Анатолий Азольский - Легенда о Травкине
С постельным бельем примчался Леня Каргин, косясь на Родина, стараясь не смотреть на Воронцова. Сообщил, что на площадке все в дефиците, друг у друга подушки заимствуют. Позвонил полковник Артемьев, поздравил с прибытием, с началом новой эры в истории «Долины», тоже предложил постельное белье, с наволочками, правда, туговато... Родин быстренько рассказал, что за телефоны там и там, как пользоваться телетайпом.
— Не следует, — добавил он, — обольщаться этим комфортом. Если вам до зарезу нужен министр, никакой условный сигнал не найдет его на территории Советского Союза, за рубежом тоже.
— Я никому не собираюсь звонить, — сказал Травкин.
Приблудившиеся к 35-й площадке путники, офицеры, прибывшие сюда на переподготовку, московские инженеры, на «Долину» откомандированные, — все в один голос утверждали, что 35-я площадка — оазис культуры посреди пропеченной солнцем дикой степи. С транспортом, правда, кое-какие задержки, но ведь и в Москве настоишься в ожидании автобуса. В столовой, само собой, длиннейшие очереди и кормят гнусно, однако же и в любой московской столовке та же безрадостная картина в час, когда учреждения обедают. С гостиницами тоже не все в порядке, по три-четыре человека в номере, но, опять же, в Москве вам что — по комнате на человека?! Зато вечера, вечера — сплошное удовольствие! В клубе давал сеансы одновременной игры в шахматы чемпион всеармейских соревнований, в библиотеке шла читательская конференция по книгам Чаковского и Гончара, два фильма прокручивались за вечер, не считая военно-патриотического для солдат, под открытым небом. В комнате Шуры Соколовой собирались любители классической музыки, всегда имелись свежие записи Шостаковича. Дружными силами очистили от сухой колючки футбольное поле, начались игры первого круга на первенство площадки, кое-кому уже мерещилось: первенство полигона...
Гостиницы — обычные общежития, но модерново обставленные, назывались они экзотически — «Фаланга», «Муха», «Скорпион», «Тарантул» и так далее, под названия была подведена солидная теоретическая база, хотя в официальных бумагах «Фаланга», к примеру, значилась как «общежитие ИТР», а запомнить такое телефонисткам не под силу; общежитие официанток тоже было названо традиционно, звучало оно столь дико для тонкого столичного слуха, что произносилось редко. Жизнь в гостиницах била ключом. На досках, где когда-то вывешивались приказы и распоряжения, уже не умещались таблицы и графики соревнований, розыгрышей, турниров, репетиций, спевок, рыболовы настаивали на объявлении четверга «днем рыбака», в «Скорпионе» проведен был диспут на тему о том, как балхашскую маринку отличить от илийской. Филателисты устраивали конференции в «Тарантуле». Громадной популярностью пользовался филуменист, обитавший в «Фаланге». Хуже приходилось специалистам по пинг-понгу, но и они вывернулись, руководство разрешило устанавливать столы в коридорах здания «Долины». В «Мухе» — об этом громко не говорили — до поздней ночи, а то и до утра, шла бешеная карточная игра, играли в «храп», где ставки по пятачку и где временами банк взлетал до размеров оклада. Там же — об этом вообще не говорили — втайне общались любители выпить.
Тягучим вальсом открывался вечер на танцверанде, традиция обязывала москвичей мужского пола сюда не ходить, москвички напропалую крутили с офицерами короткие романы. В многогранной жизни площадки все научились жить так, как позволяли стесненные обстоятельства. В столовую не ходили, сберегая желудки и время, организовывались в так называемые колхозы, коммуны и товарищества по приготовлению пищи в условиях гостиницы, официального статуса колхозы не получили, хотя и назывались громко, по именам космонавтов и их сородичей, поскольку число колхозов значительно превышало контингент отряда, откуда черпались кадры для космоса. Работать начинали в восемь утра, с двенадцати до половины четвертого — обеденный перерыв, ужинали в семь вечера, уважая труд поварих и официанток, их ведь тоже надо было приобщать к общественной жизни. По субботам сворачивали работу, едва приступив к ней, и автобусы везли инженеров, измотанных непосильным трудом, к озеру, под гимн полигона «Мы идем к Сары-Шагану» (слова народные, музыка — на мотив известной французской песенки).
