Андрей Шляхов - Москва на перекрестках судеб. Путеводитель от знаменитостей, которые были провинциалами
Сдала экстерном экзамены за гимназический курс.
Стала посещать занятия в частной театральной студии, где училась правильно двигаться на сцене.
Путем долгих упорных тренировок выучилась говорить, чуть растягивая слова, скрыв тем самым свое заикание.
И когда сочла, что час настал, заявила отцу:
— Я хочу стать актрисой!
Если бы Гирш Фельдман знал, что он войдет в историю только как отец великой актрисы Фаины Раневской, он бы сразу согласился. Снял бы дочери приличную квартиру в Москве, нанял бы слуг, назначил бы щедрое содержание и сказал:
— Ты только играй! Служи искусству! И не вздумай уйти со сцены!
Тогда Фаина точно бы заскучала и стала художницей. Или акушеркой.
Но отец не проявил понимания. Отнюдь.
— Фаина, я позволяю тебе делать все, что взбредет в твою умную голову, — сказал он. — И всегда смотрю на твои выходки снисходительно. Нравится тебе ходить в студию господина Говберга и кривляться там — я не возражаю. Я сам был молодым. Но всему есть предел! Слава богу, тебе не надо зарабатывать себе на кусок хлеба…
— Папа, я хочу стать актрисой!
— Я это уже слышал, — поморщился отец. — Лучшее, что ты можешь сделать, это пойти и выпить холодной воды. Это помогает успокоиться.
Фаина не успокоилась — она покинула Таганрог и уехала в Москву.
«Господи, мать рыдает, я рыдаю, мучительно больно, страшно, но своего решения я изменить не могла, я и тогда была страшно самолюбива и упряма… И вот моя самостоятельная жизнь началась».
Москва, на расстоянии казавшаяся Фаине волшебным городом, где сразу сбываются все мечты, при ближнем знакомстве оказалась совсем не такой.
Дороговизна, суета, недружелюбие к провинциалам…
В театральную школу поступить не удалось, Фаину сочли недостаточно одаренной.
Недолгое время девушка брала платные уроки сценического мастерства, но и их вскоре пришлось бросить. Денег не хватало…
«Первым учителем был Художественный театр. В те годы Первой мировой войны жила я в Москве и смотрела по нескольку раз все спектакли, шедшие в то время».
Балерина Екатерина Васильевна Гельцер, с которой Фаина познакомилась в Москве, пожалела ее и порекомендовала своим знакомым в Малаховский летний театр под Москвой. Для игры в массовке, но — в настоящем театре, на сцене которого играли известные актеры!
Раневская очень хотела попасть в труппу Художественного театра. Мечтала.
И однажды ей улыбнулась удача — Василий Иванович Качалов по дружбе устроил Фаине встречу с самим Немировичем-Данченко! Можно представить, как волновалась Раневская.
Владимир Иванович беседовал с Раневской приветливо. Сам он не видел ее игру, но слышал несколько лестных отзывов о ней от актеров Малаховского театра.
— Надо подумать, — сказал он в заключение, — возможно, Вы будете приняты в труппу.
Обрадованная донельзя, Раневская вскочила и принялась кланяться и благодарить. В волнении она забыла имя и отчество Немировича-Данченко и назвала его Василием Степановичем.
Данченко удивленно посмотрел на Раневскую, она поняла, что допустила оплошность и выбежала из кабинета, не простившись.
Качалов, узнав о конфузе, попросил Немировича-Данченко принять Раневскую вторично, но тот отказал.
— Нет, Василий Иванович, и не просите, она, извините, ненормальная. Я ее боюсь.
В 1916 году Фаине удается подписать договор с антрепризой Ладовской на роли «героинь-кокет». Условия сносные — тридцать пять рублей в месяц «со своим гардеробом». Она уезжает с труппой в Керчь полная надежд, которым, увы, не суждено сбыться — выступления труппы не пользовались успехом у зрителей.
Фаина покидает труппу и начинает скитаться по провинциальным театрам.
Весной 1917 года вся семья Фаины эмигрирует. Отплывает в Турцию на собственном пароходе «Святой Николай». Фаина отказывается уезжать — она остается в России.
Переживает ужасы Гражданской войны, играет в разных труппах, незаметно для себя самой становится опытной актрисой и все это время мечтает о том, как она будет играть на сцене московского театра.
Не важно какого — главное, чтобы столичного! Театра, на спектакли которого не приходят в тулупах, театра, в котором не лузгают семечки и не курят душных самокруток.
Мечта почти сбывается, когда в 1925 году Фаина Раневская вместе со своей лучшей и единственной подругой Павлой Вульф поступают в передвижной театр Московского отдела народного образования (МОНО). Почти, потому что весной следующего года театр закрыли и подругам пришлось вернуться в провинцию…
Донецкая область.
