Владимир Царицын - Осенний лист или зачем бомжу деньги?
Сидоров разглядел. А может быть, ему показалось?
- Кха, кха.
От сухого покашливанья, неожиданно прозвучавшего в полной тишине,
Сидоров вздрогнул и повернул голову. Глядя на Катеринин портрет и вспоминая жену, он совсем забыл, куда и зачем пришел.
Сильно пожилой человек, старик, можно сказать, сидел на мягких подушках кожаного дивана, и его вполне можно было там не заметить.
На Самсонове был элегантный темно-синий костюм-тройка почти детского размера. Да, роста и телосложения Самсонов был далеко не богатырского. Катерина от отца унаследовала свою миниатюрность, это было очевидно. Седая челка старика падала на лоб, над плотно сжатыми губами топорщилась щеточка таких же седых, как и челка усов. А глаза были светлыми, почти прозрачными. Наверное, у Катерининой мамы они черные, подумал Сидоров. Глаза старика очень внимательно и изучающе смотрели на Сидорова.
- Садись, сынок. Рассказывай. - Это слово, 'сынок', Самсонов произнес без издевки, но и особого тепла в его голосе Сидоров не уловил. - Садись в кресло. - Старик указал на кресло, стоящее напротив дивана.
Сидоров пересек комнату и сел. Почему-то обращение на ТЫ его не обидело. Может быть, потому, что Самсонов был вдвое его старше, а может, еще почему? Родня?
- Почему не уберег дочь мою? А, сынок?
- Видите ли…, мы с Катериной пять лет тому назад…
- Знаю. Все я знаю.
- Зачем тогда спрашиваете, Андрей Валентинович?
Старик не ответил. Он встал и подошел к окну, которое выходило на осенний сквер.
Прямые аллейки сквера, как лучи солнца на детском рисунке симметрично расходились от центра, а в центре стоял круглый павильон с плоской крышей, кафе-пиццерия 'Бегемот', более известное в народе, как 'бочка'. По обеим сторонам аллей стояли, как часовые на посту стройные березки с полупрозрачной кроной и вечнозеленые молодые елочки. А внутри секторов, образованных аллеями росли старые клены с гнутыми стволами. Их уже давно было пора спилить, выкорчевать и посадить на их месте что-нибудь другое, хотя бы те же самые елочки.
За сквером была видна и слышна центральная улица, ее было видно сквозь дымчатые пятна крон березок, а через открытую форточку в комнату неслись шум автомобилей и троллейбусный свист.
- А ведь в этом городе я родился и вырос, - произнес Самсонов задумчиво, обращаясь скорей всего не к Сидорову, а говоря это самому себе. - И Катюша тоже здесь родилась.
Он вернулся к дивану, сел, закрыл глаза, и некоторое время сидел молча. Сидоров тоже молчал и смотрел на Самсонова. Лицо у Андрея
Валентиновича было суровым, даже грубым - прямой, слегка широковатый нос, впалые щеки, глубокие морщины, идущие от крыльев носа и смыкающиеся под волевым квадратным подбородком. Еще три морщины лучами шли от переносицы и вертикально пересекали высокий лоб, теряясь в седой челке. Кожа лица неровная, в мелких оспинах, и темного, скорее землистого нездорового оттенка. Наверное, старик болен, решил Сидоров, во всяком случае, выглядит он скверно, как недельный труп. Самсонов сидел, не шевелясь, и молчал, его вполне можно было принять за мертвеца, если бы не серая жилка на худой морщинистой шее туго окольцованной жестким воротничком белоснежной сорочки, вздрагивающая при каждом ударе сердца старика.
- Там в баре…, - нарушил свое молчание Андрей Валентинович, - там коньяк, виски, водка. Налей себе что-нибудь. И мне… Помянем нашу Катюшу. - И добавил ворчливо: - Раз уж ты решил со мной встретиться.
Сидоров встал и подошел к минибару. Там много чего было. Сидоров взял бутылку 'Болентайна' и плеснул понемногу в два бокала. Один бокал протянул Самсонову. Старик взял бокал, кивнул, давая Сидорову команду выпить. Сидоров послушно проглотил виски, а старик свой бокал только слегка пригубил.
- Да, я все знаю о вас с Катюшей, - сказал он. - О том, как вы жили с моей дочерью, о том, что хорошо жили. Знаю… Что любовь у вас была настоящая, знаю. И что потеряли вы эту любовь, профукали, расстались по-глупому, из-за пустяка. Знаю… Катя со мной отношений не поддерживала, она меня вообще знать не желала. Я через своих людей о ее жизни узнавал. Давал задание, мне сообщали. Катюша даже не подозревала, что я все ее шаги по жизни отслеживаю, контролирую… Если бы не проклятое сердце…, если бы не операция…, я бы ни за что не допустил этой Катюшиной аферы… Я в
Англии был, в клинике кардиохирургии. И в таком состоянии, что мне ничего не могли доложить. А когда оклемался немного, уже поздно было…
Старик снова пригубил бокал и поставил его на журнальный столик, стоящий между диваном и креслом, на котором сидел Сидоров.
