Владимир Царицын - Я или Человек Без Тела
- А ты бы хотел жизнь по-другому прожить?
Пупок посмотрел на меня внимательно.
- Да. Хотел бы.
Он встал и вышел в коридор. Через минуту вернулся, неся в руках глиняную пепельницу в виде черепа и папиросы. Закурил. Предложил мне, но я вытащил свои сигареты.
- Прости. Я не курю папирос. Для меня они очень крепкие.
- А я сигареты не могу, слабые. Вот, к папиросам привык.
- А тебе курить можно?
- Организм принимает - значит, можно.
Минут десять или пятнадцать мы с Пупком вспоминали наши школьные проказы и подвиги. Кое-что я подзабыл, а Пупок помнил каждую мелочь.
Наверное, для него эти годы были самым светлыми воспоминаниями жизни. Но вдруг Пупок как-то резко устал от разговора.
- Ну ладно, - сказал он, - давай, Колян, колись, что тебя ко мне привело, какая-такая, печаль-кручина?
Я для храбрости хлопнул еще одну рюмку коньяка и спросил:
- Ты нашу математичку, Елену Аркадьевну помнишь?
- Малкову? - хмыкнул Пупок.
Точно, подумал я, Малкова! Малкова Елена Аркадьевна. А я забыл.
Ни то Мальцева, ни то Малышева, думал.
- Ты еще у нее авторучку…взял. Красная такая, по-моему.
Я оторопел.
- Ты знал?
- Я видел, как ты ее из-под тетрадок вытащил и в карман штанов спрятал. Еще подумал тогда - На фиг она тебе сдалась?
Я был в полном нокауте. Машинально налил себе еще и выпил.
- А почему ты не сказал никому, что это я авторучку украл?
- Странный вопрос! Как я мог товарища заложить? Не по понятиям это.
- Какие к чертям собачьим понятия? Ведь все же на тебя подумали…
- Ну и что? Пусть подумали. Я же не брал, мне оправдываться не нужно было. А на тебя указать…? Зачем? Ты нормальным пацаном был.
Закладывать мне всегда в падлу было. А тогда? Если бы я тебя заложил, от тебя бы все наши отвернулись. И учителя бы к тебе по-другому относиться стали.
- Тебе ведь даже после этого инцидента из Полынограда уехать пришлось, - напомнил я.
Пупок отрицательно помотал головой.
- Мы с мамой так и так бы уехали. Отца из зоны на химию перевели.
Мы к нему переехать и собирались. Мама там, в Кинтерепе, фельдшером устроилась. Пить бросить хотела, новую жизнь начать…
- Бросила?
- Бросила. Два года почти не пила. Потом отец снова сел, ну, она и запила по-черному. Отравилась какой-то бормотухой и умерла. А отца на зоне якут-вертухай из калаша застрелил.
Я снова потянулся к бутылке.
- В статье было написано, что ты практически не пьешь и ведешь здоровый образ жизни, - заметил Пупок. - Врут?
- Журналисты всегда или нагло врут или сильно преувеличивают.
Пупок взял со стола бутылку, поднес горлышко к носу, понюхал, поморщился.
- Эх, сколько я этого зелья выпил! - вздохнул он. - Ты себе эту мою цистерну даже вообразить не сможешь. А теперь, веришь, даже не хочу… - И Пупок с каким-то отвращением отодвинул бутылку от себя.
- А Малкова жива здорова. Правда, старенькая совсем. Этим летом, в июне восемьдесят два будет. Жаль не смогу прийти, поздравить.
- Так ты что, встречался с ней?
- Захожу иногда, попроведовать, - уклончиво ответил Пупок. - А ты что, авторучку эту вернуть ей собрался?
- У меня ее нет. Я выбросил ее в котлован через несколько дней.
- Правильно сделал.
- Ты мне дашь адрес Елены Аркадьевны?
- А что не дать? Пиши.
Я записал.
- А теперь иди. Я устал. Извини, что не отведал твоего угощенья, нельзя мне. Бананы оставь, а остальное забирай.
- Да ты что? Не буду я ничего забирать! Отдай своей домработнице.
- Правильно! Отдам ей. А коньяк бомжи допьют, тут у них в соседнем доме типа общежитие.
- Слушай, Пупок, может, тебе деньги нужны?
Пупок посмотрел на меня весело, подмигнул и ответил:
- У меня денег много. Гораздо больше, чем мне нужно. Во всяком случае, на кефир до мая хватит.
От Пупка я поехал к Елене Аркадьевне. По пути я попросил Сашу остановиться у магазина "Дорогие подарки" и купил авторучку "Паркер" с золотым пером, похожую на ту, фурцевскую. Я ее долго выбирал, пытаясь найти такую, чтобы она была того же самого ярко-малинового цвета.
Квартира, где жила Елена Аркадьевна находилась на девятом этаже панельной девятиэтажки. В кабине лифта пахло мочой и пивом, а на стенке было начертано: "Колян - мудак!". Это обо мне, подумал я.
Дверь мне открыла худощавая женщина в стеганом халате и желтой косынке. Ей было на вид лет шестьдесят, и это была не Елена
Аркадьевна. Но взгляд выцветших голубых глаз был мне знаком. Дочка, решил я.
