Габриэль Маркес - Сто лет одиночества
Аурелиано вызвался сопровождать отца. К этому времени он уже начал носить черные усы с намазанными клеем и закрученными кончиками и приобрел тот внушительный голос, который будет отличать его на войне. Безоружные, не обращая внимания на часовых, они вошли в контору коррехидора. Дон Аполинар Москоте не проявил ни малейшего замешательства. Он представил их двум своим дочерям, случайно оказавшимся в конторе: шестнадцатилетней Ампаро, темноволосой, как ее мать, и Ремедиос, которой едва исполнилось девять лет, прелестной девочке с лилейной кожей и зелеными глазами. Обе были изящны и хорошо воспитаны. Как только Буэндиа вошли, дочери сразу же, прежде чем отец успел назвать им вновь прибывших, пододвинули им стулья. Мужчины, однако, не пожелали сесть.
— Ладно, приятель, — сказал Хосе Аркадио Буэндиа. — Мы разрешаем вам остаться здесь, но не потому, что у дверей торчат эти разбойники с мушкетами, а из уважения к вашей супруге и к вашим дочерям.
Дон Аполинар Москоте замялся, но Хосе Аркадио Буэндиа не дал ему возразить.
— Однако мы ставим два условия, — прибавил он. — Первое: каждый красит свой дом в тот цвет, в который ему вздумается. Второе: солдаты сейчас же уходят из Макондо. За порядок в городе мы отвечаем.
Коррехидор клятвенно поднял руку:
— Слово чести?
— Слово врага, — сказал Хосе Аркадио Буэндиа. И добавил с горечью: — Потому что я хочу сказать вам одну вещь: вы и я — мы остаемся врагами.
В тот же вечер солдаты покинули город. Через несколько дней Хосе Аркадио Буэндиа нашел для семьи коррехидора дом. И все успокоились, кроме Аурелиано. Образ Ремедиос, младшей дочери коррехидора, которой Аурелиано по возрасту годился в отцы, остался где-то в его сердце, причиняя постоянную боль. Это было физическое ощущение, почти мешавшее ему ходить, словно камешек, попавший в ботинок.
* * *
Рождение обновленного, белого, как голубка, дома было отмечено балом. Мысль устроить его пришла в голову Урсуле в тот вечер, когда она обнаружила, что Ребека и Амаранта стали взрослыми девушками. Собственно говоря, желание создать достойное помещение, где бы девушки могли принимать гостей, и явилось главной причиной затеянного строительства. Дабы претворить свою идею в жизнь с полным блеском, Урсула трудилась, словно каторжная, все то время, пока осуществлялись преобразования, и еще до окончания их она собрала на продаже сластей и хлеба столько денег, что смогла заказать много редких и дорогих вещей для украшения и благоустройства дома, и среди прочего — чудесное изобретение, которому предстояло поразить весь город и вызвать бурное ликование молодежи, — пианолу. Ее привезли в разобранном виде в нескольких ящиках и выгрузили вместе с венской мебелью, богемским хрусталем, дорогой столовой посудой, простынями из голландского полотна и несметным количеством разнообразных ламп, подсвечников, цветочных ваз, покрывал и ковров. Поставивший все это торговый дом прислал за свой счет итальянского мастера — Пьетро Креспи, который должен был собрать и настроить пианолу, а также обучить клиентов обращению с нею и танцам под модную музыку, записанную дырочками на шести картонных цилиндрах.
Пьетро Креспи был молод и светловолос, столь красивого и воспитанного мужчины в Макондо еще не видывали. Он так заботился о своей внешности, что даже в самую изнуряющую жару работал, не снимая тисненного серебром кожаного жилета и пелерины из толстого темного сукна. Обливаясь потом и тщательно сохраняя приличествующую дистанцию по отношению к хозяевам дома, он заперся на несколько недель в гостиной и углубился в работу с одержимостью, напоминающей ту, с которой Аурелиано отдавал себя ювелирному делу. В одно прекрасное утро, не отворив дверей гостиной и не призвав никого в свидетели чуда, Пьетро Креспи вставил в пианолу первый цилиндр, и надоедливый стук молотков, несмолкающий грохот падающих досок вдруг замерли и уступили место тишине, исполненной удивления перед гармонией и чистотой музыки. Все сбежались в гостиную. Хосе Аркадио Буэндиа застыл, пораженный, но не красотой мелодии, а видом клавиш, которые поднимались и опускались сами по себе. Он даже установил в комнате камеру Мелькиадеса, рассчитывая сделать снимок невидимого пианиста. В то утро итальянец завтракал со всей семьей. Ребека и Амаранта, подававшие на стол, робели при виде удивительной плавности, с которой бледные, не украшенные кольцами руки этого ангелоподобного человека действовали ножом и вилкой. В соседней с гостиной зале Пьетро Креспи стал давать им уроки танцев. Не прикасаясь к девушкам, под стук метронома, отбивающего ритм, он показывал им различные па под вежливым надзором Урсулы, которая ни на минуту не покидала комнату, пока ее дочери обучались танцам. В эти дни Пьетро Креспи надевал бальные туфли и особые брюки — очень узкие и облегающие.
