Нина Федорова - Семья
Если Бабушки уже не было в комнате, она выбегала в коридор и, свесившись с лестницы, кричала:
— Хо-хо! Бабушка! А когда он сказал: «Готовьтесь!» — что дальше?
И мягкий голос Бабушки отвечал откуда-то снизу:
— Когда он сказал: «Готовьтесь!» — я начала молиться. Но в волнении я забывала слова и только повторяла «Отче наш, Отче наш».
И Бабушка появлялась на лестнице. Медленно всходя по ступеням, она продолжала рассказ.
То были тяжелые дни для миссис Парриш. Доктор Айзик оставил город на целый месяц. Он уехал в район разрушения бесплатно лечить китайцев. Бабушка одна присматривала за миссис Парриш.
— Что вы тут шьете по целым дням? — спросила как-то миссис Парриш.
— Я починяю ваше белье, миссис Парриш.
— С какой стати! Для этого есть амы. [Ама — прислужница.] Я позвоню в католический монастырь, и они нам пошлют аму. Бросьте эту работу!
Ама пришла на следующее утро. Это была приземистая женщина крестьянского типа. Лицо ее носило выражение настороженности и критического отношения к жизни. Шила она прекрасно. Бабушка хотела использовать немножко для себя опыт Амы. Обе они шили, сидя на площадке лестницы, напротив комнаты миссис Парриш. Дверь в эту комнату была открыта, и Бабушка держала, таким образом, свою пациентку под неослабным наблюдением. Работая, она вела разговор с Амой.
— Скажите, Ама, вы довольны тем, что вы — христианка?
Ама бросила исподлобья быстрый взгляд на Бабушку.
— Нет, я недовольна.
Это был неожиданный ответ.
— Почему?
Ама помолчала немного.
— Что бы мне ни понравилось, чего бы мне ни захотелось — все это грех. А Бог наказывает за грех. И он все видит. Невозможно спрятаться. Мне это не нравится.
— Но вы молитесь?
— Мне нельзя не молиться. Иначе не будут держать в монастыре.
— Но вы, значит, не любите молиться.
— Я не люблю молиться? Наоборот, я очень люблю молиться. На это время не дают работы. Очень спокойно и хорошо.
— Кому вы молитесь?
— Я молюсь Божьей Матери.
— Не Иисусу Христу?
— Редко. Есть вещи, которые не скажешь мужчине.
И это было неожиданно. Бабушка прекратила вопросы, и некоторое время она работала молча. Миссис Парриш появилась на пороге:
— Скажите, Ама, вы уже монахиня?
— Нет. Мать игуменья говорит, что я не 'гожусь. У меня грешные мысли. «Ты лучше выходи замуж, — так она мне говорит, — может, твои дети будут хорошими католиками». И еще она находит, что я говорю много: «У разговорчивой женщины меньше шансов сделаться святой».
— Если так, то почему же вы живете в монастыре?
— Мне нравится. Спокойно. Поработаешь и помолишься. Опять поработаешь и помолишься. И это все.
— Но молиться можно везде.
— Как-то лучше выходит в большой компании. Монахини — славный народ. Хорошая компания.
— А как случилось, что вы пришли в монастырь?
— Я не шла, меня монахини на руках несли. Мои родители продали меня за два доллара. Я была еще очень маленькая, больше двух долларов и не стоила. Был голод. Почтенным родителям надо было купить буйвола, чтобы пахать землю. Они продали меня и моих сестер.
— И у вас нет в сердце обиды?
— Я очень счастлива, что родителям от меня была польза. Они ведь купили быка.
— А вас купили монахини?
— Нет, это не так было. Очень плохие люди скупали девочек. Монахини тогда сказали: «Лучше мы купим». Дали дороже и купили.
— Бабушка, — звала миссис Парриш, — идите! Пора играть в карты!
— Извините меня на сегодня, — просила Бабушка, — мне нужно закончить платье для Лиды.
— Но я хочу играть в карты!
— Я позову дочь Таню. Она поиграет с вами.
— А она хорошо играет?
— Нет, я думаю, плохо. Без практики.
— Ну, тогда я согласна. Дайте сюда ключи от шкафа. Я буду получать награду.
— Вспомните уговор, миссис Парриш. Ключи всегда у меня. Когда вы выиграете, кликните меня. Я приду и выдам награду.
За два часа Бабушка выдавала награду пять раз. Пришлось посадить Мать за работу над Лидиным платьем, а Бабушка пошла играть в карты. Миссис Парриш не сразу согласилась. Ей нравился новый партнер.
Теперь Ама говорила уже Матери:
— Да, у меня грешные мысли. Но что тут делать! Хороший тон в монастыре — это молиться о других. А этих других очень много. Некогда думать о себе. И вот получается 'так: другие живут в свое удовольствие, а как только Бог захочет их наказать, тут я должна молиться, чтоб Он их простил. И так иногда зло берет на этих других. Вот и теперь я в душе говорю Богу: «Ты видишь, что делают японцы? Смотри, хорошо смотри. Не забудь ничего из того, что Ты видишь. Начнешь наказывать — хорошо их накажи». Пока что не вижу, чтоб Он начал наказывать. Вы знаете, у Него к грешникам много терпенья. А вот к тем, кто уже христиане, терпенья меньше.
— Да, Ама, вы странно рассуждаете о Боге.
— Я уже сказала, что у меня грешные мысли. В монастыре всем это давно известно. Мать игуменья даже хотела наложить на меня обет молчания. А потом махнула рукой. Слов не будет, мысли останутся. К тому же я хожу шить. А как шить без разговора?
— Кто научил тебя так хорошо шить? — спросила Мать, чтобы переменить тему.
— Монашки научили. И говорить по-английски научили. Немножко писать и читать то, что я написала. Я еще умею вязать. Когда сравниваю себя с другими, вижу, что я — образованная девушка.
— А книги вы не читаете?
— Пробовали меня учить, но это подымает мои грешные мысли. В монастыре читают только книги о святых. Мне очень нравится. Но когда я потом рассказываю, что я поняла, монахини сердятся и разбегаются от меня. Мать игуменья раз даже топала на меня: «Не прикасайся к книгам. У тебя грешные мысли». Мне даже запретили задавать вопросы, если я не понимаю того, что нам читают вслух. А много интересного!
— И вы сожалеете, что вам не дают читать?
— Нет, не очень. Больше читаешь, больше знаешь. Меньше знаешь — легче. Согрешишь и не знаешь, что грех. Не надо каяться. Удобно.
И голоса замолкли надолго.
«Что это Тани не слышно? — думала Бабушка. — Где она?»
Она вышла из комнаты миссис Парриш. Мать стояла в какой-то странной неподвижности у окна и сосредоточенно смотрела на что-то находящееся внизу.
Бабушка подошла к ней, но Мать не слыхала ее шагов. Она все стояла и смотрела в окно, выходившее в чужой, соседний сад. Этот сад был полон прекрасных цветов. Как неподвижное розовое облако, склонялась над домом мимоза. В ее тени молодая женщина полулежала на кресле. У ее ног, на траве, сидел господин и обмахивал ее для прохлады круглым прозрачным веером. Неподалеку стоял маленький изящный столик с чайным прибором. Китаец-слуга, весь в белом, разливал чай. От всего этого веяло счастьем.
