Джонатан Франзен - Безгрешность
– Как я с тобой поступил? Мы пили кофе, и все.
Она смотрела на него умоляюще, искала глазами его глаза, пыталась понять по ним, на самом ли деле он такой бестолковый или только прикидывается по каким-то своим жестоким соображениям. Ее просто убивала невозможность прочесть его мысли. Дыхание стало чаще, потекли слезы. Не печали, а возмущения и упрека.
– Да что с тобой? – повторил он.
Она все глядела ему в глаза, и наконец он, кажется, понял.
– О, нет, – сказал он. – Нет-нет-нет. Нет-нет-нет.
– Почему нет?
– Пип, ну брось. Нет.
– И ты не замечал, – она уже задыхалась, – как я тебя хочу?
– Нет-нет-нет.
– Я думала, мы просто ждем. А теперь наконец-то. Наконец-то.
– Боже, Пип, нет.
– Я тебе не нравлюсь?
– Конечно, нравишься. Но не так, не в таком смысле. Прости, но не в таком смысле. Я тебе в отцы гожусь.
– Перестань! Всего пятнадцать лет! Это пустяки!
Стивен косился то на окно, то на дверь, словно искал путь для бегства.
– Ты хочешь сказать, что никогда ничего ко мне не чувствовал? – наседала она. – Что я все это навоображала?
– Должно быть, ты неправильно поняла.
– Что именно?
– Я никогда не хотел заводить детей, – сказал он. – От этого у нас с Мари все и пошло. Я не хотел детей. Я ей говорил: “Зачем нам дети? У нас есть Рамон, у нас есть Пип. Мы и так уже – родители”. Вот как я отношусь к тебе. Как к дочери.
Она смотрела на него во все глаза.
– Так вот, значит, какая у меня роль? Быть для тебя вроде Рамона? Жаль, что от меня не пахнет для полного твоего счастья. У меня есть мать, других родителей мне не надо!
– Ты уж прости, но похоже, кое-кого тебе не хватает, – возразил ей Стивен. – Мне кажется, тебе очень нужен отец. И я могу им быть. Ты можешь здесь оставаться.
– Ты в своем уме? Оставаться? В качестве дочери?
Она встала и дико огляделась по сторонам. Уж лучше злиться, чем испытывать боль, может, лучше даже, чем быть любимой и лежать в его объятиях, потому что не злость ли на него она все это время на самом деле чувствовала? Злость, маскирующуюся под желание.
Не управляя собой, сама не зная, чего хочет, она стянула свитер, а потом сняла и лифчик, а потом забралась на коленях к Стивену на кровать, навалилась на него, грубо домогаясь его своей наготой.
– Ну что, похожа я на дочь? Неужели похожа?
Он закрыл руками лицо.
– Прекрати.
– Посмотри на меня.
– Не хочу на тебя смотреть. Это ты не в своем уме.
– Говнюк! Говнюк! Говнюк, говнюк, говнюк! Ты такой херовый слабак, что даже глянуть на меня боишься?
Откуда взялись эти слова? Из какого тайного вылезли места? Уже прибывало, точно вода во время прилива, раскаяние, завихряясь вокруг ее колен, и уже Пип знала, что это раскаяние будет хуже всех прежних вместе взятых, но поделать ничего не могла, уж начала, так идти до конца, делать то, чего требовало тело, а телу нужен был Стивен. Она терлась голой грудью о ситцевую рубашку, она оторвала его ладони от щек и занавесила ему лицо своими волосами; и она увидела, что наконец-таки добилась результата. Что он пришел в ужас.
– Ты совсем уверен, совсем? – спросила она. – Уверен, что я для тебя только дочь?
– Поверить не могу, что ты это делаешь. Четыре часа всего с тех пор, как она ушла.
– А если бы четыре дня – было бы по-другому? Или четыре месяца? Четыре года? – Она опустила лицо прямо к его лицу. – Потрогай меня!
Она попыталась управлять его руками, но Стивен был очень сильный и без труда оттолкнул ее. Слез с кровати и отступил к двери.
– Знаешь что, – сказал он, тяжело дыша. – Я не очень-то верю в психотерапию, но тебе, по-моему, она бы не помешала.
– Как будто у меня есть на нее деньги.
– Серьезно, Пип. Ты полную херню тут устроила. Ты о моих чувствах хоть на секунду задумалась?
– Я пришла, ты читал… – Она взяла книгу и посмотрела. – Грамши[7].
– Если ты и с другими так себя ведешь, с людьми, у которых за тебя душа не болит, ничего хорошего из этого не выйдет. Мне не нравится, что ты совершенно не умеешь себя контролировать.
– Ну еще бы. Я же ненормальная. Только это всю жизнь и слышу.
– Нет, ты замечательная. Чудесная. Правда. Но… серьезно, Пип!
– Ты влюблен в нее? – спросила Пип.
Он уставился на нее от двери.
– В кого?
– В Аннагрет. В этом все дело? Ты в нее влюблен?
– Ох, Пип.
Его взгляд, полный жалости и заботы, был так чист и безгрешен, что почти победил ее недоверие; она почти поверила, что у нее не было причин ревновать.
– Она в Дюссельдорфе, – сказал он. – И мы едва знакомы.
– П-понятно… Но вы на связи.
– Пип, послушай себя. И попробуй посмотреть на себя со стороны.
– Я не слышу четкого “нет”.
– Господи боже!
– Пожалуйста, скажи мне, что я ошибаюсь. Просто скажи это.
– Мне нужна только Мари. Как ты не понимаешь?
Пип сощурилась, пытаясь понять и в то же время отказываясь.
– Но у Мари теперь другой мужчина, – сказала она. – А ты поддерживаешь связь с Аннагрет. Ты еще не понял, что любишь ее, но думаю, так оно и есть. Или скоро будет. Она же по возрасту тебе подходит, правда?
– Мне надо глотнуть свежего воздуха. А ты иди, пожалуйста, к себе.
– Докажи мне, – сказала она. – Докажи мне, что я неправа. Просто подержи меня за руку одну секунду. Пожалуйста. Без этого я тебе не поверю.
– Ну что ж, значит, не поверишь.
Она съежилась на его кровати.
– Так я и знала, – прошептала она. Мука ревности была наслаждением по сравнению с мыслью, что она просто чокнутая. Но эта мысль набирала силу.
– Я пошел, – сказал Стивен.
И он оставил ее лежать на кровати.
Вторник
Она написала на работу, что нездорова, проблемы с желудком, – в какой-то мере это даже была правда. Около десяти утра к ней постучалась Мари, попросила выйти попрощаться с Рамоном, но малейшее телесное движение заставляло Пип вспомнить, что она натворила вчера. Когда Мари, подойдя к ее двери во второй раз, решилась войти в комнату и посмотреть, что в ней делается, Пип едва хватило голоса прошептать: уйди.
– Ты не заболела? – спросила Мари.
– Пожалуйста, уйди. И закрой за собой дверь.
Она слышала, как Мари подходит ближе, как опускается на колени.
– Я пришла попрощаться, – сказала Мари.
Пип не открыла глаз и ничего не ответила, а слова, которые затем излила на нее Мари, были лишены смысла, просто били ее одно за другим по мозгам, и ей ничего не оставалось, как ждать конца этой пытки. Но за пыткой словами последовала другая, еще худшая: Мари стала гладить ее по плечу.
– Ты так и не поговоришь со мной? – спросила Мари.
– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, уйди, – только и смогла произнести Пип.
