Юлий Крелин - Исаакские саги
А затем он: — Извини, я только взгляну на больного после операции. Посиди пока здесь. И пошел в реанимацию. Может, действительно, решил проверить, навестить своего сегодняшнего подопечного? А может… Шел медленно и опять философствовал на ту же тему, что завела его с самого утра, засела в нем, словно заноза. «Конечно, — думал он, — бабник, вовсе, не тот, что не в состоянии пропустить ни одну женщину; а тот, что из вежливости ли, с еще какой напасти, но не может отказать. Обидеть не хочет. Да, да! Вежлив очень. Вот и я… Мабуть, догадается, да и уйдет, пока я кантуюсь в реанимации. Мабуть, тоже только вежливая? Пожалуй, уйдет. Надо бы. А вот, если не уйдет?.. Лучше бы».
Не ушла.
— Борь, ты скоро уходишь?
— Ну, через полчасика, наверное.
— Ты домой? В ту сторону?
— Ну, в общем, да.
— Я подожду. Ты ж на машине? Подвезёшь, может? Можешь?
— Ну… Конечно. Ты там же, где и жила?
— Ну да. Я подожду у тебя здесь. Удобно?
— Посиди, а я пройдусь по больным кое-каким. Дам пару сверхценных указаний и поедем.
Борис Исаакович не был уверен, что он правильно помнит, как её зовут. Ему помнилось, что Катя. Но как проверить? Посетовав про себя, что явно развивается Альцгеймер, он, пока шли к машине, разрабатывал стратагему подтверждения и уточнения имени. Когда они уселись в машину, он рассмеялся и, полностью развернувшись к спутнице, сказал:
— Господи! Какая женщина! Откуда вы, прекрасная дитя? Ну, если вы свалились с неба в мою машину, давайте знакомиться. — Он раскрыл руки, как для объятий и — Я Борис.
Дама рассмеялась, опять приткнулась к его груди и продолжила игру:
— А я Катя.
— Очень рад такому знакомству. — И продолжая смеяться, включил зажигание.
Продолжая взятый способ общения, Борис постепенно вспоминал всё их прошлое общение, всю компанию, где они вместе, как теперь бы сказали, тусовались, а в те времена это называлось — гужевались. Язык наш, как и весь мир сегодняшний, менялся, только значительно быстрей, на уровне изменений в стране, за которой в последние годы и не угонишься.
— Живёшь ты, как я уже понял, там же, но как лучше пройти фарватер в ваших переулках, тебе придётся быть моим лоцманом.
— Охотно. А у тебя, Боря, всё по-прежнему?
— А что у меня может быть. Генофонд произрастает, согласно законам природы. На работе тоже: посмотришь, пощупаешь, разрежешь, зашьёшь. Ещё пару-тройку, десяток дней, и следующий перед глазами и руками. А ты как, прекрасная незнакомка?
— Ну, что продолжим игру? Работа прежняя. А с Сашей развелась.
Хоть убей, но Сашу он совсем не помнил.
— Так ты, что одна живёшь?
— А что делать? Детей же нет.
— Что значит, что делать! Жизнью наслаждаться. Пока мы ещё знаем, что есть наслаждение.
Дальше игра шла в том же стиле. Может, немножко и переигрывали. Забыли предупреждение великого Владимира Владимировича: «От игр от этих бывают дети. Без этих игр родитель тигр» Но так далеко, до детей, они не зашли. Однако, у Катиного подъезда она, естественно, вежливо, по стандарту предложила зайти, выпить кофейку. Борис Исаакович в любых обстоятельствах сохранял вежливость. И кофейку испил, а вот от рюмочки отказался — за рулём же. Да он никогда и не испытывал нужды в дополнительных стимуляторах. Тем более, Катя жаловалась, печалилась по поводу своей судьбы. У Бориса был один способ утешить страдающую женщину, утишить печальные страсти её.
Он всегда был абсолютно вежливым.
Страх?
— Да отказывается он от операции! Как только я ему не говорил — нет — и все тут.
— Так, он, пожалуй, и дуба даст. Что он, пьян, что ли? Или жить не хочет? Молодой ведь. Выглядит вполне цивилизованным.
— Ну, боится он, просто, Барсакыч. Кретин.
— Бояться нас — причина тоже уважительная. Человек не рожден, чтобы его резали.
— Мы не режем — мы лечим, для спасения.
— Молодец! Мне ты это дежурное блюдо не вываливай. А что я сам, по-твоему, говорю больным? Мы ле-чим! Уговорить надо. У тебя на что верхнее образование?
— У него тоже не церковно-приходская школа. Вы бы пошли сами, Барсакыч. Помахали бы, так сказать, бородой над ним.
— Еще примет меня за стражника того света, за Харона.
— Скорее за апостола Петра.
— Грамотный, больно. Ну, пошли…
— Да вот он сам идет.
— Здравствуйте. А можно мне с вами поговорить, Борис Исаакович?
