Юлий Самойлов - Хадж во имя дьявола
— А вот вам другой пример: «Что вы там либеральничаете? Что разводите антимонию? Перед вами ярко выраженный случай цинизма, нигилизма», — и пошло, и поехало… В первом случае — общественное порицание, в крайнем варианте — что-нибудь условное, во втором — пять лет строгого.
— Но, если режиссер такого ранга, то деньги ему ни к чему, их у него мешками?
— Да, — заулыбался всем лицом адвокат. — Это если очень высокого ранга. Они сами-то, в общем, и не вмешиваются. За них работают всякие секретари, референты, друзья дома и даже любовники их жен.
— Каков же ранг режиссера в моем деле? — спросил я.
Он скромно потупился.
— Я еще не решил. Дело в том, что низы чрезвычайно прожорливы. Они спят и видят финскую мебель, автомобили, дачи…
— Ну и сколько все это будет стоить?
Он сделал такую мину, словно бы я спросил у него есть ли люди на Альдебаране. Я так и не понял, сколько ему лет. Он одевался во все сверхмодное и был похож не на адвоката, а на спортивного врача, который со своим баульчиком бегает по полю. Квартира у него была очень большая, но я никогда не видел никого из членов его семьи. В суде он постоянно толкался среди женщин, рассказывая им анекдоты, и угощал редкостными конфетами. Других адвокатов он не замечал, а прокурору делал рожки за спиной. Кто-то мне сказал, что у него любовница из самого, самого верха, не то дочь, не то сестра… Была у него своя машина, «Мустанг» белого цвета.
13
Адвокаты, особо — модные, везде в чести: хоть у нас, хоть за границей. Удивляло совсем другое. Инженеры, врачи, педагоги — это те, кто живут на сто двадцать, ну, самое крайнее, сто восемьдесят, не более. Те — не в чести. А выше всех — торгаши, завмаги, буфетчицы, разные бармены, официантки, люди из торговли и общепита.
В портовом ресторане официантом работал ученый агроном, а швейцаром — инженер-строитель. Труднее всего попасть в торговый ВУЗ или в юридический. Все как-то сразу захотели торговать и заниматься юриспруденцией.
Не знаю, как в отношении юриспруденции, но если бы мне в пору моей молодости кто-нибудь предложил место заведующего рестораном или хозяйственным магазином, я бы обиделся. В годы моей молодости были престижны другие профессии: летчик, моряк, водолаз, геологоразведчик, а понятие «инженер» вмещало в себе что-то очень многознающее и многоумеющее. И вообще, ценилось умение.
А сейчас я сидел у старика-сапожника. Это был отличный мастер. Где-то неисповедимыми путями он добывал кожу и шил отличные туфли и дамские сапоги. Говорили, что если сравнить с «Саламандрой», а это же мировая фирма, то старик шил лучше и чище. Он что-то мне рассказывал, а сзади, за закрытыми дверями, была столярка. Для того чтобы туда попасть, надо было пройти через каморку сапожника.
Вдруг входную дверь властно, по-хозяйски, открыли и сквозь нее, ни на кого не глядя, важно прошел рыжий молодец в канадской дубленке и в пыжике, а за ним целая толпа.
— Кто это? — спросил я.
Но сапожник не успел ответить, как толпа во главе с пыжиком прошла в обратную сторону, неся какие-то гладко обструганные палки. Сапожник кивнул на окно:
— Очень большой человек.
Через окно было видно, как палки грузили в багажник новенькой светло-серой «Волги», а пыжик, солидно расставив ноги и выпятив брюшко, давал какие-то указания.
— Это бармен с «Центральной», — пояснил сапожник.
Бармен… Что-то вроде буфетчика. Ну да, я вспомнил какой-то кинофильм… Толстяк со шрамом на щеке и в жилете: «Луи, два виски!»
— Ну и что? — переспросил я.
— Это тебе не сапоги шить, — усмехнулся сапожник. — «Волгу» он недавно купил, а «Жигуль», наверно, продал. А палки ему на дачу повезли.
«О-ля-ля! Господа присяжные заседатели!» — как говаривал сын турецкого подданного… Все эти бармены, буфетчики, кладовщики — очень способные и талантливые люди и, конечно же, гениальные экономисты. Но для того, чтобы этот чижик-пыжик мог купить «Волгу» на свою скромную зарплату, ему надо не менее десяти лет есть хлеб с водой. А если еще и гараж к «Волге», и дубленку с пыжиком, гарантировано полное физическое истощение, дистрофия и авитаминоз. Иначе Синюю птицу не поймаешь.
