Юрий Рытхэу - В долине Маленьких Зайчиков
– Это, конечно, ты. Очень похож… Но вроде тот, который на бумаге, умер, хотя и очень похож на тебя. Он похож на мертвого, а ты ведь живой!
Праву взял паспорт, пораженный суждением Коравье, и стал рассматривать фотографию. С маленькой карточки на него смотрел худощавый молодой человек с утомленными глазами. Сколько лет прошло с тех пор, как он снимался? Года три? Что ж, того Праву, который на фотографии, действительно нет… Коравье по-своему прав.
– Видишь, для того чтобы сделать такую вещь, как мое лицо, человеку, мастеру этого дела, потребовалось времени меньше мигания. Причем он даже не притронулся к моему лицу… Может быть, и ты попробуешь?
– Нет, – покачал головой Коравье. – Подожду… Знаешь, Праву, ты молодой, как я, но для меня и Росмунты ты стал как бы отцом. Мы верим тебе и знаем, что плохого ты не пожелаешь нам. Мы тебе очень верим, верим и Вээмнэу, но многое, что вы делаете, нам непонятно…
– Слушай, Коравье, что я скажу. Эту новую жизнь, какую ты видишь вокруг, помогли нам построить русские, особенно лучшие люди среди них, которые носят имя коммунистов. Все, что они делают, нам на пользу. Плохого они нам не посоветуют, даю тебе слово.
– Как лучшее имя русского? – переспросил Коравье.
– Коммунист.
– Все люди, которые живут в поселке, – коммунисты?
– Не все, – ответил Праву. – Например, Сергей Володькин не коммунист.
– Что же так? – удивился Коравье. – Такой хороший человек, а лучшего русского имени ему не дают. Часто заходит к нам. Разговаривает, правда, плохо по-нашему, но Вээмнэу ему помогает.
– Придет время, дадут, – обнадежил Праву. – Мне же дали.
– Ты же не русский? – не понял Коравье.
Праву пришлось объяснять, кто такие коммунисты. Но, у Коравье, по всему видать, сложилось убеждение, что коммунист – это лучшее русское имя, которое дается самым достойным, пусть даже не русским.
6
Праву шел домой с партийного собрания.
Съехались из тундры коммунисты колхоза. Сколько здесь оказалось замечательных людей! Взять Нутэвэнтина. Это не просто пастух. У него зоотехническое образование, отличное знание тундры. Или бригадир Кымыргин – мудрый оленевод, заботящийся о стаде, как о своей семье.
Елизавета Андреевна Личко упрекнула оленеводов за то, что они не торопятся отпускать свои семьи в поселок.
– Уже десять домиков готовы и пустуют. Для кого же строим? Зачем вам таскать такую обузу в тундре? Для ваших жен здесь столько работы… Смотрите, как бы ваши дома не заняли люди стойбища Локэ!
Праву крикнул с места:
– И для них нужно строить дома!
– Знаем, Праву, – спокойно ответила Елизавета Андреевна. – Но сначала обеспечим жильем своих колхозников.
В перерыве Праву подошел к Ринтытегину и высказал ему неудовольствие тем, что Елизавета Андреевна относит стойбище к «чужим».
– Ничего, разберемся, – успокоил его Ринтытегин. – Как идут дела?
– Хочу Коравье уговорить вступить в колхоз.
– Правильно. И еще вот что: у них сын не зарегистрирован. Надо ему выдать свидетельство о рождении.
Уже возле своего домика Праву встретил Наташу Вээмнэу.
– Помогите мне!
Праву испуганно спросил:
– Что случилось? Коравье? Росмунта? Мирон?
– Коравье.
– Заболел? Что с ним?
– Здоров, – улыбнулась Наташа. – Но мне нужно его осмотреть, а он никак не соглашается. Даже Росмунту не слушает.
– Что же его смотреть? – удивился Праву. – Он здоров.
– А мне нужно. И медицинской науке это тоже нужно, – серьезно сказала доктор Наташа.
Коравье, как обычно, сидел на дровах, а рядом в коляске играл большой оленьей костью сын Мирон.
– Хочется в тундру, – признался Коравье. – Не может человек так долго вдали от стада.
– Об этом и я думаю, – обрадовался такому повороту разговора Праву. – Но в стойбище Локэ ты возвращаться не хочешь, а другие олени все колхозные. Выходит, надо вступать в колхоз. Ты видел пастухов, которые приехали. Разве они хуже тебя? А они все колхозники, даже больше того – коммунисты.
Коравье недоверчиво глянул на Праву и сказал:
– И я думаю об этом. Вот только, как это сделать, не знаю. Не готов я, наверно, быть колхозником… Многое не понимаю… Вот со мной недавно разговаривала Вээмнэу…
– Ну и что же?
– Приглашала в лечебное жилье.
– Сходи, если приглашала.
– Но она хочет, чтобы я разделся совсем… Не понимаю, что ей от меня надо. Росмунта ее хвалит; хороший доктор.
