Марина Юденич - Welcome to Трансильвания
Речь шла о том, что страховая медицина в обозримом будущем вряд ли всерьез приживется на постсоциалистическом пространстве.
Женщина недовольно поджала губы.
Надежды на полезные перспективы встречи таяли на глазах, едва ли не одновременно с пышной кромкой искрящейся пены на золотистой поверхности пива.
Медленно, но неуклонно.
Алиби Костаса Катакаподиса
Дверь камеры лязгнула, как всегда, отвратительно.
Народ в камере оживился.
Оживление было почти радостным — жестким тюремным расписанием это событие не предусматривалось.
Значит, предстояло нечто, способное всколыхнуть затхлое однообразие камерного бытия, выходящее за рамки отупляющей похожести минувшего и предстоящего.
Ничего примечательного, однако, не произошло.
— Этот, Ката… Грек! На выход!
Никто здесь — ни сокамерники, ни надзиратели, ни тюремные офицеры рангом повыше не в состоянии были выговорить фамилию Костаса.
И, как правило, даже не пытались.
С первого же дня все здесь звали его Греком, и он почти привык к новому прозвищу.
Сегодня, однако, что-то было не так.
Это «что-то» мобилизовало вечно сонного пожилого надзирателя настолько, что он попытался обратиться к Коста-су по фамилии.
Попытка не удалась.
Но неожиданно много сказала Костасу: переступая порог камеры, он вдруг с потрясающей ясностью понял, что назад не вернется.
И не ошибся.
— Это темная история, страшная история, и она так всколыхнула народ, что выпускать вас теперь — скажу откровенно — мне не хочется. Очень не хочется, господин Катакаподис.
Трудную греческую фамилию прокурор выговаривал медленно, едва ли не по слогам.
Однако справился вполне.
Положение обязывало.
Рядом с Костасом, в таком же, как и он, удобном кожаном кресле с высокой спинкой, аккуратно — не в пример греку, развалившемуся с подчеркнутой небрежностью — сидел респектабельный господин с ранней сединой на висках, которая, впрочем, нисколько его не портила.
Напротив, вкупе с неброским костюмом от Broni и платиновой «Omega» на запястье добавляла изрядную долю шарма, которого, впрочем, в сдержанном господине и без Т0го было с избытком.
Личное присутствие одного из старших партнеров крупного адвокатского дома, хорошо известного в Европе, было не столь уж частым событием для бухарестской тюрьмы.
Надо полагать, что в силу именно этого обстоятельства местом встречи стал кабинет начальника тюрьмы. А республиканский прокурор предпринимал титанические усилия, дабы не ошибиться, произнося фамилию человека, несколько минут назад бывшего не рядовым, разумеется, но все же арестантом.
Многое порой могут изменить несколько минут.
Иногда — целую жизнь.
— Однако факты — простите уж за банальность — действительно упрямая вещь. А они, господа, не оставляют и тени сомнения в том, что алиби моего клиента безупречно. И потому — сожаления господина прокурора…
…его личное дело.
…не более чем эмоции…
…мне понятны, однако…
Что-то подобное, или по меньшей мере в подобном духе, произнес напомаженный швейцарец, завершая фразу.
Невозмутимо, но с легким оттенком испепеляющей адвокатской иронии, от которой у прокурорских работников, случается, сводит скулы.
Уловив интонацию, Костас, как ни странно, совершенно не отреагировал на слова.
Можно сказать, что он их попросту не расслышал.
Равно как и все сказанное после — нечто короткое, деловитое, упакованное в ту же протокольную любезность.
Прощаясь, они даже протянули ему руки — и прокурор и начальник тюрьмы.
И он ответил на их рукопожатия.
А почему, собственно, нет?
Все ведь уже было позади.
Костас закрыл глаза.
И сразу же — яркие, алые на черном — четыре цифры проступили в сознании. Так же четко, как пламенели той ночью на табло электронных часов в его палатке.
Четыре цифры, разделенные маленькой пульсирующей точкой.
Тоже алой.
03.37.
Три часа утра, половина четвертого,
Он не спал, и потому легкие шаги снаружи не испугали его и не застали врасплох.
Маленький лагерь вообще долго затихал в ту ночь — неожиданная находка доктора Эрхарда бередила умы и сердца.
Весь день ушел на замеры различных параметров загадочного черепа. То, о чем уверенно говорили приборы, все еще не укладывалось в сознании.
Поверить действительно было невозможно, но и отрицать очевидное было по меньшей мере безумием.
Приходилось выбирать между двумя невозможностями.
