Александр Снегирёв - Тщеславие
— Ну вот, друзья, и подошло к концу наше пребывание в святом для русского писателя месте «Полянка». Завтра у нас аудиенция, а послезавтра состоится вручение премии. Не важно, кто из вас её получит, главное, помните — вы уже писатели. Молодые писатели. Ура!
Во время спича присутствующие шушукались: «У тебя налито... вам налить... ой-ой, хватит... мне чуть-чуть... пусть мужчины коньяк откроют...» К моменту попечительского «ура» все с грехом пополам обзавелись порцией выпивки и потянулись своими пластиковыми стаканчиками к маршальскому. Стаканчики потыкались друг в друга и опрокинулись в рты молодых и не очень литераторов. Ничто не нарушило праздничной атмосферы, кроме одной детали в словах попечителя. Она пролезла в сердца молодых литераторов, как плесень, и начала подтачивать их изнутри. «Вручение премии», — сказал попечитель. Он упомянул премию в единственном числе! Но ведь [122] премий много, а точнее, целых пять! Оставаться раздираемыми сомнениями молодым литераторам, к счастью, пришлось недолго, ситуация разъяснилась. Маршал-попечитель снова взял слово:
— Друзья, надеюсь на ваше полное понимание. В стране, да и в мире, вы знаете, непростая экономическая ситуация. Финансовый кризис коснулся всех: и богатых, и не очень, и наших спонсоров тоже. Они понимали, какое трудное решение принимают, но, поверьте, оно было единственно возможным... — Маршал глотнул воды, молодые писатели превратились в натянутые струны. — Все победители получат дипломы и статуэтки... Денежный гонорар достанется только одному... да... денежные премии с пяти урезаны до одной... Финансовый кризис, друзья... Денежная премия переименовывается в Гран-при... Ура! — Последнее слово маршал-попечитель сам произнёс не очень уверенно, а из молодых литераторов его поддержали лишь немногие. Поэт Саша крикнул «ура» громче всех, понял, что оплошал, покраснел, хлопнул стопку водки и поперхнулся.
Все без исключения молодые литераторы прекрасно поняли, в какую ситуацию угодили. Некоторые, самые впечатлительные, уставились в одну точку, потеряв интерес к колбасе, водке и рубленной кубиками свёкле. Другие вдруг сделались особенно весёлыми и говорливыми. Впрочем, показная весёлость одних в совокупности с мрачностью других давала весьма грустный эффект. За[123]стольная беседа рассыпалась, как плохо склеенная сахарница. Все думали о мечтах, которые существенно отдалились, о надеждах, которым, возможно, не суждено сбыться.
Члены жюри, наоборот, разомлели, расслабились и стали более открытыми. У них будто камень с души сняли. Зотов провозгласил тост: «Слава богу, что коммуняк проклятых нет». Авторша сериалов и пьес Окунькова в летящем платье с декольте, из которого, того и гляди, вывалится одна из неоправленных в лифчик грудей, решила спеть под гитару. Смесь комсомольских гимнов с провинциальным рок-н-роллом. Кто-то теребил вилку, кто-то пристально изучал водочную этикетку, кто-то шептался с соседкой. Липницкая тепло улыбалась, глядя на мигающую по неизвестной причине люстру. В конце все коротко аплодировали. Окунькову сменил магнитофон, обнаружились желающие потанцевать. Димка пригубил на брудершафт с Наташкой. Закусили конфетами. Водка не лезла. Подошла раскрасневшаяся Лиса. На её блузке было расстёгнуто на одну пуговку больше, чем принято в это время суток.
— Пушкер!
— Да, дорогая. — Димка уже научился откликаться на псевдоним, не моргнув глазом.
— Гран-при дадут тебе, Пушкер! — Лиса покачнулась и уперлась ладонью в Димкину грудь.
— С чего ты взяла?
[124] —Я конъю... конъюнктуру чувствую!
— Конъюнктура ты моя, — ласково сказал Димка, касаясь Лисьиных волос.
— Не трогать! Я в этом сраном... извините, — Лиса прикрыла рот ладошкой и оглянулась, — я в этом замечательном конкурсе четвёртый раз участвую. Понятно? И когда мне двадцать семь было, и когда двадцать восемь...
— Тихо, тихо, тихо. — Димка ни с того ни с сего поцеловал Лису, не найдя лучшего способа прекратить её неуместные откровения. Волновался ли он в этот момент о ней или всё ещё тревожился за своё эксклюзивное право на Лисьины секреты? Кто знает. Думаю, и сам Димка не смог бы ответить с уверенностью. Лиса даже протрезвела. Вокруг зашушукались.
— А может, геволюционегу или татарину дадут... — Лиса с удовольствием причмокнула губами, как бы смакуя вкус поцелуя, — у нас мужики всегда выигрывают... — Тут мигающая люстра, приковавшая взгляд Липницкой, мигнула особенно надрывно и погасла. А вместе с ней погасли и другие люстры. Надо сказать, что, судя по воцарившемуся мраку, в ту секунду погасли вообще все люстры в святом для русского писателя доме отдыха «Полянка».