- Мне выпивать нельзя совсем, - сообщил он. - Врачи запретили даже нюхать. А ты себе еще налей.
- Пожалуй, я тоже не буду. С утра пить не в моих привычках.
- Похвально. Хорошая привычка… Тебя, наверное, интересует причина наших таких…натянутых отношений с дочерью?
Сидоров промолчал, не ответил ни да, ни нет. Конечно, его интересовало все, связанное с его бывшей женой, но он понимал - то, что предлагал рассказать ему Самсонов, было личным, очень личным, такое не рассказывают каждому встречному и поперечному. Поэтому он не мог сказать да. Но Сидоров не считал себя этим каждым, и видел - старик сам хочет ему рассказать все. Может, Андрей Валентинович желал облегчить свою душу, а может, признал его, Сидорова, близким и родным, которому можно рассказать о своей беде. Поэтому Сидоров не сказал нет.
Самсонов откинулся на спинку дивана и снова закрыл глаза.
- Причина проста и тривиальна, - начал он свой рассказ. - Такое встречается часто, гораздо чаще, чем об этом рассказывают в различных ток-шоу всякие там Андреи Малаховы и Дмитрии Нагиевы…
Сидоров не имел ни малейшего представления, ни о Малахове, ни о
Нагиеве, он и раньше не считал телевизионный ящик источником полезной информации и очень редко смотрел телепередачи, а последние пять лет и телевизора-то в глаза не видел. Но он не перебивал старика, слушал внимательно.
…Катерина росла без матери. Ее мама, первая жена Самсонова, черноокая и статная красавица Серафима Наумовна умерла, сумев дать жизнь дочери, но не найдя сил, чтобы выжить самой. У маленькой Кати была нянька, пожилая женщина, соседка Самсоновых по коммунальной квартире. Отец не мог много времени уделять дочери в силу своих постоянных разъездов по стране в поисках новых месторождений нефти, а когда стал директором одного из предприятий нефтедобывающего комплекса в Западной Сибири, то и вовсе стал появляться в родном городе не больше одного, двух раз в году.
Катя очень любила отца. Мамы у нее не было, и всю свою дочернюю любовь Катя дарила отцу. За двоих. Няня была доброй женщиной, даже излишне доброй, она баловала Катю и позволяла ей гораздо больше, чем позволила бы родная мать. Катя к ней неплохо относилась, но… Но няня, это всего лишь няня, чужой человек. А отец…
Как же Катя ждала его приездов! Каждое утро, едва проснувшись, она спрашивала у няни:
- А папа приехал?
И когда няня говорила ей, что папа должен приехать тогда-то и тогда-то, через столько-то и столько-то дней, она сильно расстраивалась и принималась считать дни, хотя считать пока умела только до десяти. Катя загибала пальчики, и когда все десять пальцев сжимались в два маленьких кулачка, а считать надо было еще и еще, она начинала плакать. Ей не в радость были ее игрушки и книжки-раскраски. Она плакала от одиночества, несмотря на то, что няня всегда была рядом, и от несправедливости. От чудовищной несправедливости. Няня успокаивала ее, как могла. Через некоторое время Катюша переставала плакать и няня думала, что ее подопечная смирялась со своей долей. А Катя каждый вечер, ложась спать, думала, что няня ошиблась, и что папа завтра утром обязательно приедет.
Когда отец, наконец, приезжал, Катиной радости не было предела.
Няня рассказывала Андрею Валентиновичу о том, как Катя плачет и скучает, как ждет его и как любит. Самсонов кивал головой, но снова, через пару дней собирался в дорогу. Он не мог поменять работу, не хотел. Потому что считал: нефть - это не просто черное жидкое золото, нефть - это нечто вечное, это очень большие деньги и гарантия безбедного существования на всю жизнь. Бросить заниматься нефтью - значить лишить себя этой гарантии.
И он уезжал. А Катя ждала! Господи! С каким нетерпением она его ждала! Пожалуй, только она сама смогла бы рассказать о том, как она его ждала…
Впрочем, вскоре, когда Кате исполнилось шесть лет, все изменилось.
Андрей Валентинович получил огромную благоустроенную квартиру в
Таргани, забрал Катюшу и они стали жить вместе. Если только можно назвать 'совместным' их проживание, когда Катя с утра до вечера бродит по пустым комнатам или в одиночестве играет со своими куклами, а отец сутками не приходит с работы, а иногда уезжает на несколько дней, то в Москву, то еще куда-нибудь.
У Кати снова появилась няня. Теперь молодая и красивая. Она приходила к Самсоновым каждый день и уходила домой только на ночь, а в те дни, когда Андрей Валентинович не ночевал дома или улетал в командировку, няня ночевала в их квартире. В ее обязанности, кроме ухода за Катюшей и ее, так сказать, воспитания входила домашняя уборка и готовка. Готовила няня отвратительно, а прибиралась в квартире быстро, и небрежно, словно она не деньги устроилась сюда зарабатывать, а ее привели силком и заставили отбывать повинность.
