Эрик-Эмманюэль Шмитт - Дети Ноя
Нацисты, похоже, ему верили. Их начальник просто облизывался при мысли о том, как эти списки попадут к нему в лапы. И тут отец Понс пошел в атаку:
— Куда вы их намерены отвезти?
— В Мехелен.
— А потом?
— Это уже не ваше дело.
— Но ехать придется долго?
— Наверняка.
— В таком случае позвольте мне разобрать их вещи, сложить чемоданы и приготовить им в дорогу еду. С детьми нельзя так обращаться, сын мой. Доверь вы мне своих детей, неужели вы бы согласились, чтобы я их так отправил в дальний путь?
Гестаповец с жирными ручищами колебался. Уловив это, отец Понс устремился в образовавшуюся брешь:
— Я же знаю, что вы не причините им зла. Я только соберу их в дорогу, а вы приходите за ними утром.
Попавшись на удочку чувствительности, смущенный наивностью этого попика, начальник гестаповцев захотел показать, что не такой уж он злобный субъект.
— Завтра утром, едва часы пробьют семь, дети будут вымыты, одеты, накормлены и построены во дворе со своим багажом, — мягко гнул свое отец Понс. — Не обижайте меня. Я с ними годами вожусь. Когда мне доверяют ребенка, можете не сомневаться, что все будет как надо.
Гестаповец окинул взглядом три десятка еврейских мальчишек в ночных сорочках, подумал о том, что ему все равно не раздобыть грузовика раньше завтрашнего утра, почувствовал, что и сам хочет спать, пожал плечами и пробурчал:
— Ладно, отец мой, полагаюсь на вас.
— Будьте спокойны, сын мой. Ступайте с миром.
И гестаповцы в своих черных мундирах покинули пансион.
Подождав, пока они удалятся, священник повернулся к нам:
— А сейчас, дети, без криков и без паники, тихо соберите свои вещи и оденьтесь. А потом — бежим.
У нас всех вырвался долгий вздох облегчения. Отец Понс позвал воспитателей из других дортуаров — пятерых юных семинаристов — и затворился с ними в нашем зале.
— Дети мои, мне понадобится ваша помощь.
— Можете рассчитывать на нас, отче.
— Мне нужно, чтобы вы солгали.
— Но…
— Вы должны солгать. Во имя Христа. Завтра вы скажете гестаповцам, что партизаны в масках ворвались на Виллу вскоре после их отъезда. Вы скажете, что вы сопротивлялись. К тому же, чтобы никто не усомнился в вашей невиновности, вас найдут привязанными к кроватям. Вы согласны, чтобы я вас привязал?
— Можете даже побить нас, отче.
— Спасибо, дети мои. Насчет побить — я не против, но при условии, что вы сами побьете друг друга.
— А как же вы?
— Мне нельзя оставаться с вами, завтра гестапо мне уже не поверит. Им понадобится виновный, вот я и сбегу вместе с детьми. Вы им, естественно, «донесете», что это я предупредил своих сообщников-партизан.
В следующие несколько минут мне довелось увидеть самое невероятное зрелище из всего, чему я был когда-либо свидетелем: юные семинаристы с самым серьезным видом, тщательно целясь, принялись колошматить друг друга, стремясь расквасить нос, рассечь губу или подбить глаз, причем тот, кому попадало, просил ударить еще, если считал, что предыдущая плюха оставила на его лице недостаточно красноречивый след. Затем отец Понс крепко привязал их к кроватям, заткнув каждому рот тряпкой.
— Дышать можете?
Семинаристы закивали — кто с «фонарем» под глазом, кто с окровавленным носом, и все — со слезами на глазах.
— Спасибо, дети мои, — сказал отец Понс. — А чтобы вам было легче продержаться до утра, думайте о Господе нашем Иисусе Христе.
После чего, удостоверившись, что мы взяли с собой только самые легкие и необходимые вещи, он велел нам бесшумно спуститься по лестнице и вывел из здания через заднюю дверь.
— Куда мы теперь? — прошептал Руди.
И хотя я был наверняка единственным, кто имел на этот счет кое-какие соображения, я ему не ответил.
Мы прошли через весь парк, до самой опушки. Там священник остановился:
— Дети, можете считать меня сумасшедшим, но дальше мы не пойдем!
Он объяснил нам свой план, который мы и приводили в исполнение весь остаток ночи.
Половина наших отправилась спать в крипту часовни. Остальные, и я в том числе, посвятили последующие часы тому, чтобы замести настоящие следы и создать фальшивые. Набухшая от дождя земля чавкала под ногами, и не было ничего легче, чем оставить на ней замечательные отпечатки подошв.
Мы пересекли опушку и вышли из парка через узкую калитку. Затем, с силой вдавливая каблуки в мягкую почву, ломая ветки кустарника и даже нарочно теряя по дороге некоторые вещи, мы полями спустились до самой реки, а там уже отец Понс довел нас до пристани.
— Ну, вот, теперь они подумают, что здесь нас поджидало какое-нибудь суденышко… А теперь, дети, мы проделаем этот путь обратно, но идти будем на сей раз задом наперед — чтобы следов было вдвое больше и чтобы вели они только в одну сторону.
Возвращение было медленным и мучительным: ноги скользили и физическая нагрузка усугублялась страхом и усталостью. Когда же мы вновь оказались на опушке парка, пришлось заняться самым трудным: что есть сил молотя ветками по мокрой земле, уничтожить следы нашего перехода от Желтой Виллы к старой часовне.
Небо на востоке уже начало алеть, когда мы присоединились к нашим товарищам, спавшим в глубине крипты. Отец Понс тщательно запер дверь часовни изнутри и наглухо задраил люк над нами. В качестве ночника он зажег одну-единственную свечу.
— Спите, дети мои. Сегодня рано вставать не придется.
Неподалеку от того места, где я опустился на пол, он выгородил себе небольшое пространство, сложив из сваленных грудой книг, словно из кирпичей, подобие стены. Когда он заметил меня, я спросил:
— Можно мне прийти в вашу комнату?
— Конечно, малыш.
Проскользнув к нему, я уткнулся щекой в его тощее плечо. Я едва успел поймать на себе его взгляд, исполненный нежности и доброты, и моментально заснул.
Утром гестаповцы заявились на Желтую Виллу, обнаружили там связанных семинаристов, возмущенно завопили, что их обманули, помчались по нашему ложному следу до самой реки и даже куда-то дальше.
Им и в голову не могло прийти, что мы вовсе не сбежали, а только спрятались.
Отцу Понсу теперь ни в коем случае нельзя было показываться на поверхности. Но и нам оставаться в подпольной синагоге было тоже никак невозможно. Да, наша жизнь была спасена, но теперь все проявления этой самой жизни становились проблематичными, ведь приходилось говорить, есть, мочиться, испражняться. Даже сон перестал быть убежищем и отдыхом, поскольку спать приходилось на голом каменном полу, причем каждому в своем собственном ритме.
— Ты видишь, Жозеф, — говорил мне с улыбкой отец Понс, — морское путешествие в Ноевом ковчеге не очень-то напоминало увеселительную прогулку!..