Такая жизнь всем приходилась по нраву, для бережливых же членство в колхозе обходилось в шестьдесят — семьдесят копеек на день, расходы на прочее — мизерны, оклад с премиями и полигонными перечислялся на депонент, вот и сидели на площадке молодые супружеские пары, копя деньги на мебель и телевизор, и если деньги вдруг находились на стороне или подносились родственниками, то супружеские пары брали расчет, в такой спешке покидая площадку, что приходилось вводить в разработку других инженеров. Но, во-первых, главное — это укрепление молодой семьи, во-вторых, бесхозных разработок на «Долине» пруд пруди, сама «Долина» — все говорили об этом громко — бесхозная станция.
И когда кое-кто из приблудившихся, переподготовлявшихся или из Москвы прибывших возмущенно спрашивал инженеров «Долины», чем они, собственно, заняты, те, отрываясь от диспутов, конференций, карт и удочек, так же возмущенно отвечали, что есть начальство, пусть оно и думает, да и вопросики эти, дорогой товарищ, надо бы задавать господам генералам, которые сами толком не знают, по каким целям будут запускаться ракеты «Долины», и посему чуть ли не каждый год меняют разработчикам техническое задание.
20
Что на «Долине» полная анархия — лезло в глаза тогда еще, при первом посещении станции. Но то, что узнал в эти дни Травкин и собственными глазами увидел, могло и его повергнуть в отчаяние. Неизвестно куда пропали автобусы, по утрам люди к станции шли пешком. Ракетная батарея, что на полпути к ней, подчинялась Артемьеву, но цели получала от штаба полигона, и дорога перекрывалась как раз в те часы, когда по ней надо было пройти или проехать. Водонапорная башня качала воду с перебоями, в столовую не стали завозить мясо; оказалось к тому же, что по какому-то соглашению главный конструктор обязывался помогать инженерным службам гарнизона. Складывалось впечатление, будто с неба валившиеся напасти — плоды целенаправленной работы затаившихся злоумышленников или самого Родина. Но тот, сокрушенно покачав головой, образумил Травкина. Сказал, что заговоры всегда будут копошиться в головах советских начальников. И не надо драматизировать, внушал Родин. Полная анархия — отличный предлог для ужесточения требований. И вообще: новой власти, чтоб прослыть оздоровляющим органом народоуправления, надо немедленно устранить вопиющие безобразия предшественников, морально унизить их, — и констатация развала, громогласная и откровенная, укрепит авторитет Травкина. Не подготовить ли проект приказа с указанием виновных и обозначением сроков?
Травкин прикрикнул — и автобусы запылили, и мясо заложилось в котлы, и вода потекла ровной струей. Послал Воронцова в машинный зал, и тот отобрал у инженеров резиновые молотки, хотел было составить акт об изъятии, но Травкин не разрешил. «Не надо шуметь!» — наставлял он Родина и Воронцова. Похуже резиновых молотков казался ему весь пост РТ — так назывался зал с приемо-передающей аппаратурой Зыкина. Двести инженеров и техников строили карточный домик. Из разработки исчезла единая, упорная, отметающая частности идея, ничтожные изменения параметров какого-либо блока, на что охотно соглашались военпреды, приводили к бесконечным переделкам других блоков, впустую текло время, вхолостую крутились мысли, мускульные и мозговые усилия людей результатов не давали. Двести семь человек — это много даже по московским меркам. Тридцать семь человек отсутствовали, их вообще не было на площадке, где они — не знал и Родин.
И самое отвратительное, тошнотворное, омерзительное, Травкину ненавистное: дух вселенского перекура, свойственный всем московским КБ и НИИ, где работа давно уже стала не трудом, а естественным продолжением домашнего завтрака, вечернего телевизора, воскресного безделья и магазинной очереди.
Часть блоков станции была передана монтажке — для настройки, что давало право хозяйствовать на «Долине» Родину и Воронцову, а у того руки уже чесались — так яростно хотелось утром посбрасывать с крыши загоравших. И не на гостиницы забирались, а на само здание «Долины», лезли на него по пожарным лестницам, крышу мелом расчертили на участки, юго-восточный скат захватили бойкие инженеры Лыкова. Палка нужна была, палка — чтоб навести разумный порядок в столовой, на автобусной остановке, потому что часть машин уходила с площадки пустой, зато в другие — не влезть.
Улыбкою запретил Травкин палку и кулачную расправу. Пусть все идет, как шло раньше, — такую мысль выразила улыбка. «Зарабатывайте любовь подчиненных!» — прибавил он.
