Майкл Каннингем - Дом на краю света
— Ясно, — сказала я.
Я положила книгу на ночной столик. Получился глуховатый, но удивительно звучный хлопок.
Он снял брюки. Будь я другим человеком, я бы весело сказала: «Дорогой, пожалуйста, сначала снимай носки, а потом — брюки. Мужчина в трусах и черных носках — это невыносимо!»
Но я была тем, чем была. Нед аккуратно повесил брюки и какое-то время стоял в трусах и темных эластичных носках. Почему-то он упорно покупал именно такие носки, хотя от них у него уже вытерлись волосы на голенях и, когда он их снимал, на коже оставался красноватый узорчатый отпечаток.
Он надел штаны от пижамы поверх трусов и только тогда присел на край кровати, чтобы стянуть носки. Нед редко бывал совсем голым, разве что в ванной.
— Уф, — выдохнул он. — Как же я вымотался!
Я дотронулась до его потной спины. Он вздрогнул.
— Не бойся, — сказала я. — Я с самыми добрыми намерениями.
— «Нервная Нелли», — улыбнулся он.
— Сегодня Джонатан привел нового приятеля. Ты бы его видел.
— Что, еще хуже Адама? — спросил он.
— Намного. Только совсем в другом роде. В этом есть что-то пугающее.
— То есть?
— Ну, он какой-то немытый. Настороженный. И впечатление такое, что дома его вообще не кормят.
Нед покачал головой.
— Знаешь, — сказал он, — по-моему, не надо вмешиваться. Джонни сам с ними разберется.
Я почувствовала, что во мне поднимается волна раздражения. Нед так мало бывает дома. И поэтому все, происходящее здесь в его отсутствие, представляется ему чем-то вроде непритязательной комедии, милого фильма о жителях одного дома на окраине города. Я продолжала поглаживать его спину. — Но мне как-то не по себе, — сказала я. — Адам и другие по сравнению с ним просто дети. А этот, по-моему, может и украсть, и бог знает что еще сделать. Понимаешь, я испугалась, что Джонатан тоже изменится: начнутся девочки, машины, невесть что еще.
— Конечно, начнутся, бабуся, — отозвался Нед и уютно забрался под одеяло. Я понимаю, какое кино крутилось сейчас у него в голове — веселая комедия из жизни тинейджеров: безобидные развлечения, первые свидания, друзья-хиппи и т. д. и т. п. Возможно, он прав. Но мне такой беззаботный подход был недоступен. Я не могла объяснить ему, как меняется восприятие, если это не фантазии, а твой ежедневный, ежечасный опыт. Попытайся я что-нибудь сказать, тут же оказалась бы в роли беспокойной клуши с атрофированным чувством юмора.
— Ты не против, если я потушу свет? — спросил он. — Или хочешь еще почитать?
— Нет. Туши.
Мы легли рядышком и некоторое время молча дышали в темноте. Казалось бы, у нас не должно быть проблем с темами для разговора. Но, возможно, самым главным открытием в области семейной жизни стала для меня ее непреходящая формальность, и это при том, что телесные привычки другого известны тебе лучше своих собственных. Однако за исключением обремененности этим знанием мы ничем не отличались от просто мужчины и женщины на очередном свидании, проходящем к тому же не слишком успешно.
— Я сегодня приготовила цыпленка с эстрагоном, — сказала я. — Ты бы видел, как он на него набросился. Как будто неделю не ел.
— Ты о друге?
— Да.
— Как его зовут?
— Бобби.
На улице громко мяукнула соседская кошка. После смерти мисс Хайдеггер ее дом последовательно переходил к трем разным семьям, отличительными особенностями которых было невероятное количество недокормленных собак и кошек и склонность к внезапным отъездам. Наш район явно хирел.
— Нед!
— Угу?
— Я сильно постарела?
— Больше шестнадцати тебе не дашь, — сказал он.
— Мне давным-давно не шестнадцать.
Тридцать четыре! Когда-то казалось, что это уже старость! Сейчас вообще ничего не кажется. Однако мой сын скоро будет бриться. Он начнет от меня что-то скрывать, куда-то уезжать на машине…
Я не знала, как объяснить Неду, чтобы он понял мои чувства: я перестаю играть главную роль в этой пьесе. Я не могла сказать этого прямо, буквально такими словами. Они не пробились бы сквозь домашний воздух нашей спальни.
— Что такое тридцать четыре, малыш?! — сказал он. — Ты посмотри, с кем разговариваешь. Я уж и не помню, когда мне было тридцать четыре.
— Да… извини. Все это пустая болтовня.
Я протянула руку и погладила его грудь под одеялом. Его кожа опять покрылась мурашками. Он не привык к таким знакам внимания с моей стороны.
— Ты великолепно выглядишь, — сказал он. — Ты в самом расцвете сил.
— Нед!
— Мм?
— Я правда тебя люблю. Господи, как давно я этого не говорила!
— Я тебя тоже очень люблю, малыш.
Я провела пальцем по его руке — вниз от плеча к запястью.
— Я сегодня сентиментальная, — сказала я. — Все. Становлюсь нежной.
— Ты и так нежная! — сказал он.
— Сейчас точно.
В моем ровном голосе не было прямого обольщения, но и холодности тоже не было.
Нед дотронулся пальцами до моих пальцев. Раньше я думала, что все просто: либо ты любишь мужчину и с удовольствием с ним спишь, либо нет. Я никогда не предполагала, что можно любить человека, не испытывая к нему плотского влечения.
Нед прочистил горло. Я потянулась поцеловать его, и он позволил мне себя поцеловать. В его пассивности было что-то трогательное, что-то девственное, почти девичье, хотя он и царапал меня своей щетиной.
— Сегодня я нежная, — повторила я, и на этот раз мне удалось произнести эти слова шепотом на выдохе. По-моему, это была неплохая имитация желания — желания, которое я и вправду могла испытать, если бы он приласкал меня так же робко и смущенно, как принял мой поцелуй.
— Хм, — произнес он (тихое рычание, идущее откуда-то из глубины горла).
Я почувствовала особенную легкость под ложечкой — ощущение расширяющейся возможности, чего не знала с ним уже довольно давно. Все еще могло произойти.
Затем он приподнял голову и тоже поцеловал меня в губы. Я ощутила давление его зубов. Легкость улетучилась, но я не сдалась. Я ответила на его поцелуй и стиснула пальцами его обнаженное плечо. Оно было влажным от пота. Под ладонью я чувствовала его жесткие скрученные волоски. Его зубы, лишь слегка смягченные верхней губой, продолжали настырно давить на мои.
И я поняла, что ничего не выйдет. Во всяком случае, этой ночью. Я выпала из происходящего. Внимание покинуло мое тело и переместилось в дальний угол комнаты, откуда принялось с неодобрением наблюдать, как сорокатрехлетний мужчина грубо целует свою жену, водя липкими от пота руками по ее стареющим бедрам. Конечно, я могла бы длить это и дальше, но ничего нового бы не произошло. Разве что усилилось смутное раздражение, всегда сопутствующее фальши.
