Андрей Шляхов - Москва на перекрестках судеб. Путеводитель от знаменитостей, которые были провинциалами
Ввиду безвыходности положения Ойстраху пришлось идти на риск. Большую моральную помощь в этот момент ему оказал пианист-аккомпаниатор Абрам Дьяков, который и сам, будучи не готовым к выступлению, стал наскоро отмечать купюры в третьей части… Конечно, концерт этот был прежде не раз сыгран Ойстрахом с эстрады. Но одно дело — играть перед обычной публикой, а другое — перед комиссией из лучших скрипачей и педагогов мира. Со слов Ойстраха, в первой части все складывалось нормально, ни на одну секунду он не терял самоконтроля и чувствовал положительную реакцию на свою игру. Вторая часть не представляла серьезного препятствия, а вот финал — это действительно наисложнейшее испытание для исполнителя. Сразу же после вступления, как мне рассказывал Давид Федорович, он впервые в жизни потерял управление собственной игрой. Нервное напряжение достигло апогея, или — как теперь определяют — он попал в стрессовую ситуацию. Какими спасительными ему казались музыкальные паузы, во время которых он набирал силы, чтобы все-таки благополучно закончить программу! А затем — в нарушение всех традиций — жюри стоя аплодировало Ойстраху.
А. И. Ямпольский, зная, что я являюсь близким другом Давида Федоровича, сказал мне: „Только тот, кто слышал Ойстраха на втором туре конкурса, может сказать, что он понимает величие Ойстраха. Даже Вы не можете представить себе предел его возможностей, несмотря на то, что Вы лучше всех знаете его игру“».
В 1939 году Ойстрах впервые исполнил новый скрипичный концерт Мясковского, а спустя год — скрипичный концерт Хачатуряна. Кстати, Хачатурян посвятил свой концерт Давиду Ойстраху.
Истинный талант многогранен — великий скрипач был также отличным шахматистом. Большой интерес вызвал его матч с Сергеем Прокофьевым, происходивший в Клубе мастеров искусств Москвы осенью 1937 года и завершившийся победой Ойстраха. По условиям матча побежденный должен был сыграть концерт!
Первая скрипка Советского Союза!
Да что там Советского Союза — первая скрипка мира!
Сам Давид Федорович не любил, когда его называли первым скрипачом. «Первого быть не может, есть первые», — говорил он.
Давиду Ойстраху повезло — он не стал жертвой сталинских репрессий. Хотя однажды Давид Федорович скажет, что после того, как взяли последнего соседа по лестничной клетке, он перестал чувствовать себя человеком. Ждал, что вскоре придут и за ним, но, к счастью, так и не дождался.
Во время Великой Отечественной войны Ойстрах много выступал. Играл на радио и ездил с концертами, поднимающими настроение людям, по разным городам, не исключая и осажденного немцами Ленинграда. Да-да — в 1943 году Давид Федорович летал в осажденный Ленинград и выступал в зале Ленинградской филармонии. Впоследствии он вспоминал: «Несмотря ни на что, публика, не снимавшая пальто из-за холода, переполнила зал филармонии. Я играл канцонетту из концерта Чайковского, когда зазвучала сирена воздушной тревоги. Никто даже не встал. И я доиграл концерт до конца».
В то же время начались совместные выступления Давида Ойстраха с пианистом Львом Обориным и виолончелистом Святославом Кнушевицким в составе трио виртуозов.
В 1943 году Давиду Ойстраху была присуждена Сталинская премия.
В 1953 году ему было присвоено звание Народного артиста СССР.
В 1960 году Ойстраху была присуждена Ленинская премия.
С 1958 по 1974 год Давид Ойстрах возглавлял жюри по скрипке на Международном конкурсе имени П. Чайковского в Москве. С начала шестидесятых Д. Ф. Ойстрах стал выступать также и как дирижер, под руководством которого играли замечательные оркестры и солисты.
А играл Давид Ойстрах на скрипке, сделанной в 1705 году великим Страдивари. Нет, скрипка не была собственностью Давида Федоровича — ее предоставило государство.
Триумфальные гастроли, толпы поклонников, восторженные отзывы маститых музыкантов и обычных ценителей музыки, всемирное признание — это могло вскружить голову кому угодно, но только не Ойстраху. До конца своей жизни он оставался скромным, деликатным, приятным в общении человеком, неизменно пользовавшимся не только уважением, но и любовью окружающих.
Давид Федорович Ойстрах скончался двадцать четвертого октября 1974 года от сердечного приступа после блестящего концерта в Голландии. Его похоронили в Москве.