«Напрасно ты так беспокоишься, — говорил Хосе Аркадио Буэндиа своей жене. — Ведь он же и не мужчина вовсе». Но Урсула покинула свой пост лишь после того, как обучение было закончено и итальянец уехал из Макондо. Тогда началась подготовка к празднику. Урсула составила весьма ограниченный список приглашенных, в него вошли только семьи основателей Макондо — все, за исключением семейства Пилар Тернеры, успевшей к этому времени родить еще двух сыновей от неизвестных отцов. Отбор, по существу, был кастовый, хотя и обусловленный дружескими чувствами: ведь удостоенные приглашения считались друзьями Буэндиа еще до похода, завершившегося основанием Макондо, их сыновья и внуки с детских лет были товарищами Аурелиано и Аркадио, а дочери — единственными подругами, которых допускали к Ребеке и Амаранте для совместных занятий вышиванием. Власть дона Аполинара Москоте, кроткого правителя Макондо, имела чисто фиктивный характер, и деятельность его ограничивалась содержанием на скудные личные средства двух вооруженных деревянными жезлами полицейских. Чтобы свести концы с концами, его дочерям пришлось открыть швейную мастерскую, где изготовляли также искусственные цветы, сласти из гуайявы, а по особому заказу и любовные записки. Несмотря на то, что девушки отличались скромностью и услужливостью, были самыми красивыми в городе и лучше всех танцевали новые танцы, им не удалось попасть в число приглашенных на бал.
Пока Урсула, Амаранта и Ребека распаковывали мебель, чистили серебро и, оживляя пустые пространства возведенных каменщиками стен, развешивали картины с изображением томных девиц в нагруженных розами лодках, Хосе Аркадио Буэндиа отказался от дальнейшего преследования Господа Бога, придя к твердому заключению, что его не существует, и выпотрошил пианолу, пытаясь найти разгадку ее волшебного секрета. За два дня до празднества, заваленный лавиной неизвестно откуда взявшихся лишних болтов и молоточков, судорожно мечась среди путаницы струн, которые, стоило распрямить их с одного конца, тут же снова сворачивались в кольцо с другого, он кое-как собрал инструмент. Никогда еще в жилище Буэндиа не было такой суеты и переполоха, однако новые керосиновые лампы были зажжены точно в назначенный день и час. Дом, еще пахнущий смолой и непросохшей известкой, раскрыл свои двери, и дети и внуки старожилов Макондо осмотрели галерею, уставленную папоротниками и бегониями, жилые комнаты, где пока царила тишина, и сад, наполненный благоуханием роз, а затем собрались в гостиной вокруг неведомого чуда, спрятанного под белой простыней. Те, кому уже случалось видеть пианолу, довольно распространенное в других городах долины, почувствовали себя несколько разочарованными, но самым горьким было разочарование Урсулы, когда она поставила первый цилиндр, чтобы Ребека и Амаранта открыли бал, а механизм не пришел в действие. Мелькиадес, уже почти совсем слепой и разваливающийся на части от дряхлости, попытался вспомнить свое былое колдовское мастерство и починить пианолу. Наконец Хосе Аркадио Буэндиа чисто случайно сдвинул застрявшую деталь — из инструмента вырвалась музыка; сначала это было какое-то клокотание, затем хлынул целый поток перепутавшихся нот. Колотя по струнам, натянутым как Бог на душу положит и настроенным с завидной отвагой, молоточки срывались со своих болтов. Но упрямые потомки двадцати двух храбрецов, одолевших в поисках моря неприступный горный хребет, успешно обходили подводные камни беспорядочного музыкального потока, и бал продолжался до рассвета.
