Неделько Фабрио - Смерть Вронского
Во вторую неделю ноября части 204 бригады народного ополчения, точнее, все, кто оставался в живых из личного состава, без оружия и боеприпасов, отступили из Богдановаца в направлении на Винковцы. В Вуковаре же царили такое смятение и неразбериха, что командование обороной и население подвалов узнали об этом отступлении только после окончательного падения города.
Лежа из ночи в ночь в одном из первых захваченных вуковарских домов, осторожно отодвинув кровать подальше от стены на случай ее возможного обрушения, прислушиваясь к голосам с улицы и шагам стоявшего на страже Петрицкого, из ночи в ночь заново переживая все как наяву, вспоминал Вронский последние две недели осады Вуковара.
Среди ночи он часто вдруг просыпался и, открыв глаза и опершись на локоть, всматривался в темноту, словно пытаясь в ней что-то разглядеть.
Словно аллегорические фигуры, сменяющие друг друга на часах готической колокольни перед глазами изумленного верующего, о чем так образно рассказывала ему в детстве мать после одной из своих поездок в Германию, в воображении полусонного Вронского из ночи в ночь возникали лица тех, с кем столкнула его эта война и кто теперь прямо в лицо бросал ему такие слова, после которых заснуть уже не удавалось.
Кто-то в облике истощенного средневекового отшельника, одетый в рваное тряпье, кричал ему прямо в ухо:
— Вечная память павшим бойцам, резервистам и добровольцам, в гибели которых виновны и мы, и другие гады!
— Кто ты такой? Что тебе надо? Что ты такое болтаешь? — беспокойно спрашивал граф.
— Я — хорватский солдат, сейчас заключенный в сербском концлагере в Бегейце. А кричу я то, что и должен кричать каждый день. Вечная память павшим бойцам, резервистам и добровольцам, в гибели которых виновны мы и другие гады! Граф, они избивают меня, избивают, когда я это кричу, избивают и тогда, когда не кричу! А вот посмотри на мою мошонку! Они пропускают через нее электрический ток, требуя, чтобы я пел сербский гимн. Они трясут меня током за яйца и когда я пою их чертов гимн, и когда я его не пою. Правда, они не знают, что у меня уже трое детей, так что теперь я и без яиц обойдусь.
— Иди себе с Богом, отпусти меня, — отгонял его граф.
Напрасно. Человек продолжал:
— В правой руке у меня, вот посмотри на мою правую руку, осиновая палка. В левой руке, посмотри на левую, дубовая палка. Мы сами должны были сделать эти орудия и отдать их охранникам, чтобы им было из чего выбрать, когда станут нас бить. Бииить! Бииить!..
Но на смену ему из мрака уже надвигался офицер югославской армии, похожий на средневекового солдата с аркебузой:
— Ты меня слушай, Вронский. Человек ты неглупый, так что и сам понимаешь, что ты здесь оккупант. За двадцать тысяч марок я тебя из этого дерьма вытащу. Что, дорого? А есть люди, которые столько платят. Когда кончится эта война, мне тоже надо на что-то жить!
— У меня столько нет.
— Столько нет? Ну, тогда, раз ты все-таки наш, я завяжу тебе глаза тряпкой, и беги куда хочешь. А я буду стрелять тебе вслед, может, и промахнусь…
Потом появлялся армейский генерал Братич, напоминавший рыцаря в латах:
— Я, товарищ Алексей Кириллович, главнокомандующий. Позвольте к вам обратиться: Лужац должен сдаться! Это предместье — брюхо Вуковара, здесь расположены сады, фермы. С падением Лужаца сдадутся и остальные части города. Им просто будет нечего есть. Мое предложение — поставить дымовую завесу и бросить на Лужац всю массу танков и бронетранспортеров. Можно использовать и ваши старые Т-34. У усташей и так не осталось больше боеприпасов. Таким образом, оборона города будет рассечена на двух участках: со стороны Лужаца по направлению к Дунаю и клином между расположением казарм и предместьем Петрова гора. Товарищ Алексей Кириллович, нам нужна массированная поддержка вашего эскадрона. Позвольте отбыть на передовую. Рапорт отдал. Генерал Братич.
А за ним уже ждали своей очереди Черноглав, теребивший серебряные усы,
и Триглав, и Симаргл, с косой на плече, одетый во власяницу,
и Хорс, с фонарем, освещавшим комнату трепещущим светом.
