Владимир Данихнов - Девочка и мертвецы
— Что будем делать, дядь Вася? — спросил Ионыч.
— Ко мне пойдем, — решил дядь Вася и крикнул в дверь: — Раз уж так случилось, что неблагодарные ироды захватили власть над литературой!
— Ты к совести моей не взывай, дядь Вася! — откликнулись из библиотеки. — Не тот это случай, чтоб к совести взывать! В городе жесточайший кризис, каждый сам за себя!
— Ну, звиняйте тогда! — Дядь Вася картинно развел руками.
— У меня приятель в карамельной лавке остался, — вспомнил Ионыч. — Надо бы вытащить.
— Там серые на каждом шагу, — буркнул дядь Вася. — А мне умирать не хочется, так-то.
— Ага, дядь Вася! — закричали из библиотеки. — К моей совести взываешь, а сам-то? У самого-то совесть отмерла! Человека отказываешься спасти из-за боязни за собственную шкуру. Чем ты тогда лучше меня?
Дядь Вася сжал кулаки.
— Ладно, — прошептал он, — покажем ироду, что мы из другого теста слеплены! — Он хлопнул Ионыча по плечу. — Пошли твоего друга выручать. — Дядь Вася с решительнейшим видом подтянул поношенные брюки и, наворачивая снежную кашу на сапоги, словно крошечный бульдозер двинул обратно к площади.
Ионыч положил лопату на плечо и пошел за ним.
Из библиотеки закричали:
— Да вы просто выгоды не видите! А выгода в том, что живым быть выгоднее, чем мертвым! Если вы такие умные, почему вы скоро станете мертвыми?!
Ему не ответили. Человек в библиотеке нервно заходил из стороны в сторону. Остановился, топнул тапкой об натертый мастикой паркет:
— Подонки! Совесть разбудили!
Глава вторая
Сокольничий купил в лавке коробку шоколадных конфет с симпатичной розочкой на бумажной обвертке, два кулечка разноцветных карамелек, пару яблок в сиропе и газированный напиток. Уселся за столик в углу, тщательно разложил на льняной скатерке сладости и, перекрестясь, взялся за еду. Катенька стояла возле стола и смотрела.
— Бедная ты моя, горемычная, — сказал сострадательный Федя. — Конфеток хочется?
— Хочется, дядя Федя, — призналась Катенька.
Сокольничий положил в рот клубничную карамельку, с задумчивым видом пососал и вздохнул:
— Все конфеты отдал бы тебе, ей-богу, но Ионыч… что Ионыч-то скажет? Думаешь, одобрит?
Катенька опустила голову.
— То-то же. Сама понимаешь, не одобрит Ионыч. Еще и поколотит! — воскликнул Федя, горстями запихивая в рот шоколадные хрустяшки. — Разве могу я допустить, чтоб мою лапушку наказали, тем более телесно? Нет, не могу я этого допустить, хоть убей, не могу. — Сокольничий покачал головой, запил конфеты газировкой и смачно надкусил яблоко.
— Яблочка бы… — тихо попросила Катенька. — Понюхать хотя бы!
Федя укоризненно посмотрел на нее.
— Понюхать? Это же натурально издевательство над ребенком, который на самом деле есть хочет, а не нюхать! Нет, Катенька, и не уговаривай: не враг я тебе, нюхать не дам.
Девочка потупилась, пробормотала:
— Простите, дядя Федя. — Она сжала кулачки, собралась с силами и улыбнулась. Посмотрела на сокольничего светло, радостно и воскликнула: — Какой вы все-таки добрый! Я, пустоголовая, секунду полагала, что вы от жадности конфетами не угощаете, а вы, оказывается, обо мне заботитесь! Ну как тут не полюбить вас еще больше?
— Теперь-то понимаешь мою заботу? — спросил тронутый такими словами сокольничий и аккуратно положил огрызок яблока в карман шубы — на потом пожевать.
— Теперь поняла и от всей души говорю вам спасибо, дядя Федя!
Сокольничий чуть не прослезился. Шмыгнул носом, собрал шоколадные крошки со стола, кинул в рот, поднялся.
— Умничка ты моя. Пойдем-ка наружу: Ионыч нас уже заждался, небось.
Снаружи зашумели: закричали, затопали. Кто-то выстрелил: раз, другой, третий. Хозяин карамельной лавки обеспокоенно посмотрел на хлипкую дверь, обтер руки об фартук и нырнул под прилавок; извлек ружьецо, протер тряпочкой запылившийся ствол.
— Что там? — спросил Федя. — Чего палят-то? Фейерверк, что ль?
— Хано для пхаздника, — сильно картавя, ответил лавочник. — А фейехвехков у нас отходясь не водилось, мы не пижоны. Вы давайте-ка сюда, за пхилавок, почтенные. На всякий, как говохится, случай.
— Как скажете, родной!
