Григорий Свирский - Ряженые. Сказание о вождях
В Израиле шли весенние дожди, только на самом юге установилась сушь, жарил ветер с Аравийского полуострова, дышать нечем. Самолет «Эль-Аль» взлетел и почти сразу сел, оказалось, приземлился южнее, на военном аэродроме, под Эйлатом. Целый час ждали автобуса с туристами: «Новые русские», пожелали отдохнуть на Красном море. Самолет с распахнутыми настежь входами раскалился, как сковородка на огне.
Потому Москва, с ее холодными ночными ливнями, показалась избавлением…
В Шереметьево, у выхода из аэропорта, стояли цепочкой какие-то мрачные, явно уголовные типы, которыми во всех аэропортах мира пугают пассажиров с московскими билетами: «Осторожнее, в Москве по пути в город грабят!» Мрачная цепочка расхватывала багаж приезжих, сообщая напористо: «Такси! Такси!»
Яшку не сразу разглядел. Маленький он, тощий, бурлацкими спинами оттеснен… Нет, вот он, глазастик! Протолкался вперед, махнул рукой, мол, давай сюда!.. Обнялся с Юрой, взглянул на его обожженное загаром, с закоптело-бронзовым оттенком лицо, радостно сообщил ему, что на улице он бы остановился, как вкопанный, спросил себя, кого ему напоминает этот арап Петра Великого?
«Ну, и поджарили тебя!.. — И по своему обыкновению, без остановки и знаков препинания: «Колеса есть отец дал своего «жучка» жизнь налаживается в магазинах все есть».
На Яшке черная кипа, значит, дома у них кошер. Слава Богу.
…На второй день все заявки израильской туристской фирмы были Юрой поданы, бумаги оформлены, но в России, как известно, решает вовсе не столоначальник, принимающий бумаги…
— Ждите! — сказали. — Решение сообщим…
Юра поймал себя на том, что ему нестерпимо хочется сойти с поезда метро на станции «Красные ворота», вскочить на троллейбус номер 24 и… через десять минут Лефортово, родной дом… Не удержался, выскочил из вагона метро, поднялся на эскалаторе, вдыхая знакомый с детства легкий запашок «движения из преисподней,» как говаривал, бывало, однокурсник Тигран Мкртчан, по кличке «Одни согласные». Запах смазки, машинного масла. Постоял у тяжелых, почти дворцовых дверей выхода на улицу, прислонившись к холодной мраморной стене. Скрипнул зубами: «Бередить себе душу?» Дождавшись следующего поезда, умчал от соблазна подальше…
Наконец, созвонился с женой Сергея Адамовича, самого так и не застал ни утром, ни в полночь. Отправился на проспект Вернадского, где жил новый депутат.
Первое чувство, которое испытал Юра, переступив порог — испуг. Высокий, сухощавый Сергей Адамович показался иссохшим от неведомой Юре болезни. От его мужественного, не без горделивости, лица остался один оскал. Скулы заострились. Глаза воспаленные, красные, как у солдата на войне, не спавшего подряд много суток.
— Что стряслось? — спросил Юра жену Сергея Адамовича, скорее, губами, чем голосом.
— Теперь уж полегче, — успокоила она.
Все вопросы, которые Юра собирался задать, застряли у него в гортани.
— Не журись, — сказал Сергей Адамович, протянув Юре руку. — Я здоров, как бык. Просто командировочка была нелегкой…
Стол был накрыт. Бутылка «Столичной» с перчиком едва начата. С ходу опрокинули по стопке, закусили семгой из депутатского буфета.
Юра был весь внимание. Попросил разрешения включить магнитофончик. Сергей Адамович кивнул, мол, как хочешь. У него тайн нет… Но не спешил повествовать о Чечне. Предался воспоминаниям о давних каторжных днях, когда Юру, надевшего кипу религиозного еврея, уголовники пытались прикончить, метнув в него жестяную миску с отточенными до острия лезвия краями. Попади такая миска в шею, голова бы покатилась, как от ножа гильотины…
— Нас, Юрыч, сразу не убьешь… — улыбнувшись, заключил он. — Мы с тобой еще повоюем… — Помолчав, наконец, начал рассказ о Чечне, который Юре не забыть до конца его жизни.
Юра не перебивал, только в конце не удержался от вопросов. Сергей Адамович дымил, прикуривая сигарету от сигареты.
Не заметили, как начало рассветать…
Утром за Сергеем Адамовичем пришла машина, он попросил Юру никуда не уходить, ночевать у него. Юра извинился, сказал что не может обидеть Яшу, у которого поселился. Это было правдой, но не всей правдой. В доме Яши царил «кошер», а у Сергея Адамовича на завтрак поджаренная свининка… Постеснялся сказать об этом. Обнялись с Сергеем Адамовичем, и тот умчал по своим делам.