Баку.
Гомель.
Смоленск.
Архангельск.
Сталинград.
Снова Баку.
Ташкент.
«Я провинциальная актриса. Где я только ни служила! Только в городе Вездесранске не служила!», — говорила Раневская.
Настойчивости Раневской было не занимать — в 1930 году она пишет проникновенное письмо главному режиссеру московского Камерного театра Александру Таирову с просьбой принять ее в труппу. Смелый шаг. Таиров отказывает, но потом вдруг меняет свое решение, и Раневская наконец-то становится актрисой московского театра.
Ее дебют — роль Зинки в спектакле «Патетическая соната».
«Да, я испорчена Таировым, — вспоминала Фаина Георгиевна. — Была провинциальной актрисой, служила в Ташкенте, и вдруг Александр Яковлевич пригласил меня на роль… Вся труппа сидела в зале, а я что-то делала на сцене — ужасно, чудовищно, по-моему, все переглядывались, пожимали плечами. Таиров молчал. Так было день, второй, третий. Потом вдруг в мертвом зале Александр Яковлевич сказал: „Молодец! Отлично! Видите, какая она молодец, как работает! Учитесь!“ У меня выросли крылья…»
Первой работой Раневской в кино стала роль госпожи Луазо в фильме «Пышка» Михаила Ромма. Это было в 1934 году.
Снимали «Пышку» в огромном, новопостроенном павильоне. Неотапливаемом, сыром и холодном. Ромм поначалу не пользовался авторитетом у руководства Москинокомбината. Его считали недотепой, снимающим немые ленты в эпоху звукового кино и давали для съемок только ночные смены. «С тех пор я, как сова, по ночам не сплю!», — утверждала Раневская.
Вдобавок ко всему ее съемочное платье было сшито из той же ткани, которой обили дилижанс. Оно было очень тяжелым. «Я чувствовала себя штангистом, месяц не покидающим тренировочный помост! И когда закончила сниматься, мы с Ниночкой (Ниной Сухоцкой, снявшейся в „Пышке“ в роли монахини) поклялись на Воробьевых горах, как Герцен и Огарев, что наши женские ноги никогда не переступят больше порога этого ада!»
Несмотря на то что фильм был немым, дотошная Раневская раздобыла томик рассказов Мопассана на французском и выучила для съемок ряд фраз госпожи Луазо на языке оригинала!
Оставшись без ролей в Камерном театре («Патетическая соната» была снята с показа), Раневская в 1935 году переходит в другой московский театр — Центральный театр Красной Армии. Здесь она сыграет много ролей — роль матери в пьесе «Чужой ребенок», роль свахи в пьесе Островского «Последняя жертва», роль Оксаны в пьесе Корнейчука «Гибель эскадры» и главную роль в пьесе Горького «Васса Железнова».
В 1937 году она снимется у режиссера Игоря Савченко. Сыграет попадью в фильме «Дума про казака Голоту».
— Роли для вас нет, — Савченко Раневской, — но в сценарии есть такой дьячок, вернее попик, скупой — капли йода даром не даст. Мы можем сделать из него женщину — будет он попадьей.
— Ну, если вам не жаль оскопить человека, я согласна, — рассмеялась Раневская.
1939 год стал для Раневской и неприятным, и приятным одновременно. Даже не приятным, а знаменательным!
Неприятным, потому что Раневскую вдруг пригласили в Малый театр. Туда, где играла великая Ермолова! Разве можно было устоять?
Раневская с радостью принимает предложение и со скандалом покидает театр Красной Армии, откуда ее не хотели отпускать. Но (ах уж это «но») старейшины Малого театра дружно ополчились против новенькой и в считанные дни выжили ее из театра.
Раневская осталась без работы и полностью отдалась кинематографу. Снялась сразу в трех картинах.
В фильме «Человек в футляре» режиссера Анненского она сыграла роль жены инспектора.
В фильме «Ошибка инженера Кочина» (сценарий написал Юрий Олеша) режиссера Мачерета — роль жены портного Гуревича Иды.
«Режиссер сделал меня идиоткой! „Войдите в дверь, остановитесь, разведите руки и улыбнитесь. И все!“ — сказал он мне, потом оказалось, что я радостно приветствую нкаведистов. Это я, которой по ночам снится один и тот же сон: „Спасите! За мной гонится НКВД!“ — просит меня запыхавшаяся корова. Я прячу ее в сундук, но не могу закрыть крышку — рога мешают. Хочу попросить корову опустить голову пониже, но мучаюсь оттого, что не знаю, как обратиться к ней, мадам, гражданка или товарищ корова?».