- Вы из собеса? - спросила она.
- Нет, я не из собеса.
- А вы из ЖЭКа! Проходите. Посмотрите. Посмотрите, все течет.
Весна наступила, и потекло.
- Простите, но я и не из ЖЭКа. Я учился у Елены Аркадьевны. Она дома? Я хотел бы ее увидеть.
- А где ж ей быть? - искренне удивилась дочь моей бывшей математички. - Мама! К тебе пришли. - И мне, тихо: - Мама не встает уже второй год. У нее был инсульт и с тех пор она не может ходить. И с головой у нее… Вряд ли она вас вспомнит.
- Это Пашенька? - раздался из спальни слабый старческий голос. -
Пусть проходит скорее. Он так давно не приходил. Света, ну, где же он?
Я не узнал голоса Елены Аркадьевны. В этих слабых, дребезжащих с присвистом звуках невозможно было уловить прежних металлических ноток, именно так, строго и властно, разговаривала со своими учениками преподаватель математики семнадцатой средней
Полыноградской школы Малкова Елена Аркадьевна. Я оторопел, даже испугался немного. Мне было страшно входить к ней. Я боялся ее увидеть. Я стоял у порога спальни и не мог сделать шага. Но меня подтолкнули в спину.
- Проходите, проходите. Чего встали? - необидно сказала мне дочка
Елены Аркадьевны и ответила матери: - Нет, мама, это не Павел
Андреевич. Это другой твой ученик.
Я остановился у кровати. Елена Аркадьевна полусидела на высоких подушках и удивленно глядела на меня бесцветными глазами. Ее седые редкие волосы были собраны в пучок на макушке и заколоты коричневой костяной гребенкой. Она показалась мне большой и рыхлой, как весенний сугроб. Ее бледные, усеянные коричневыми пятнами пигментации руки были сложены на животе, а складки на шее дряблыми волнами свисали на грудь, оттягивая подбородок и обнажая нижний ряд желтоватых сточенных временем зубов.
Когда-то Елена Аркадьевна считалась самой красивой учительницей в нашей школе. А ведь когда я учился в десятом классе, ей уже было пятьдесят с хвостиком. Она всегда одевалась строго и со вкусом. Все ее костюмы были приталенными и темными - либо черными, либо темно-бордовыми, либо морской волны. Они подчеркивали достоинства ее фигуры - тонкую, несмотря на возраст талию, крутые бедра и высокую грудь. Сорочки на ней всегда были белоснежными с кружевными, как того требовала тогдашняя мода воротничками. А прическа у Елены
Аркадьевны всегда была шикарная. Не думаю, что она часто ходила к парикмахеру, скорей всего, она сама каждое утро приводила волосы в порядок. Волосы у нашей математички были темно-рыжие, а на солнце горели золотыми искорками. Наверное, она подкрашивала их хной.
Даже мы, мальчишки, от Елены Аркадьевны тащились. А Пупок так вообще был в нее влюблен, но это не мешало ему с ней скандалить чаще, чем с другими учителями. А трудовик наш, Семен Семенович, хоть и был моложе Елены Аркадьевны лет на десять, неоднократно (такая была сплетня!) делал ей предложение руки, сердца и отдельной двухкомнатной квартиры. Но Елена Аркадьевна жила в коммуналке со своей взрослой дочерью, которая тоже не хотела выходить замуж, или ее никто не звал, и предложения Семена Семеновича отвергала.
- Вы меня не помните, Елена Аркадьевна? - спросил я. - Я -
Якушев. Николай Якушев. Выпуск семьдесят шестого.
- Якушев? А почему Павлик не пришел?
Я понял, какого Павлика так хотела увидеть Елена Аркадьевна.
- Он что, снова в путешествие отправился? - расстроено спрашивала у меня Елена Аркадьевна. - И когда он только перестанет уезжать в эти свои путешествия?
- Это последнее, - сказал я. - Так вы меня не помните?
- Якушев? - Елена Аркадьевна внимательно на меня посмотрела, но это внимание было не долгим. Она меня не узнавала. Она опустила голову и забормотала. - Якушев. Какой Якушев? Павлик уехал…
Дочка Елены Аркадьевны вздохнула, потом пододвинула к кровати табурет и сказала:
- Пойду, чай соберу. - И вышла.
Я присел на табурет.
- Елена Аркадьевна, а вы помните - у вас авторучка была? Вам ее ваша мама подарила, а ей Екатерина Алексеевна Фурцева.
- Фурцева? Фурцеву я помню. Она тоже у меня училась?
- Нет, Фурцева у вас не училась. Она была министром культуры.
- Молодой человек, я еще в своем уме. Я знаю, что министром культуры была Фурцева. Как вас зовут?
- Николай, - напомнил я и вытащил из кармана авторучку, достал ее из футляра, надеясь, что может быть, ее цвет воскресит в угасающей памяти Елены Аркадьевны события тридцатитрехлетней давности. - У вас была вот такая авторучка, а потом она пропала. Вы очень ею дорожили.