Юра жил в семье Яши все время, пока оформлялся контракт с Интуристом. Снял текст Ковалева с магнитной ленты, перепечатал его одним пальцем на старенькой машинке, которую достали у соседки, автоматически, по привычке педагога, подправляя грамматически рыхлую скороговорку ночного разговора.
Когда пришло время возвращаться в Израиль, на квартире Яши собрались несколько однокурсников, из тех, кто встречал Юру, в свое время, из тюрьмы. Иссохший не по годам, маленький Тигран Мкртчан, его жена Елка Тимохина, рослая, по деревенски здоровая, чуть раздобревшая после родов деваха, сейчас аспирантка философского факультета МГУ, непоседливый пузан Геша изобретатель, кандидат наук, тихий добряк Саня — шизоидный математик по кличке «гениальный мордвин».
Рукава пиджака у Тиграна обтерханные. Занимался космосом, отдел прикрыли. На Елке та же кремовая кофточка, что и пять лет назад. Только непоседа Геша выглядит пижоном. Благоухает. Из кармашка дорогого пиджака синеет платочек. «Женихается он, что ли?» Оказалось, Геша ушел из НИИ, где не платили зарплату полгода и организовал свою фирму «Лаки по металлу». Его лаки оказались вдвое дешевле стандартных, и дело пошло.
— Зову и Тиграна и Елку в свою фирму, тут же объяснил он Юре, видно, чувствуя себя в своем параде неловко, — не идут, сволочи. Берегут свой внутренний мир…
Юра чуть не прослезился от радости. Так ему не хватало на Святой земле друзей, а уж эту волонтерскую «команду быстрого реагирования», как называли ее в институте, вспоминал непрерывно. Откупорил израильский коньяк, купленный им в аэропорту имени Бен Гуриона, чокнулись сходу. Для почину. Возбужденно повосклицав «А помнишь!.. А помнишь!..», отведали наперченной фаршированной рыбки, приготовленной Яшиной мамой, не скрывая, что не терпится им послушать пленку с рассказом знаменитого Сергея Ковалева, которого по телевизору показывают часто, но как-то очень странно: Сергею Ковалеву больше двух фраз сказать не дают, затем он лишь рот раскрывает, а диктор роняет за него какие-то общие слова…
Юра уж хотел было прокрутить диктофонную запись, а потом засомневался. Запись еще не завизирована Сергеем Адамовичем. Захочет ли он, ныне государственный человек, депутат Думы России, чтобы по Москве сразу же разлетелись его «непричесанные» высказывания о самом Президенте или о немощи своекорыстной русской интеллигенции?..
— Ребята, — виновато произнес он. — Пленку крутить не будем. Текст незавизированный. Как бы нам не подложить Сергею Адамовичу свинью… Давайте, я прочту ключевые «акшен», как говорят в Голливуде, по нашему действия. Они, эти действия властей, «думцам» уже известны. А крутые размышления Ковалева по сему поводу оставим на потом? Согласны?
«Ребята» побурчали, обозвали Юру иронически «Гоголем-моголем», имея ввиду, наверное, гоголевские «Избранные места из переписки с друзьями», но, делать нечего, притихли.
Юра отпил водички и начал скороговоркой читать из рассказа Сергея Ковалева «на глазок избранное».
«…Хватаюсь там за кремлевский телефон: — Мне срочно нужен Борис Николаевич!
… Замолкают вдруг и одна кремлевская «вертушка» и другая. И особая связь-шифровка «ВЧ». Похоже, отсекли всё одним рубильником.
Российские войска идут на российский город, а у Президента России обрезана связь?!.»
— Не частИ! — обрезала его Елка Тимохина, нервно привалясь к столу и кладя на него свои могучие груди. — Тут каждое слово — наша история…
«…Точно помню эту дату: 12 декабря 1994 года, — Юра помолчал, налил в стакан воды и снова понесся: — Неужто это дата начала войны с Чечней? Или она уже идет?..
Тогда я предпринял последнюю отчаянную попытку. Дозвонился до канцелярии Ельцина и, назвавшись, сказал, что мне нужно отправить факс Президенту.
— По срочнейшему делу! Созвониться не смог… Прошу дать номер факса.
И услышал слова, меня огорошившие: — У нас нет факса.
— Как?! У Бориса Николаевича нет факса?!.
Меня охватило чувство, которое впервые ощутил, когда был зеком в мордовском лагере: апеллируешь к мертвой машине, которой до человеческой крови нет никакого дела. На мгновение даже растерялся. Затем пришел в ярость. В такие минуты остановить меня не просто…
…Схватил такси, и к Дому медиков на улице Герцена, где предстоит вечер памяти академика Сахарова. Пять лет минуло со дня его смерти. Я — в зал, прошу разрешения выступить вне очереди. Бас у меня, как видите, густой, хрипловатый, чуть форсирую голос, — только глухой не услышит… Сообщил залу о «федеральных» войсках, которые стягиваются к Грозному, и кровь прольется с минуты на минуту.