Ученик Давида Ойстраха, лауреат Первого конкурса имени Чайковского Виктор Пикайзен в передаче «Непрошедшее время» на радиостанции «Эхо Москвы» скажет: «…его уроки были подчинены только музыке. Он, по сути, был враг всякой позы, всякой фальши. Он воспитывал вкус, он воспитывал отношение к музыке. Я перечитываю книги Нейгауза, Станиславского, это всё очень близко. Ни одной ноты не было сыграно на публику. Добрый, умный был человек очень, с чувством юмора. Я Вам сейчас продемонстрирую одну его надпись на нотах. Дело в том, что на своем последнем концерте, в 1972 году, он на бис сыграл вальс-каприз Шуберта-Листа в его же обработке. Я зашел, попросил написать два слова. И вот что он написал: „Моему дорогому Вите Пикайзену, которого я очень люблю, от Давида Федоровича не-Шуберта“».
Фаина Раневская
Вы помните… О да! забыть нельзя
Того, что даже нечего и помнить…
Мне хочется Вас грезами исполнить
И попроситься робко к Вам в друзья…
И. Северянин. «Янтарная элегия»Все бранят меня за то, что я порвала книгу воспоминаний. Почему я так поступила?
Кто-то сказал, кажется, Стендаль: «Если у человека есть сердце, он не хочет, чтобы его жизнь бросалась в глаза». И это решило судьбу книги. Когда она усыпала пол моей комнаты, листья бумаги валялись обратной стороной, т. е. белым, и было похоже, что это мертвые птицы.
«„Воспоминания“ — невольная сплетня», — писала Фаина Раневская.
Раневская — это сценический псевдоним, ставший фамилией. Настоящая фамилия великой актрисы — Фельдман.
Фаина Фельдман родилась двадцать седьмого августа (по старому стилю — пятнадцатого) 1896 года в городе Таганроге.
В весьма состоятельной еврейской семье. Отец Фаины, Гирши Хаймович, был владельцем фабрики сухих красок, нескольких доходных домов, галантерейного магазина и даже парохода «Святой Николай». В семье было четверо детей — два брата и старшая сестра Фаины Белла.
«Актрисой себя почувствовала в пятилетнем возрасте. Умер маленький братик, я жалела его, день плакала. И все-таки отодвинула занавеску на зеркале — посмотреть, какая я в слезах».
Маленькая Фанечка была застенчива, неуклюжа, да вдобавок слегка заикалась. Все это сделало ее ранимой и замкнутой девочкой. Учиться она не любила.
«Училась плохо, арифметика была страшной пыткой. Писать без ошибок так и не научилась. Считать тоже. Наверное, потому всегда, и по сию пору, всегда без денег…».
Начав образование в младших классах Мариинской женской гимназии, Фаина закончила его дома. В итоге она хорошо музицировала и пела, могла сносно изъясняться на французском и немецком языках, прочла все книги в отцовской библиотеке. Читать Фаина любила.
«В детстве я увидела фильм, изображали сцену из „Ромео и Джульетты“. Мне было двенадцать. По лестнице взбирался на балкон юноша неописуемо красивый, потом появилась девушка неописуемо красивая, они поцеловались, от восхищения я плакала, это было потрясение…».
С кинематографа увлечение перешло на театр. Раневская пересмотрела все спектакли, которые шли в Таганроге, и страстно возжелала стать актрисой. Это желание тлело в ее душе и вдруг вспыхнуло пламенем!
Во время поездки в Москву в 1913 году, после того, как Фаина Фельдман побывала на спектакле «Вишневый сад», который шел на сцене Московского Художественного театра. Фаина была потрясена игрой столичных актеров. Не случайно фамилия одной из героинь стала ее псевдонимом.
Фаина вернулась в Таганрог с четким и ясным планом действий.
Сдала экстерном экзамены за гимназический курс.
Стала посещать занятия в частной театральной студии, где училась правильно двигаться на сцене.
Путем долгих упорных тренировок выучилась говорить, чуть растягивая слова, скрыв тем самым свое заикание.
И когда сочла, что час настал, заявила отцу:
— Я хочу стать актрисой!
Если бы Гирш Фельдман знал, что он войдет в историю только как отец великой актрисы Фаины Раневской, он бы сразу согласился. Снял бы дочери приличную квартиру в Москве, нанял бы слуг, назначил бы щедрое содержание и сказал:
— Ты только играй! Служи искусству! И не вздумай уйти со сцены!
Тогда Фаина точно бы заскучала и стала художницей. Или акушеркой.
Но отец не проявил понимания. Отнюдь.
— Фаина, я позволяю тебе делать все, что взбредет в твою умную голову, — сказал он. — И всегда смотрю на твои выходки снисходительно. Нравится тебе ходить в студию господина Говберга и кривляться там — я не возражаю. Я сам был молодым. Но всему есть предел! Слава богу, тебе не надо зарабатывать себе на кусок хлеба…
