Николай Веревочкин - Место сбора при землетрясении
— И как вы это себе представляете: на всех есть шаржи, а на нее нет?
— Мы думаем, что маму нужно вынести за рамки. Пусть обратится со Словом. Пожелает чего-нибудь. Анау-манау. А шарж на маму — как-то не то. Несерьезно как-то.
— Ну и прекрасно.
— Если мама захочет, сделаешь шарж по фотографиям. Нащелкаю ее в разных ракурсах.
— Да хоть по телефону. А кто это мы?
— Не понял?
— Вы говорите: мы решили, мы думаем. Кто это — мы?
— Я, Гоша, партийная богиня. Роскошная женщина, скажи? Посмотришь — стареть не хочется.
На условленном месте ждал Кукушечкин. Стоял под зимним дубом памятником облысевшему Пушкину: нога изящно отставлена, руки скрещены на груди, очи долу.
— Привет, мыслитель, — открыл дверцу Сундукевич.
— Разворачивайся, Марк. Поедем к Паше.
— Пристегнись. К какому Паше?
— К тому самому.
— Да ты что! Что случилось?
— Уголовщина с достоевщиной. Двужильная с партийной кассой сбежала.
— Разыгрываешь? — Сундукевич посмотрел на Кукушечкина как молодой, игривый пес и толкнул его плечом. — Разыгрываешь!
Кукушечкин угрюмо молчал. Скрестив руки и оттопырив толстые губы, он покачивал головой. Вид у него был мрачен и несколько высокомерен, как у дуче.
Но еще круче.
Сундукевич, откинувшись на спинку сиденья, хлопнул обеими руками по рулю:
— Я говорил, Гоша, я говорил: предоплата, только предоплата. Нет, не по-мужски… А теперь по-мужски? Лохом ты был, лох ты есть, лохом тебя и похоронят. Мало тебя кидали? Мало тебе рога наставляли? Сколько раз говорили мне умные люди: не связывайся с Кукушечкиным, не связывайся с Кукушечкиным.
— Рога — вещь полезная, — рассудительно сказал Кукушечкин. — Из рогов пантокрин добывают. Поехали?
— Зачем нам к нему ехать?
— А ты как думаешь?
— Я туда без повестки не поеду, — заупрямился Сундукевич. — И что нам всем там толпиться? Ты этот кисель сварил, ты его с Пашей и расхлебывай.
— Не надо дожидаться, Марк, пока повестку пришлют, — наставительно молвил Кукушечкин. — Мы пока даже не свидетели. Мы — потерпевшие. Будем возбухать, Паша нас соучастниками сделает. Он парень простой, он это сможет. Договоры прихватили? Надо бы копии для Паши снять.
— Зачем?
— Паша их в дело подошьет. И Паше приятно: дело толще станет, и нам отмазка. Поехали.
И они поехали.
Над столетними дубами в туман смога поднимались металлические скелеты небоскребов. Стрелы башенных кранов проносили над улицами, запруженными автомобилями, тавровые балки и бадьи с бетоном. В этом городе ездить на автомобиле можно было лишь глубокой ночью. И, что удивительно, именно ночью случалось больше всего аварий со смертельным исходом. Днем бились значительно чаще. Но поскольку скорость из-за обилия машин была черепашьей, до смерти травмировались редко. Пешеходы обгоняли общественный транспорт. Трамваи, звеня от гнева, стояли на ржавеющих рельсах. Не выдержав надругательства над правилами дорожного движения, сходили с ума и гасли светофоры. Город был перенасыщен автотранспортом. А между тем горожане покупали и покупали новые машины. Потому что человек без машины в этом городе не считался вполне человеком. Причем каждый хотел иметь не просто машину, а машину громадную. В идеале — изысканный, комфортабельный танк.
Такими же сплошными потоками по тротуарам двигались пешеходы, и каждый, жестикулируя, разговаривал сам с собой. При этом отдельные особи улыбались. Видимо, успели с утра поймать кайф выхлопных труб.
* * *Паша, лицом и буйной прической похожий на молодого Дениса Давыдова, откинувшись на спинку стула и вытянув ноги, швейцарским ножичком обрезал ногти на коротких пальцах.
Кабинет его, если не считать побеленной воробьями решетки за окном, пыльного плафона и пустой рамы без портрета, был совершенно лишен предметов роскоши.
Сплошной кубизм с минимализмом. Сейф. Такой же угловатый и пустой стол. Как будто тот же сейф, но поваленный на бок. На нем не было ни пепельницы, ни листочка бумаги. Ничего. Даже настольной лампы. Даже телефона. Телефон, как выяснилось позже, был спрятан в выдвижном ящике стола. Интерьер разнообразили несколько некомплектных стульев из советской эпохи. С ножками, потемневшими снизу от долгих контактов со шваброй уборщицы.
— Привет, дядя Гоша, привет, дядя Марк, — сказал он, не прекращая занятия, и, отдельно кивнув головой Дреме, представился: — Москалев. Павел Петрович. Проходите. Устраивайтесь.