Большой человек… Скажите, пожалуйста! Сапожник-мастер экстра-класса. Сколько ему надо сшить сапог, туфель и ботинок? Наверное, обуть целый дипкорпус. Я вспомнил официанта в портовом ресторане. Ученый-агроном, кончил тимирязевку. А может, ему лучше бы поучиться у мясника, который на базаре мясо рубит? Но агроном объяснил все просто: «Тут — тридцатка в день, а в субботу-воскресенье и полсотни… За месяц тонну снимаем. А что в агрономии?»
Я помню, как я ждал поезда в Иркутске. Была зима. Я вышел покурить в вокзальный тамбур и вдруг заметил, как какой-то мужик, крадучись, схватил брошенный окурок и прикурил его, отвернувшись в сторону. Окликнув его, я протянул ему пачку: «Бери всю. Бывает…» Я не хотел ничего у него спрашивать, у этого человека, но его понесло. Он показывал мне свои документы и красные корочки диплома с отличием Ленинградского финансово-экономического института и толстую, со вкладышем, трудовую.
Сначала там шли весьма солидные записи: главный бухгалтер совнархоза, главный экономист, а в конце кто-то, пренебрегая всеми правилами, написал: «Уволен за систематическое пьянство».
Под поношенным до предела пальто не было ничего, кроме грязной нательной рубахи…
Главный бухгалтер… Сделать ему книжку — дело техники, а потом… И кроме того, у него было очень честное и открытое лицо. Я спустился с ним в камеру хранения, достал из чемодана свитер, пиджак, бритву… Но ему, прежде чем бриться, надо было опохмелиться.
Взять стакан с вином он не мог. Даже когда брал обеими руками, вино расплескивалось. Он поставил стакан на стол и, наклонившись, выпил. Потом второй, и только тогда пришел в себя и начал есть…
Это был очень интересный и много знающий человек, Иван Потылицын из Красноярска.
«С волками жить — по-волчьи выть, — рассказывал он, сидя со мной в бане. — Ежели не будешь идти с ними в ногу, то собьют и растопчут… Молодой, денег много, а куда их деть? Тебя научат: «Пей, и дьявол тебя доведет до конца». Потом я стал им не нужен, но без выпивки уже жить не мог».
Я дважды одевал его с ног до головы, и он дважды исчезал и являлся рваным и грязным, пропив все.
Когда он проходил мимо гастрономов и магазинов с вином, в глазах у него появлялся дикий фосфоресцирующий блеск.
В последний раз он пожал плечами и глухо проговорил: «Сделай доброе дело, сдай меня в больницу». Тогда эти наркологические больницы только организовывались, и там занимались не выполнением плана руками больных людей, а лечением. Что с ним стало потом, я не знаю.
…А этот бармен, он все время у вина. Но он расчетлив, он знает, что к чему. «Свой, не свой, на дороге не стой». Предложи я ему влезть, допустим, в сберкассу, он подумает, что я сошел с ума и сдаст меня своим приятелям из ОБХСС, которые трутся тут же, в ресторане. Сдаст не потому что он все же честный, а для того, чтобы и на этом подработать и прослыть полезным. Он опасен не только тем, что ворует, а самим своим существованием, своей «Волгой», дачей, пыжиком. Он вызывает зависть, ему стараются подражать, а это уже несчастье…
Вдруг всем стало интересно торговать. Один молодой и весьма высокомерный хлыщ объяснил мне все это значительно проще: «Вы нас не поймете никогда…»
Вот как? Может быть, я прибыл с Оранжевой звезды или с Тау-Кита? Может быть, вынырнул из времен Василия Темного или Лжедимитрия? Ничего подобного! Я тоже тутошний, и по месту, и по времени.
Ну да, они прагматичнее нас, это так. Однажды много лет спустя после всех этих событий я строил колодцы в песках Кара-Кума. Это были самые глубокие на планете колодцы — Эйфелевы башни, обращенные внутрь Земли. Был у меня бригадник, а у него — сын Чоли. И вот он приехал к нам на колодец, у него был праздник, он получил аттестат зрелости. Мы сделали большой плов, а потом, после чая, разлеглись на кошмах, и я спросил у него:
— Ну, и что хочешь дальше делать?
— Пусть учится, — строго проговорил отец, очень умный от природы мужик и честный, упорный работник.
— Летчиком хочешь быть?
— Йок, — испуганно замотал головой Чоли, — высоко. Потом, если упадешь, совсем умирать будешь.
— Ясно, — усмехнулся я. — Ну а если доктором?
— Йок, — повторил Чоли, — больно, кишки-мишки. Не надо. Я перечислил еще десяток профессий, но Чоли неизменно говорил: «Йок».
— Ну ладно. А что хочешь? — спросил я.
Глаза у Чоли блеснули сладким вишневым вареньем.
— Хочу на конторе с галстуком сидеть.
Я опешил…
— Э-э-э, кара келе, темная твоя башка, — буркнул отец, — что с ним говорить. Что велю, то и делать будет.
Но это говорил Чоли, сын каракумских песков, которого и учили только для галочки.
