых случайно устроили ко мне на работу, оказался реально ценнейшим работником. Он требовал от меня: ставь передо мной большие задачи!
А тут как раз началась перестройка. Стало модно говорить о чем-нибудь передовом, прогрессивном, клеймить ретроградов. Я, например, написал в газету статью про лицемерие в вузах. Там я заклеймил бюрократов страшного для нашего города уровня, причем с фамилиями в руках. Люди вокруг удивлялись: во дает, как это он ничего не боится! Ну а что, меня попросили, в рамках общественной работы, – я и написал, отчего ж нет, правду говорить легко и приятно. Тогда сверху требовали острых выступлений, такая была мода.
Меж тем новые веяния крепчали. Градус поднимался. Дошло до того, что меня, беспартийного полужида, дважды разведенного, поставили на позицию проректора по науке! Более того, с этой же вот провальной, только вчера еще преступной анкетой мне предложили уехать на работу на три года за границу, хотя и в Тунис, – но тем не менее. Я туманно задавал наводящие вопросы, ну, вдруг они случайно не в курсе насчет моей пятой графы, но в первом отделе мне уверенно сказали, что я им подхожу по всем параметрам. Во дела!
Я расслабился и стал выступать по делу и не по делу по самым разным вопросам, я так понял, что теперь все можно, по крайней мере мне, мне так уж точно, почему – не знаю. Воздух свободы бил по мозгам сильнее водки. Однажды на собрании я высказался на волнующую тему – по поводу уникальной барокамеры низкой заморозки, ее каким-то невероятным образом выбил наш потрясающий ректор восемь лет назад. И все это время барокамера висела на балансе института. Эту штуку можно было б задействовать для науки, замораживать бетон до минус 55 по Цельсию и соображать, как он себя будет вести на Севере – при этом держа свою задницу не за полярным кругом, а в нежной теплой Одессе. Но! Все эти годы к камере никак не удавалось подвести некий ужасный высоковольтный провод, и она стояла без дела.
И вот теперь новый ректор решил списать 300 000 инвалютных рублей, которые висели на институте и вызывали кучу лишних проверок, весьма опасных, и передать камеру на баланс в политех. Он уже про все договорился. И тут я, идиот чистой воды, встаю и заявляю:
– Не понимаю, зачем отдавать? У нас же есть программа исследования морозостойких бетонов, нам надо ее выполнять, без камеры нам просто никак, особенно в перестройку.
Я вспомнил слова кого-то из великих – Струве, что ли? – о том, что Россию надо время от времени подмораживать, чтобы она не растеклась по столу. И хотел было их повторить, применительно к своей профессиональной деятель-I ности, как вовремя сдержался. И сказал другие слова что-то про новую заботу партии, что перестройку надо начать с себя и еще какие-то ритуальные фразы, которые были в ходу в то смутное время. У всех, включая меня, был крайне серьезный вид, никакой иронии, никаких шуточек и смехуечков, тогда мы так умели. Это камлание подействовало на начальство, оно переглянулось у себя в президиуме и сказало, что в моих словах есть элемент нового мышления в рамках перестройки. В постановление собрания записали отдельной строчкой: «Обязать доцента Севастопольского Е.И. протянуть кабель к барокамере, раз он такой, блядь, умный».
Я не ждал такого коварства и еще до конца собрания сто раз пожалел о сказанном. Стало ясно, что меня решили выставить идиотом, каким я и был, и приглушить мою деятельность по перестройке и ускорению. Я смутно заподозрил, что камеру в политех они не просто отдавали в подарок, а решали какие-то свои вопросы, и потом, когда все кончилось, я уже точно мог сказать, какие – но было уже поздно.
Утром я был очень невеселый. Вызвал Витю. Рассказал ему обо всем виноватым голосом, было стыдно, конечно… Витя отнесся к моей проблеме серьезно и взял на раздумье три дня.
Он поехал домой, собрал своих братьев, с которыми немало уже дел провернул и сделал много невозможного. Ребята долго думали… Потом разъехались, долго мотались по городу и вели сложные переговоры. Долго ли, коротко ли, через три дня Витя сказал, что шанс есть. Я не верил, но, как ни странно, через три недели героические братья, подключив все каналы, начали тянуть кабель. Все обалдели, потому что это объективно была нереальная вещь. И вот кабель протянут. Пожалуйста, вот она, барокамера, готова служить науке. То есть лично мне, моим корыстным, карьерным интересам. Потому что испытывать морозостойкие бетоны там никто не был готов, кроме меня. Потому что институтская наука в провинции была ужасна. Кто там тогда шел в аспирантуру? Комсомолец, отличник, которого оставляли на кафедре. Он вскапывал шефу огород. Если его папа был председателем колхоза, он возил мед, баранов, помидоры, «дунайку». И так все десять лет, что отличник-комсомолец писал диссертацию. За это время он проходил, собственно говоря, проверку на лояльность по всем параметрам. Потом, когда на кафедре понимали, что аспирант – человек проверенный, его пропихивали, все устраивалось так, что он защищался.
Диссертация! Это было сверкающей мечтой тогда, и кто-то еще помнит те захватывающие переживания. Орлуша рассказывал мне про своего знакомого, который купил дом на Мальдивах за три миллиона, собрал людей на новоселье, но темой пьянки стало не богатство и не счастье в деньгах, а совсем другое – парень вот о чем говорил:
– Заметьте, я первый из своего класса защитил кандидатскую диссертацию.
Это было для него очень важно спустя 20 лет… Легко представить, чем это было тогда. Москва и провинция… Провинциальная аспирантура была похожа на лодку с двумя веслами, и ставилась задача на ней доплыть – возьмем одесские реалии – до Турции. Ты гребешь, и до Турции пилить и пилить, через все море…
Теперь разберемся: что такое была столичная аспирантура, хорошая, действующая на конкурентной основе?
Представим, что перед человеком ставится та же задача – попасть в Турцию. Он, то есть ты, стоишь на берегу и видишь в двух милях от берега красавец лайнер, на котором играет музыка, и там пляшут красавицы, бар открыт… Ты прыгаешь с берега в холодную воду и поплыл. Если ты правильно рассчитал и тебе хватило сил, ты доплываешь до лайнера, залезаешь на борт, тебе наливают рюмку водки, отводят в сауну, и через пару часов ты в салоне, с девушками, ты расслабился, не надо волноваться: пароход придет в Турцию точно по расписанию. В Москве была другая картина: все же там был жесткий отбор и потому другое качество людей. Это я говорю без ложной скромности как человек, защитившийся в Москве.
