Дмитрий Иванов - Где ночуют боги
Козак кивнул, явно открыв в голове приложение-калькулятор, потом спросил Рафика:
– Всего денег обещали.
– Обещали, если дом, такой, как там, сделаешь, – Рафик снова указал на визуализацию дворца креатива, – миллион дадут. Я полтора миллиона оценил, сам посчитал, я все сам делаю, я им написал, смету на пачке сигарет сразу. Они рассмотрели, сказали: «Дай скидку от объема, мы не последний раз к тебе обратимся». Ну я дал скидку, вошел в положение, а они, пидарасы, пропали.
– Миллион. Чего? – сказал Козак, впервые в этом крайнем, видимо, случае употребив вопросительную интонацию.
– Чего? Рублей. Не алых роз же, братан, – сказал Рафик печально.
Козак произнес тихо, сообщил сам себе, как и Путин, он был внутренне бесконечно одинок, и ему было привычно говорить с самим собой, не имея достойного собеседника рядом:
– Я выслал им триста двенадцать миллионов рублей. Да. Триста двенадцать миллионов рублей минус три тысячи рублей…
– Не спеши, – сказал Рафик Козаку, достал из кармана перевязанный синей изолентой мобильный телефон и открыл в нем калькулятор. – Сейчас скажу тебе. Это получается, 311 997 000 рублей. Ровно.
Козак посмотрел на Антона Рампо и спросил:
– Где деньги? – во второй раз употребив вопросительную интонацию.
Рафик тоже посмотрел на Антона и сказал:
– Так это ты нам, – он указал на себя и Козака, – должен? Как отдавать думаешь? Ты что думаешь, мы с ним, – он опять объединил широким жестом себя с Козаком, – последние лохи?
Антон не знал, что сказать. Как ни странно, Антона выручил Козак, которому членство в устроенном Рафиком объединении последних лохов не понравилось. Он сказал Рафику коротко:
– С вами решим.
– Вот это другой разговор, мой брат. Я сам такой человек, – с уважением посмотрел на Козака Рафик. – За слова отвечаю. Спасибо, в долгу не останусь, тебе надо будет помочь – я приеду, проблем нет, скажи только: где, что, когда. Запиши телефон мой, восемь, девятьсот восемнадцать… – начал диктовать Козаку свой телефон Рафик, но его отвели в сторону парни из «лички» и записали номер куда-то в свои рации. А Козак сказал высокому, страшному человеку с белесыми глазами, явно своей правой руке:
– Руководителей всех этих холдингов…
Козак старался не употреблять глаголов. Он не сказал своей правой руке, что нужно сделать с руководителями холдингов: достать их из-под земли или, наоборот, разместить их там. Но правая рука кивнула, высокий человек с белесыми глазами без лишних слов понял, что надо сделать.
Потом Козак снова посмотрел на Антона и спросил:
– Это что, смешно.
Антон испугался. Во-первых, он не понял, почему Козак так спросил, ведь Антон не улыбался. Во-вторых, хоть Антон и не улыбался, ему на самом деле было смешно и было непонятно, откуда Козак знает, что ему смешно. Это было страшно. Антон сам не понял, как это вышло, но он сказал Козаку:
– Нет, конечно, не смешно, я разберусь. Я сделаю все.
Антон потом долго анализировал. Пытался понять, откуда, из каких нор, они вылетели, эти слова. Больше всего Антон потом бился над разгадкой фразы «я разберусь». Это были не его слова. Антон Рампо никогда бы так не сказал: «я разберусь». Это были слова плохого менеджера, который не сделал что-то, что должен был, и теперь боится, что не получит отпуск в июле, а получит в феврале. И этот менеджер-неудачник, как оказалось, жил внутри Антона Рампо, возможно, даже жил всю жизнь, а Антон об этом даже не знал. Антон был потрясен и дал себе слово, что найдет и разорит в себе эти норы, в которых скрывается неудачник.
На прощание Козак Антону сказал:
– Доложите.
Антон кивнул без слов, как менеджер, у которого во рту вместо кляпа намокал скомканный неудачный отчет на листе А4.
