Светлана Борминская - Дом золотой
На одном, самом дальнем из трех крылечек стоял солдатик-охранник Эммануил и писал в мокрую, еще не копанную по причине весны, клумбу.
Лампа-цветок над его головой раскачивалась и подмигивала. Тетя Фаина спрятала голову обратно и подождала, а потом снова взглянула туда, где стоял солдатик. Никого уже не было, лампочку потушили, и вся чужая жизнь с постройками за высоким забором погрузилась в синюю мглу, впрочем, освещаемую луной и самыми глазастыми звездами.
Кошки не было. Ни видно, ни слышно. Все окна высокого деревянного терема мягко и чисто стекленели, попеременно открывая изумленному тети Фаиному взору то облако, то два, то звезду, то месяц.
Стоя, сидя, вися на руках, лежа на лестнице, но тетя Фаина провела в таком вот замысловатом положении половину ночи и всю рань.
И в темноте до чего же тете Фае в какой-то момент стало жутко. Казалось, что мертвая Любаша наблюдает за ней.
Еще ветер поднялся. Как понеслись по небу черные облака, тетя Фая с лестницы чуть не сверзнулась, правда, ухватилась покрепче и ничего, удержалась.
Вспомнила, как они прошлым летом с Марусей гуляли вечером, комарье звенело, пахло цветами и пивом с пивоварни, и Любашин голос из-за забора:
– Глянь, ну, глянь же – до чего стильные бабки мимо идут!
Фаина с Марусей тогда остановились и повернули уши, обе в одинаковых хлопчатых платьях в солнышках и пестрых косынках.
– Кого? – донесся из-за забора генеральский наждак.
– Да не кого, а стильные!
– Кто?!
– Бабки вон посередь дороги встали! Одна другой миловидней! – колокольчиком засмеялась из-за забора генеральша.
* * *
Так и провисела тетя Фая на своей лесенке примерно до половины восьмого утра, пока аккурат в семь сорок генерал Бересклетов пружинисто не вышел на центральное крыльцо, чтобы ехать руководить хранилищем за полем, лесом и леском.
Вслед за генералом из дома вышла кошка Тишка и, усевшись на балясину, стала провожать. Бересклетова раздирала сильная зевота, впрочем, одет он был, как всегда, с иголочки и даже лоснился. Генерал посидел в машине, разогревая двигатель, ворота распахнулись, и там за воротами он увидел лесенку, а на лесенке тетю Фаю в теплых спортивных штанах партизанского цвета и телогрее, не новой, но вполне пристойной, фасона пятьдесят второго года. Черные сапоги из фетра и серая шаленка сидели на тете Фаине не хуже, чем соболя на некоторых москвичках. Генерал немало удивился и затормозил, а вот тетя Фая видела только Тишку и, свесившись через забор, балансировала на грани – еще полвзгляда вниз и – сломанная шея, не меньше. И не больше.
– Тишка, киска! Иди сюда! – звала и манила свободной рукой Фаина Александровна.
Тишка, мяукнув, подбежала к забору и, встав на задние лапы, вглядывалась в красные от бессонной ночи Фаины глаза.
– Я ее к вам на руках принесу, – где-то снизу за собой услышала тетя Фая и с трудом немного сползла с лесенки.
На дороге между машиной и забором стоял генерал Бересклетов, тощее лицо с черной блямбой на губе и тусклые, глядящие внутрь себя глаза.
– Как? – переспросила тетя Фая.
– Я ее принесу к вам на руках, только пусть она пока у меня мышей половит. Заели меня мыши, – моргнув, глухо сказал генерал. – Столько мышей…
– Так это же моя кошка, – совсем слезла с лесенки на землю Фаина Александровна, ноги ее затекли и не слушались. – Кошка эта – моя. А вы себе купите кошку в зоопарке, и еще на рынке кошек продают. Купите. А с мышами договоритесь пока.
Генерал стоял и не двигался.
Ласковый сумасшедший жар утреннего солнца в секунду осветил сперва генеральский затылок, потом запрокинутое серьезно-сердитое лицо тети Фаи. Генерал пошевелился, вздохнул, сутуло пошел к своим воротам, где занимался с метлой солдатик Эммануил, и через тридцать секунд вынес, прижав к груди, Тишку, которая сидела у него на руках как влитая. И закрыв глаза, хрундучала на всю улицу.
– Берите.
Передав из рук в руки кошку, тяжелую и горячую, как противень со сладкими пирогами, генерал сел в машину и покатил по просевшему асфальту сквозь солнечные лучи, а тетя Фаина, подгибаясь под кошачьей тяжестью и забыв про лесенку, прихрамывая, пострекотала к своему дому.
– Здравствуйте! Доброго утра! Здравствуйте! – здоровалась тетя Фаина то с одной соседкой, то с другой, то с третьей. – Вот кошку свою несу, такая гулена, не приведи Господи!
– Да?
– Да!
– Ну ладно!