— Привет, старик! Рад лицезреть, родной, — раскатисто грассируя, сердечно приветствовал его Кукушечкин. — Хреново живешь, Пинкертон Пинкертонович, не солидно.
Паша сложил ножичек, который издал приятный для мужского уха звук щелкнувшего курка, упрятал складешок в футляр, а футляр — в карман джинсовой куртки. Смел со стола в ладонь обрезанные ногти и выбросил их в пустую корзину. После этого отполировал ногти о рукава, обдул их и сказал:
— Плохой ты психолог, дядя Гоша. Садитесь, граждане, в ногах правды нет.
— Ты думаешь, правда есть в заднице? — удивился Кукушечкин. — И почему я плохой психолог?
— Представь, дядя Гоша: ты совершил уголовно наказуемое деяние и пытаешься уйти от справедливого возмездия. Скрыть от меня правду. Думаешь: уж этого кудрявого барана я накручу на бигуди. Заходишь. И что чувствуешь? Чувствуешь дребезжание собственной души. И я это дребезжание чувствую. Мягкая мебель это дребезжание глушит, рассеивает. А тут — а! — слышишь звук? Вибрацию? А! А!
— Ты хотя бы трубку завел, — поддержал Кукушечкина Сундукевич. — Подарить тебе трубку?
— Что я слышу, дядя Марк? Взятка должностному лицу?
— Разбежался, — на корню пресек вспыхнувшие надежды Сундукевич.
— Зачем, дядя Марк, трубка некурящему человеку? Для понта? У меня другая фишка.
Паша элегантным движением извлек из внутреннего кармана темные очки, встряхнул и надел их.
— Я твои глаза вижу, а ты мои — нет. Я твои мысли читаю, а ты теряешься в догадках. Начинаешь дребезжать. Вибрировать. Часто моргать. А я молчу. А ты моргаешь. А я молчу.
Сундукевич посмотрел в эти непроницаемые черные дыры вместо глаз, и ему действительно сделалось не по себе.
А Паша, не снимая очки, повернулся к Кукушечкину:
— Так ты говоришь, дядя Гоша, находился с генеральным секретарем Александрой Двужильной в любовных отношениях?
Кукушечкин часто заморгал, сделал неопределенный жест возмущения и воскликнул с укоризной:
— Паша! Как ты мог! Как ты мог! Я же доверял тебе, как самому себе.
Сундукевич встрепенулся.
— Что такое? — спросил он тоном обманутого мужа.
Друзья сурово переглянулись и вместе, с большим подозрением, посмотрели на Дрему.
Тот неопределенно пожал плечами и на всякий случай, сделав отсутствующие глаза, прикрыл рот ладонью.
Следователь Паша снял очки. Глаза его сияли праздничным фейерверком.
— Советую, деды, на ящур провериться. На всякий случай, — сказал он, не скрывая распирающую его радость. — Поздравляю вас, гномики!
— Это почему гномики? — обиделся Кукушечкин. — Почему гномики?
Паша встал и, опершись руками о стол, торжественно объявил:
— А потому. Да будет вам известно, что ваша зазноба Александра Двужильная не далее как год тому назад была… был Александром Двужильным. Строителем пирамид и вообще еще тем мошенником.
— Иди ты! — в ужасе воскликнул Сундукевич. — Тьфу! Тьфу!
— Мерзавка, зараза! — мотоциклом без глушителя взревел Кукушечкин, картавя больше обычного.
Следователь Паша добрыми, хотя и слегка ехидными глазами наблюдал за буйством разочарованных любовников, а, налюбовавшись, утешил:
— Надо полагать, любовь была взаимной.
— Паша, ты зачем нас позвал? Поиздеваться? — возмутился Сундукевич.
— Зачем издеваться? Из простого человеческого любопытства. Хотел посмотреть на мужиков, отлюбивших генерального секретаря. Не мог отказать себе в удовольствии.
— Паша, надеюсь, это останется между нами? — мрачно спросил Кукушечкин.
— Я не папарацци, не такая у меня профессия, — с явным сожалением ответил следователь Паша, но тут же воспрянул духом. — Разве что тете Розе рассказать? Дядя Марк, как тетя Роза поживает?
— Для ее возраста неплохо, — уныло отвечал Сундукевич, протирая запотевшие от волнения очки, но, спохватившись, задушевно добавил. — Сердце иногда пошаливает.
И посмотрел на Пашу робкими, близорукими глазами жертвенного барашка.
— Это не сердце у тети Розы пошаливает, это вы, дядя Марк, пошаливаете, — сурово оборвал его Паша.
— Как у тебя со временем? Может быть, съездим в «Р.В.С.», съедим по форельке? — спросил Сундукевич.
— Так. Опять? Дача взятки должностному лицу при исполнении обязанностей? — обрадовался Паша. — Поехали.