Сокольничий потащил Катеньку за прилавок. Девочка удивленно посмотрела на него, но роптать не стала. Они спрятались за широкой спиной лавочника. Катенька с любопытством разглядывала темные потеки на спине торговца. Подумала, что это удивительно: в лавке прохладно, а он вспотел. Лавочник поднял ружье, с философским смиреньем прицелился в дверь. Шум на улице сместился вправо; застрочил пулемет, потом на него будто великан наступил и тишина — как отрезало.
— Папа! Мой папа там!! — Мальчишечий голос срывался на визг.
— Так, — сказал хозяин лавки. — Че-та вообще непохядок, похоже. Давайте чехез задний ход, двохами уходить…
— А товар как же? — уточнил Федя, украдкой воруя с прилавка ириски.
— Не до товахов сейчас, — буркнул лавочник, роясь в карманах. — Куда этот чехтов ключ подевался? А, вот… — Он вручил ключ сокольничему. — Откхывай.
Парадная дверь скрипнула, надулась, словно живот беременной женщины на последнем месяце, и лопнула. Щепки-доски разметало по лавке. Брызнула колючими осколками витрина. Федю и остальных чудом не задело.
На пороге стоял мертвяк, и Катенька вздрогнула: серый совсем не походил на тех, в Снежной Пустыне. У этого было бугристое тело, покрытое гноящимися язвами; руки-ноги бултыхались, словно резиновые шарики, наполненные гнилой водой; глаза горели ядовитым желтым огнем.
Мертвяк, шатаясь, сделал шаг и просипел:
— Из забывших меня можно составить город…
— Стреляй в него! — закричал Федя лавочнику, азартно размахивая кулаками. — Чего же ты стоишь? Заряди ему в башню!
Торговец опустил ружье.
— Климка Голиков, — прошептал. — Как же так… мы думали, ты в той авахии сгохел напхочь, а ты вот как…
— Из забывших меня… — пробормотал серый. Взял с витрины трюфель, повертел в кривых пальцах, раздавил.
— А мы тебя съесть, получается, собихались. — Лавочник виновато посмотрел на ружье. — И застхелить. Вот такие пихоги. Даже непонятно, как после этого жить. И стоит ли вапче.
Мертвец шагнул к нему.
— …можно составить город.
— Так-то оно так, — виновато сказал лавочник и отвернулся. — Некхасиво. Но ты нас тоже пойми: зимой с мясом напхяженка, а шашлычка хочется, да и как вообще без мяса жить? Без мяса жить совсем никакой возможности. Зимой даже вегетахианцы мясо жхут, сволочи.
Федя понял, что толку от лавочника будет мало, взял Катеньку за руку и потащил к задней двери.
— К твоей маманьке давеча в гости заходил, — признался торговец. — Семидесятый юбилей баба спхавила. Дехжится молодцом твоя стахуха Голикова! — Лавочник поднял голову и замер: мертвяк стоял совсем рядом, руку протяни.
— Го-ри-ко-ва, — тихо произнес серый. — Мо-я фа-ми-ли-я Го-ри-ков.
— Дык я и говохю: Голиков.
— Го-ри-ков!!
— Э-э… Го-ли-ков? Че ты от меня хочешь вапче? Голиков!
Мертвец завизжал, сцапал хозяина за шею, сдавил.
Катенька дернулась, но сокольничий держал крепко.
— Дядя, отпустите! — закричала девочка. — Я помочь хочу!
— Кому помочь, неразумная?!
Девочка уперлась ножками в пол, вырвала руку. Подбежала к прилавку, схватила с витрины горсть конфет…
«Что ж ты так, Катенька… — Сокольничий схватился за голову, — В такой страшный час, когда смерть нам грозит, не обо мне думаешь, а о том, как бы конфетами полакомиться… Бог тебе судья, лапонька…» — Едва сдерживая рыданья, Федя отворил дверь и очутился в проходном дворике. Дворик окружали угрюмого вида угольные склады и аккуратно уложенные поленницы. С заледенелых козырьков свисали толстые сосульки — кривые и острые, как волчьи зубы. Сокольничий перекрестился и побежал, куда глаза глядят, а глядели они строго прямо.
Катенька подскочила к мертвяку, протянула на раскрытой ладони конфеты:
— Угощайтесь, дяденька! — заплакала: — Пожалуйста!
Страшные бугры на лице мертвеца с шипением сдулись, глаза погасли, будто в голове у серого пробки выбило. Мертвяк разжал пальцы, и хозяин лавки упал на пол; перхая, отполз к кассовому аппарату. Мертвец дергающимися узловатыми пальцами осторожно взял конфету с Катенькиной ладошки. Видно было, что он очень старается не навредить девочке — даже случайно.
— Вкусные, — сказала Катенька. — Правда же, вкусные?
Мертвяк сунул конфету мимо рта, попал в щеку, раскрошил. Раскрыл ладонь: шоколадные крошки посыпались на прилавок.
— Это ничего, ничего, — прошептала Катенька. — Вот еще, угощайтесь!
Серый взял другую конфету.
— На самом деле я их не пробовала, — призналась девочка. — Но убеждена, что конфеты очень вкусные. Ведь не может такого быть, чтоб на свете существовали невкусные конфеты!