— У-у-у-у! — раздался вой молодых литераторов. Игра в привидений — первая реакция представителей поколения на темноту. «Нормально!» — едко высказался Гелеранский. «Надо эле[125]ктрика вызвать», — посоветовала Липницкая. Принесли свечи. «Романтика! Темнота — друг молодёжи!» — воодушевлённо воскликнул неизвестно кем приглашённый к столу лысый пожилой поэт, назвавшийся собутыльником приятеля одного из членов жюри. Какого именно — все сразу забыли. Лысый поэт, ныне проживающий в Германии и приехавший подышать родным воздухом, оказался на соседнем с Димкой стуле. Воспользовавшись темнотой, лысый прочёл стих собственного сочинения. О смерти, пришедшей за Поэтом, и о том, как он уломал её на минет. Последняя деталь подчёркивалась особо. Читая, поэт бросал выразительные взгляды на координатор-шу Людмилу Степановну.
Филологиня, которая, кажется, совсем перестала разыгрывать беременную, взяла гитару. Кто-то рывком дёрнул Димку за колонну. Гелер.
—Ты чего с Виталиком треплешься?
— Да, просто. Ничего особенного...
— Смотри, он змеюка хитрая. — Гелер отскочил так же резко, как и рванул к себе Димку. С лёту подхватил Окунькову, прижал к себе и закружил в медленном танце. Обувь на ногах авторши сериалов и пьес почему-то отсутствовала. Ступнии в колготках переступали по мрамору рядом с забрызганными грязью ботинками Гелеранского. Когда музыка закончилась, Гелер, похлопывая Окунькову по заду, подтолкнул её к двери.
[126]
* * *
Очень скоро Димка постарался незаметно выскользнуть из зала. Когда он пробирался между танцующими, об него невзначай потёрлась жена Мамадакова. Она танцевала одна, плавно двигая бёдрами и поглаживая руками воздух. Виталий Маркович сидел перед бутылкой. Казалось, он смотрит на Димку мрачным взглядом опричника.
Димка юркнул в дверь. Освещая себе путь светящимся экраном телефона, пошёл по коридорам. В углах слышалось шушуканье: молодые литераторы пользовались темнотой, чтобы осуществить назревшие романтические планы. Димка решил сделать то, на что до сих пор не хватало времени.
Через пять минут он был уже в бассейне. Разделся прямо у бортика. В слабом лунном свете, проникающем через окна, вода напоминала жидкое тёмное зеркало. Димка сел на бортик рядом со стальной, подёрнутой ржавчиной, лесенкой. Попробовал воду ногами.
— Не Египет, но сойдёт. — Он встал в полный рост и нырнул. Дыхание перехватило. Коснулся кафельного дна. Проплыл до противоположной стенки. Обратно. С силой вдыхал воздух ртом, когда голова показывалась над водой, и с силой выдыхал носом, погружаясь. Отдохнул, отёр лицо рукой. Снова к противоположной стенке, обрат[127]но. Туда, обратно. «Премия теперь одна»... — выдох. «Вот такие вот дела»... — вдох. «На всех не хватает бабла»... — выдох.
Димка страшно вскрикнул, потому что его резко потянуло вниз. Димка даже подумал, что это призрак Тарковского в синем тренировочном костюме объединился с духом повесившегося сценариста и поэта и чёрт знает с кем ещё, они все вместе полезли в воду и тащат теперь его, бедного Димку, на дно. Димка принялся дёргаться изо всех сил. Почувствовал, наконец, человека в глубине, под собой. Ощутил, что двинул этому человеку пяткой пару раз. Неизвестный разжал пальцы, Димка отгрёб в сторону и повернулся.
Из воды вынырнула голова, облепленная рыжими волосами.
— Ты чё, совсем больной?! — взвыла Лиса.
— А ты нормальная?! — Голос Димки хаотично скакал в такт сердцу. — У меня чуть инфаркт не случился!
— Ты чё, не видел меня, дебил?!
— Тут темно! Я плавал.
— Ты мне пяткой в глаз заехал!
— Квиты! — ответил Димка и прерывисто засмеялся. Смех пришлось оборвать, больно дёрганый и трусливый он вышел. Да ещё стук зубов. Сразу стало холодно. — Фингал у девушки — это романтика. Сразу видно — любят, ревнуют.
— Любят, блин!
[128] Димка подплыл к Лисе, тронул её за плечи ласково:
— Дай посмотрю...
Лиса влепила ему пощёчину, но потом всё-таки позволила осмотреть глаз.
— Темно, конечно. Но ссадин, кажись, нет. Только синяк будет, — радостно объявил Димка.
— Мало того что премию дадут тебе, так ты мне ещё глаз чуть не выбил!