Но как бы там ни было, отдельные клетки черепа, пролежавшего в хитроумном тайнике более пяти столетий, были живы.
Заснуть с осознанием этой данности, понятное дело, было не так-то просто.
Никто и не спал.
— Ты тоже бодрствуешь? — В палатку заглянул журналист, объявившийся в лагере накануне.
Впрочем, теперь он казался таким же своим, как все.
События сродни тому, что произошло сегодня, сближают. Однако в тот момент Костас вряд ли думал об этом. Просто принял парня, как принял бы сейчас любого из «старых» членов экспедиции.
— Как видишь.
— Это здорово. Потому что мне нужна твоя помощь. Я так понял, что, кроме медицины, ты здесь заведуешь всей связью. Так?
— Скорее, кроме связи, я иногда «заведую» медициной. Когда Джилл разобьет коленку, к примеру.
— Отлично. Мне нужна связь.
— Прямо сейчас? Европейское время, между прочим…
— Наплевать. У меня — сенсация. Это срочно.
— Имеешь в виду нашу находку?
— Скорее, интервью вашего старика. Мы только что закончили, и он разрешил… Слушай, а может, ты сомневаешься, что я, так сказать, легитимно?.. Так пойдем к вашему профессору, пока он не спит!
— Не суетись. Я не первый день знаю нашего профессора. Когда он чего-то не хочет, то предупреждает об этом как минимум за полчаса до того, как в чьей-то башке родится отдаленно похожая идея.
— Хм. Неплохо сказано.
— Дарю.
— Лучше подари мне связь с миром.
— А конкретнее?
Он начал диктовать номер.
Костас, не глядя, привычным движением пальца передернул тумблер на корпусе спутникового телефона.
В этот момент все и началось.
Именно в этот!
Что бы ни говорили потом связисты про геомагнитную бурю, сбившиеся настройки спутника связи и даже смещение его с орбиты.
«Satellite not found» — бесстрастно сообщило обычно приветливое, располагающее к болтовне табло, подсвеченное изнутри мягким зеленым мерцанием.
И в течение ближайших трех часов не изменило своего мнения.
То же самое сообщало оно на всех без исключения ближних и дальних склонах гор.
На вздыбленных белых скалах, вонзившихся едва ли не в самое небо.
И даже на верхней площадке единственной сохранившейся башни замка — куда, рискуя свернуть шею и вдребезги разбить аппарат, взобрался Костас, надеясь, пожалуй, на чудо.
Чуда не случилось.
Лагерь, конечно, волновался, но это было довольно легкомысленное волнение.
Атмосфера все еще полнилась легким счастливым безумием нечаянной радости, концентрация эйфории в прохладном ночном тумане оставалась предельно высокой.
Откровенно говоря, не слишком тревожился в те часы и сам Костас.
Разумеется, он делал все, что было возможно, и действительно прилагал максимум добросовестных усилий, пытаясь восстановить загадочно пропавшую связь с миром.
Но сообщение — короткое, емкое, лаконичное, однако вполне достаточное для того, чтобы сведущие люди оперативно и без лишнего шума сделали все необходимое, — было отправлено несколько часов назад.
Получено адресатом.
И стало быть, особых причин для беспокойства у Костаса Катакаподиса не было.
Так думалось.
Откровенно паниковал только один человек — журналист. От него стремительно, как звезда, падающая с небес, ускользала великая, неповторимая, возможно, единственная в жизни сенсация.
— Костас! Послушай, Костас!
Молодой человек снова и уже без всяких церемоний ворвался в палатку.
Вкрадчивая любезность и столичный шарм улетучились окончательно.
Парень был близок к истерике.
— В любом случае тебе придется восстанавливать связь.
— Ну и что?
— Значит, ты пойдешь вниз, в деревню…
— Совсем не обязательно. Завтра, а вернее сегодня, через пару часов, тарелка вполне может поймать сателлит — и все восстановится само собой. Такое бывало.
— А если не восстановится?
— Тогда действительно пойду в деревню. Звонить старым дедовским способом. «Але, барышня!»
— Пойдем сейчас!
— Ты спятил!
— Ну, пойдем, ты все равно не спишь!
— Как раз собираюсь. И что за спешка? Ты хочешь права первой ночи? Обещаю! Как только тарелка придет в чувство — ты будешь первым, кто ею овладеет. А теперь иди спать.
— Спать?! Нет! Это невозможно. Тарелка! Я не могу зависеть от какой-то тарелки! Нет! Я пойду один! Прямо сейчас.