Потом пришел черед неприятельского офицера:
— Ваша светлость, перед вами командующий винковацко-вуковарским фронтом Миле Дедакович, по прозвищу Ястреб. Я буду говорить с вами как офицер с офицером. Мой личный состав получает всего десять процентов того, что нам необходимо. Вместо того чтобы пытаться связаться со мной, наиболее ответственные люди просто не подходят к телефонам. Как я могу защитить от вас город и эту часть моей родины Хорватии, если у меня в руках, вот, сами посмотрите, документ, из которого видно, что восемь длинномерных фур с предназначенным для нас оружием перебрасывают в Герцеговину, а со мной разговаривают посредством газет и пресс-конференций! В Богдановцах мы держались до последнего снаряда, потом кто-то сумел оттуда вырваться, а остальных ваши люди просто перерезали. Вчера в четырнадцать ноль-ноль я сообщил об этом факте в Загреб, но они продолжают и по радио, и по телевидению твердить о том, что Богдановцы не сдаются! И если теперь кто-то из командиров какой-нибудь хорватской части попытается пойти на соединение с якобы еще не сдавшимися Богдановцами, то он попадет прямо в лапы к твоим бандитам, аркановцам, шешелевцам! Ваша светлость! Здесь пятнадцать тысяч человек, глаза которых постоянно обращены к небу, потому что они надеются только на Божью помощь. Прикажите четникам начать наступление на нас, ведь только убивая их, мы можем добыть себе пишу, боеприпасы, оружие, сигареты.
Когда пришла очередь Царя ветров, он нагнулся к Вронскому, чтобы тот мог хорошо слышать его шепот:
— Завтра убьют генерала Братича. На передовой.
За ним последовал Миленко Маркович, по прозвищу Заяц, серб из Маринца:
— Следует на десять колен назад, в прошлое, проверить степень вины каждого хорвата…
Последней в этой сменяющей друг друга череде появилась мать Мория. Она не произнесла ни звука.
На заре с улицы, над которой клубился первый осенний туман, ворвался Петрицкий. Он рухнул на ледяную постель Вронского и с трудом выдавил из себя:
— Убит генерал Братич. На передовой.
Четвертая глава
1
Три тысячи человек скопилось в больнице Вуковара.
Они лежали окровавленные, гниющие, со слезящимися после подвальной слепоты глазами, потерявшие подвижность в подвальной тесноте, смердящие, лежали в коридорах и в подвешенных где только можно гамаках, среди равнодушного к их боли пространства, лежали по двое в одной кровати, многим, тем, кому не досталось не только кроватей, но и крыши над головой, пришлось довольствоваться местом на земле в больничном дворе, где они располагались на снятых еще в первые дни осады изголовьях от больничных каталок, на которых теперь умудрялось поместиться по три женщины. И всех таких раненых и больных было три тысячи.
Они входили сюда, в вуковарскую больницу, словно те, кто в библейские времена, спасаясь от потопа, входил в Ноев ковчег, и заключали союз с врачами, подобно тому как был заключен союз между Богом и Ноем, — сначала это были пациенты с легкими ранениями, потом начали поступать те, кто потерял руку или ногу, а иногда и обе руки или ноги, позже здесь искали помощи обессилевшие морально и физически полицейские, которые пытались поддерживать в городе хоть какой-то порядок и обеспечивать минимальную защиту гражданского населения, кроме того, приходили сюда и сотни все еще похожих на людей существ, которые надеялись здесь просто укрыться, спрятаться, найти защиту, многие из них просили внести их в списки вспомогательного персонала больницы, чтобы в случае захвата города их не тронули.
Всех пациентов было три тысячи, и среди них один несчастный, который вслух читал Гомера: «О герое мне расскажи, о Муза…», и еще один, сербский военнопленный, солдат с простреленными легкими, который незадолго до смерти, хрипя, рассказывал о десанте, который «наша армия организовала на надувных резиновых лодках, а в них находились спортсмены, члены сербских гребных клубов, и я тоже был среди них», — рассказывал он и показывал свою старую фотографию, где был изображен в спортивной форме с веслом на фоне поросшего лесом речного берега, «из всех нас один я в живых остался», а потом его вынесли, мертвого, и положили на землю во дворе, где под первым мелким и холодным осенним дождем уже лежало не одно тело…
В середине ноября на частоте, которой пользовались танковые части сербов, прозвучал приказ командующего бронетанковых войск Югославской народной армии: «Мы находимся в десятке метров от столба на границе города, где написано ВУКОВАР, и завтра я жду от вас рапортов не о пленных, а о том, что вы все сравняли с землей. Именно это я приказываю сделать всем частям и подразделениям».