– Раз хороший доктор, отчего не показаться ей?
Коравье помолчал, потом решительно заявил:
– Не пойду. Нечего мне у нее делать.
– Это ты зря, – сказал Праву. – Она, конечно, не слепая и видит, что ты здоров. Даже очень. А она лечит людей, то есть делает их здоровыми… У нее должен быть образец здорового человека. Вот она увидела тебя. Подумала: хороший образец, надо его осмотреть, пощупать, чтобы по нему лечить людей… Я бы на твоем месте не отказывался.
Коравье заколебался:
– Я бы, пожалуй, согласился… Но только с тобой.
В тот же день Коравье в сопровождении Праву пришел в медпункт.
В сияющей белизной комнате стало тесно, как только туда вошли все трое – Праву, доктор Наташа и Коравье.
– Раздевайся, – сказала Наташа, и Коравье послушно снял верхнюю одежду, оставшись в одной рубашке.
– И рубашку снимай.
Коравье снял и рубашку.
Доктор Наташа взяла стетоскоп и приложила черный кружок, похожий на звериное ухо, к груди Коравье. Он едва сдержал себя, чтобы не вздрогнуть от холодного прикосновения. Наташа вертела Коравье и так и сяк, прикладывала звериное ухо то к груди, то к спине, стучала пальцами по ребрам… Потом велела лечь, помяла живот и попросила спустить брюки. Коравье умоляюще посмотрел на Праву. Но тот был серьезен, как будто присутствовал на важном жертвоприношении.
Измерив рост и грудную клетку, доктор Наташа разрешила измученному от напряжения Коравье одеваться.
Выйдя вместе с ним из медпункта, Праву укоризненно сказал:
– Видишь, ничего страшного не случилось, а ты боялся. Слышал, как доктор тебя нахваливала?.. И еще вот что, Коравье. Когда человек приезжает в другое стойбище, он старается жить так, как живут хозяева, а не устанавливает свои обычаи. По закону Советской власти каждый новорожденный должен быть записан в книгу, а твой Мирон еще не прошел такого обряда. Если думаешь о колхозе, то не забывай и о сыне.
– Где его записывать нужно?
– У Ринтытегина. А лицо не надо делать.
– Хорошо, посоветуюсь с Росмунтой, – кивнул Коравье.
Росмунта шла впереди, толкая коляску с Мироном, за ней, немного отстав, Коравье и Праву.
Коравье посмотрел на спину жены и тихо спросил Праву:
– А когда мне дадут такой же, как у тебя, паспорт?
– Когда хочешь. Но только раньше нужно сделать лицо, а ведь ты боишься этого…
– Ты плохо обо мне думаешь, – обиженно сказал Коравье. – Я готов хоть сейчас подставить лицо для того, чтобы с него сделали другое.
– Хорошо. Может быть, это удастся сделать даже сегодня.
В сельском Совете их встретил торжественный Ринтытегин. Он был в темно-синем костюме, на лацкане пиджака горел орден Ленина и медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Председатель был чисто выбрит, и на щеке красовалась бумажная заплатка.
Родители сели на стулья, обитые красным бархатом, и. Ринтытегин раскрыл первую, чистую страницу книги «Записей актов гражданского состояния».
– Фамилия? – спросил он по-русски и, спохватившись, тут же перешел на чукотский язык: – Как твое имя?
– Ты же меня знаешь, – удивился вопросу Коравье.
– Такой обычай, – официально ответил Ринтытегин.
– Коравье.
– Мать как зовут?
Коравье вопросительно посмотрел на Росмунту, потом на Ринтытегина.
– По обычаю кому отвечать на вопрос: мне или жене?
– Ладно, – махнул рукой Ринтытегин. – Я уже записал. А русское имя у тебя и Росмунты есть?
– Нет. Еще не взяли.
Вдруг Ринтытегин стукнул себя по лбу:
– Что я делаю?! Я же нарушил закон! Как я могу выдать свидетельство о рождении, когда не зарегистрирован брак?
Праву поймал на себе беспокойный взгляд Коравье.
– Разве нельзя сделать что-нибудь? – спросил Праву у Ринтытегина по-русски. – Не портить же праздник Коравье и Росмунте. Они получают первый советский документ, и мне кажется, не столь уж важно, что это: свидетельство о браке, паспорт или свидетельство о рождении.
Ринтытегин развел руками:
– Получается заколдованный круг: если я, действуя по инструкции, не выдам свидетельство о рождении, то окажусь бюрократом, но, с другой стороны, мне, председателю сельского Совета, неловко нарушать закон…
После долгих колебаний Ринтытегин наконец выписал свидетельство о рождении, и Коравье принял его со взволнованным и радостным видом. Он помахал красочной бумажкой перед лицом маленького Мирона:
– Смотри, ты первый из нашего стойбища, удостоенный бумаги!