На руках принесет! На руках! Ишь какой, повторяла про себя тетя Фаина генераловы слова. Жулик какой! Кошку мою!
Тишка обнюхала своих больших котят, попила молока, заела хлебом и, тихо дыша, заснула на старой кофте под столом.
Ни лишай, ни блохи ему! Ишь! Какой! Чужих кошек к сердцу прижимать! Срамной мужик.
Тетя Фаина словно и не сидела на чужом заборе всю ночь, ка-ак начала по хозяйству суетиться, то и дело вбегая в дом и проверяя, на месте ли Тишка. На месте. А вечером, переделав все дела, на старой кофте у протопленной печи своей кошки не обнаружила. Вот, только что тут сидела – глазами хулиганила туда-сюда, туда-сюда. И – нет.
– Ой! – как стояла тетя Фаина, так и села. Хорошо, хоть стульчик как раз под задницей оказался.
И что теперь?
Обидно, конечно, но терпеть можно. Ничего.
И тем вечером Фаина Александровна не пошла за своей кошкой. Два раза за день разговаривать с генералом – это уж слишком. Слишком большое огорчение для кого хочешь.
И ночью решила тоже не ходить. Ну что же? Видно, так быть, как есть. А не так, как хочется.
Только уснула в половине второго, а уже без трех в пять вскочила как ужаленная. Ни в одном глазу.
Быстренько оделась. Штаны спортивные с начесом, Марусин подарок, бушлатик почти новый, шапочка из козы, так и просидела до семи утра под иконою. Чего ж на улице мерзнуть и собак до хрипоты доводить?
Потом вскинулась – опоздала! Дверью хлопнула и бежать к бересклетовскому дому, на ходу схватив лесенку, вчера-то солдатик Жабин ее занес, а она ему молока, а она ему творога. Черненький Жабин посмеялся и ушел. Хороший солдатик. Имя только почему-то свое не говорит, Жабин, говорит, я, и все тут.
Ну, Жабин так Жабин.
А на улице солнце качает облака, пахнет свежей жизнью и первоцветами. Так хорошо, прямо помирать не хочется.
Тетя Фая кинула лесенку на забор и с разбегу забежала на самый его верх. Бедовая! Как раз застала самый выход генерала из центральной – стеклышки золотые – двери. Вышел Бересклетов, а на левой руке серая муфта с глазами, и говорит он этой самой муфте:
– Буду полвосьмого. Никуда не уходи, Тиша, полвосьмого… Слышишь?
По Тихоне не поймешь, слышит чего или так сидит. Глаза зажмурила и хрундучит на все крыльцо. И Фаине Александровне на заборе слышно. Так разве можно хрундучать?
Генерал сел в машину, ворота распахнулись, и поехал, тетю Фаю на заборе в красных штанах не заметил – сделал вид. Понятное дело, кто она, а кто он – генера-ал.
Ну и пусть. Пусть. Раз хочет у него жить… Живая душа… Живая душа.
Тетя Фаина слезла с лесенки, подхватила ее и потащила домой. А дома Мурочка и Пушок, и Малышка в стойле заждалась – где хозяйка, Фаинка где?
Следствие ведут…
А милиция все искала бомбиста-террориста-пиротехника. Все ходил по улице участковый Кладовкин, разговаривал с людьми, присматривался, сопоставлял.
И так думал, и этак. Приглядывался к каждому. Уже май наступил, а все искали, не бросали. Всем нервы потрепали и ничего не нашли. Ничего. А все дворы на улице обошли с коккер-спаниелем Баксом, натасканным на всякий терроризм. Никаких гранат с минометами, динамиту в ведрах и патронов в ящиках. Ничего не нашли. Кому же охота в тюрьму садиться? А никому. Чего там хорошего? Кроме бесплатного обеда, конечно. Дела-а-а…
А Эдуард высох еще больше и все вспоминал про странности, которые, возможно, предваряли всю эту печальную историю. Мучился, не спал, не ел, воду пил охлажденную, вспоминал.
Ну, какие там странности? Все было как всегда. Все. Одни и те же лица, одни и те же люди, утром на службу, вечером домой. На режимном объекте не может быть странностей, любая странность там – это ЧП.
Никто не угрожал.
Вот и вчера, к примеру, как и в то утро, когда взорвали Любу, на самом краю улицы также стоял, опираясь на огнетушитель, дед Ефим Гаврилыч.
Чего он с этими огнетушителями делает? Может, в цветмет сдает?
Генерал Бересклетов вспоминал-вспоминал, вспоминал.
И снова еще одно утро началось, как обычно. Генерал встал, умылся, оделся, собрался на службу. Дорога дальняя. И снова на развилке трех улиц увидел Голозадова Ефима Гаврилыча. Дед стоял, облокотившись на большой красный огнетушитель, и, разглядев Бересклетова за рулем, замахал, улыбаясь:
– Эй, генерал! Подкинь до Осинников.