Козак уехал. Антону Рампо показалось, что охрана Козака взглянула на него, Антона, на прощание, как на говно. Все уехали: Козак, его охрана, уехал даже Рафик на двухцветной «девятке», Рафик бодро пристроился в жопу кортежу Козака и наверняка быстро проскочил пробки. Антон остался. На него смотрел весь его штаб. Всем было ясно, что глава креативного штаба был трахнут, и никому не было никакого дела до того, что трахнут он был ни за что, ведь он был ни в чем не виноват, это точно.
Потом Антон и Эдо ползли сквозь пробки в «девятке» Эдо, в которой не было мигалки, потому что креативным мигалка не полагается, тем более таким креативным, трахнутым публично и ни за что. Эдо молчал тактично. Антон тоже молчал. В конце концов, прервав тишину, Эдо сказал Антону:
– Духом не падай. Что делать. У нас так. Деньги в Сочи попали – камбец, не найдешь, можешь весь Сочи обыскать, все карманы, все борсетки – не найдешь. Такие у нас тут движения… Слушай, я у этого Рафика не спросил, за сколько он машину свою продает, ты номер у него на стекле не запомнил?
Антон сказал:
– Нет.
Он действительно не запомнил.
Антон думал. Он размышлял: «Почему в России все воры? В России все рождаются ворами. В России нельзя родиться не вором. Родился, значит, ты вор. Если ты не вор, значит, либо ты еще не родился, либо родился, но не в России. Генетика, во всем виновата генетика. Вавилов не зря пострадал. На Руси воровали все, всегда: великие князья, бояре, дворяне, дворники, приказчики, печники воровали обязательно из каждой печи, которую клали, хоть один кирпич воровали, потому что иначе не получится вложить в печь душу, а получится вложить в печь только сарказм, а такая печь будет не согревать, а дымить. Революционеры воровали, анархисты даже воровали, социал-утописты воровали что-нибудь, утопию воровали, каторжане даже наверняка воровали кандалы, втихаря воровали и пихали их декабристам за налик. Вот только жены декабристов не воровали. Нет, они не могли – Антону хотелось так думать. И худшему цинику нужно хоть что-то святое. Жены декабристов – нет. Они были чистыми, были святыми. Хотя бы они».
Потом Антон понял. В России нельзя заработать много, не воруя. Заработать, не воруя, можно, но мало. А когда денег мало – это не жизнь, а борьба за жизнь. А борьба за жизнь унизительна. Даже для львов. Из десяти атак льва на зебру девять атак неудачны, и лев видит только убегающую полосатую жопу и плетется в тенек, опозоренный и голодный. Потому что две атаки подряд лев провести на жаре не может, у больших кошек так устроен мозг, он закипает, как двигатель «девятки», если дважды дает полный газ. Вот так и живет лев, в унижении. А ведь он – лев. Что уж говорить о кошках поменьше. Те все сплошь подлецы и трутся о ноги. Вот почему в России всегда воровали, потому что так быстрее, так без борьбы, без унижений. А ради чего унижаться? Ради чего сохранять руки чистыми? Ради репутации, что ли? Русский человек не приемлет душой само понятие репутации. Что это такое? Когда семь поколений семьи дорожат репутацией старейшей аптеки Праги, к примеру? Аптека на этом месте стоит пять веков, и всегда открыта, и всегда в ней красиво и чисто, и в ней всегда покупали бинты и Вацлав Первый, и Вацлав Второй, и Вацлав Третий, и Вацлав Гавел, и никому из них никогда не хамили. Нет. Скучно. Репутация – европейский пережиток, вежливость – тоже. Это все долго и скучно. Русский человек хочет получить деньги быстро и сразу, а так бывает только при ограблении. А потом, после того как украл, можно лечь на дно, которым является в России фактически любое место, на дне можно жить хорошо, а вечерами грустить под любимую песню про вечера, которые, если пить водку стаканами, упоительны. Это чистая правда. Вот в чем дело. Русский человек хочет получить не сами деньги, а возможность грустить вечерами на дне под хруст гребаной булки. Русский человек – вор, потому что поэт. Так подумал Антон. И еще он подумал, что надо будет кому-то продать эту тему при случае: «Вор, потому что поэт». Симпатичный слоган для какой-нибудь ОПГ.