— Слушаю вас. Разумеется, можно.
— Вы ведь заведующий отделением?
— Да. Видите, на кабинете заведующего написано: Борис Исаакович. Стало быть, вы правы.
Видно, Иссакыч решил уговаривание с шутки начать. И впрямь, кое-чего добился — больной улыбнулся, и заведующий с бодростью хохотнул.
— Видите ли, мне предлагают операцию…
— Барсакыч, я пойду? Мне еще писать много надо.
— Ну, иди. Да вы заходите ко мне в кабинет. Операция ведь дело серьезное — не на ходу же решать.
— Вот и я о том же.
Они прошли в кабинет. Иссакыч сел в кресло рядом со столом, больной против него на диванчик.
— Видите ли, Борис Исаакович, мне предлагают операцию, но я сейчас не могу на это пойти. У меня сейчас нет на это времени — много дел накопилось.
— На что на это вы не можете пойти? Речь же идет о жизни.
— Видите ли, Борис Исаакович, подойдем философски, хотим мы или не хотим, но конечная цель, итог у всех одинаковый — это смерть, хоть сознательно мы к ней и не стремимся.
— Отказываясь, вы стремитесь осознано.
— Минуточку, Борис Исаакович. В конце концов, никому, от бабочки до вселенной, её не избежать. А что там, за порогом мы не знаем. Может быть, что-то светлое? Хочется быть безгрешным. Лично безгрешным. А обществом нагрешили, начали оперировать его… себя — и вот вам.
— Боже мой! Чего тут философствовать! Надо решать главное, сегодняшнее, насущное! А вы… Слов же можно много нагородить, а время уходит.
— Простите, Борис Исаакович. Я отнимаю время у вас…
— Да не у меня — у себя. А как вас зовут, кстати? А то я только фамилию знаю.
Ефим Наумович. Видите ли, Борис Исаакович. Времени у меня мало, а на меня возложена важная миссия. Ну не только на меня…
— Тем более. Надо удлинить отведенное вам время.
А вы норовите его сократить. — Иссакыч засмеялся. — Ваша нация вечно философствует. Доиграетесь… да, пожалуй, уже доигрались.
Ефим Наумович не засмеялся в ответ, лишь удивленно поднял брови:
— А ваша? Разве мы не одно и тоже, не соплеменники?
— Ну, разумеется. Да, да. Но это не значит, что мы за разговорами должны время терять.
— Что же делать Борис Исаакович?
— Ефим Наумович, вот вы сейчас тяните резину, а надо решать. У молодых еще много времени впереди, а они вечно торопятся, всегда им не терпится. У стариков мало времени, и они стараются не спешить, оттянуть. Вы же еще достаточно молоды. Время — вода, утекает.
— Да, что мы знаем о времени! Вот порой во сне целая жизнь проходит и роды, и болезнь, и смерть и Бог знает что. А проснулся — оказывается, прошло лишь десять минут. Ничего про время не знаем, не чувствуем даже…
— Пустые разговоры, Ефим Наумович. О времени не надо. Прошлое есть — мы его знаем. Будущего нет, но мы знаем, что оно грядет к нам. А вот настоящее — что-то непонятное. Настоящее — мгновение. Миг — и уже прошлое. Вот и учтите мгновенность настоящего. Я говорю о близком будущем. О вашем будущем… Вы просто талмудист. — Иссакыч, хоть и деланно, но рассмеялся. — А вы толкуете о времени, будто тору комментируете. Боитесь?
— Отнюдь. Будущее непредсказуемо…
— О Господи! Ваше более или менее предсказуемо, если не сделать операции. Да на что вы его употребите? Этот остаток его…
— Я вам скажу. Я в организации Гринпис. Зеленый мир перед экологической катастрофой. Речь идет не обо мне, а обо всех нас. Может, не о нас, а о нашем потомстве. Планету надо сохранить для людей…
— Ну, причем тут глобальные дела. Подумайте о несчастье, что ждет и вас и ваше личное потомство в ближайшем будущем. Думайте о себе, а не о человечестве. Такая позиция… такое мышление и приводит к несчастьям… Глобальным.
— Несчастье! Человек может быть счастлив, если только вблизи бродит несчастье…
— Опять вы философствуете. Ну, талмудист. Вы в ешиве не учились?
— Вам все шутки, а для мира проблемы. Что же делать! Мы боремся с наступающим агрессивным, по отношению к природе, бытом, мы против губительной технологии.
— Проблема у вас, а не у мира. К тому же ведь без достижений последнего, скажем, века, нам бы сейчас с вами не о чем было бы разговаривать. Сколько бы людей перемерло и от болезней, и от холода, и от голода. Новые лекарства, новые аппараты, новые электростанции, новые виды приготовления пищи, одежды. Людей-то много стало на земле.
— Вот именно. Мы заставим ликвидировать атомные станции, Пользоваться холодильниками с фреоном, безответственно портить атмосферу авто, ходить в меховых одеждах…
