Виктор Голявкин - Избранные
— Он ваш дядя, что ли?
— В общем-то да, — говорю, — но не совсем.
— Как это понять?
— Матери разные, понимаете.
— А-а-а…
Помолчали.
— А жена у него есть? — спрашивают.
— А какую вы имеете в виду?
— Смотрите-ка, второй раз женился!
— Вы, наверное, стюардессу имеете в виду? — спрашиваю.
— Про стюардессу мы ничего не знаем, ой, как интересно! Расскажите нам про стюардессу! Он нравился женщинам, правда, Паша? Смотри-ка, на стюардессе женился!
Паша задумчиво моргал.
— Да это раньше, — говорю, — у него была жена стюардесса, а сейчас… Как ее… Сикстинская мадонна, в общем…
Они переглянулись, удивились они здорово. Сикстинская мадонна их совсем убила.
Опять помолчали.
— А скажите, стюардесса интересная женщина, как она выглядит? — спросила Катя.
— Она, — говорю, — раньше в кино снималась… Да вы ее знаете… Красоты необыкновенной. Волосы абсолютно золотые, а глаза настолько синие, что хоть сейчас же помирай… А о фигуре и говорить нечего. Все падают…
— В каких же она картинах снималась? — спросила Катя.
— Да в этих, — говорю, — как их…
— Вспомните, вспомните…
— Много больно разных картин в голове перемешалось…
— Очень жаль, мы постоянно следим за новыми лентами… Кино — наша слабость, правда, Паша?
Паша кивнул.
— Интересно, отчего же она в авиацию подалась? И должность не ахти.
— Романтика, — говорю.
— Интересно…
— Очень даже, — говорю. — Она сейчас за адмиралом замужем. Адмирал мне кортик подарил…
— Вот как бывает!.. — воскликнула Катя. — Что значит красота!.. Бросила сниматься, совершила вроде бы опрометчивый, легкомысленный шаг. Ринулась в романтику. Порвала с кино. Ан нет! Выходит замуж за адмирала…
— Любопытная история, — сказал Картошин, — почему они все-таки разошлись?
— Ах, — сказала Катя, — брось ты: почему да почему! Так надо!
Она глубоко вздохнула и уставилась на стену. Я посмотрел туда же. Там на гвоздике висел значок. Тот самый. Первомайский. Она смотрела дальше. В пустоту.
— Нет, почему же все-таки? — допытывался Картошин, уставившись на меня.
Тут я ничего придумать не мог и сказал «не знаю».
— Оставь ты в покое мальчишку, — сказала Катя, но он от нее отмахнулся.
— Ну, а вторая жена, — спросил Картошин, — как вы изволили назвать, живет с ним? Все нормально? В порядке? Да?
— Красивая, — говорю, — очень… Исключительно поет. Зовут в оперу, а она не идет…
— Но с ним она живет? — спросил Картошин, слегка раздражаясь.
— А с кем же ей жить, — говорю, — конечно, с ним…
Катя Картошина смотрела в пустоту. Картошин сказал:
— Какая у него все-таки должность, вы не вспомнили?
— Не могу, — говорю, — вспомнить.
— Пока он не вернулся, вы нам что-нибудь еще расскажите, со стороны племянника видней…
Я им всякую чушь понес.
— Бывают, — говорю, — у него разные гости, наезжают сюда разные директора заводов, фабрик, предприятий, институтов, лечебниц и больниц и обсуждают разные вопросы. Пьют чай с вареньем «Роза»…
Они даже посерели от моих басен.
— …Был один министр с женой… Два мастера спорта, боксеры…
— А как фамилия, не помните?
— Нет. Одного вроде бы Николаем звали… Тяжеловес из Москвы… О! Вспомнил. Королев! Бритая голова, и пиджак по швам трещит, как повернется… А другого фамилию я никак не припомню…
— А министра, министра как фамилия была?
— Министра?
Он весь вперед подался, очень хотел фамилию министра услышать. А я сморщил лоб, будто вспоминаю.
— Ну, ну? — спрашивает.
— Сейчас, сейчас…
— Какой отрасли, отрасли какой?
Я изо всех сил сморщился и говорю:
— Забыл.
— Что у вас за голова, простите, — разочарованно сказал Картошин. — Такой молодой — и такая память… Ваш дядя, насколько мне известно, не страдал этим изъяном.
— А потому, что матери разные, я же вам объяснял.
— При чем здесь матери! — завелся Картошин. — От вас ничего толком не добьешься, племянничек называется…
Мне мысль в голову пришла культурненько от них отделаться.
— Вы меня простите, — говорю, — мне нужно домой по телефону позвонить, я вас на минуточку оставлю.
Звоню родителям, так и так, говорю, задержусь сегодня на работе, в парке крупное праздничное гулянье намечается, требуется усиленная реклама.
Могу теперь сидеть хоть до утра. Пока мне денег не заплатят.
…Появился Штора в обнимку с приятелем. Оба уже где-то заметно хватили.
Несколько бутылок появилось на столе.
— Мы слышали от твоего помощника, — сказал Картошин, — что у тебя тут министры заседают…
— Ладно, ладно, — сказал Штора, звеня рюмками в буфете.
Приятель вываливал в тарелки купленную закуску.
— Что вы на меня уставились? — вдруг сказал Штора.
Картошины действительно на него глазели, как будто он с того света или с луны свалился. Сидят на диване, держатся за руки как маленькие и глаз с него не спускают. Задал я им задачу! Вот-вот спросят, как фамилия министра.
Вопрос их немного смутил.
Поднимая рюмку, Штора сказал:
— Я сегодня завершил почти полностью грандиозный эксперимент, мероприятие крупного масштаба, но это только часть моего плана…
Картошины смотрели ему в рот.
— За это и выпьем… И за встречу.
— С летчицами знакомство заводишь, — сказала Катя, пригубляя из рюмки.
— Налей-ка, Вася, — сказал Штора приятелю, не слушая ее. — Выполнение и перевыполнение плана есть насущная задача… Четкое решение задачи…
Пошло, пошло, покатилось, подумал я.
Все держали рюмки в руках, а он произносил тост. Рюмка его, между прочим, стояла на столе.
— …Выпьем за успехи и за праздник! — закончил он.
Я отказывался пить. Штора с Васей на меня наседали, заставляли, уверяли, ссылаясь на праздник (такой день и такое отношение!), на болезни (кто не пьет, тот скорее заболеет и умрет), не пьют только плохие люди, и курица пьет…
Катя пыталась меня защищать. Картошин ее поддерживал. Но Штора им не давал рта раскрыть, тараторя без умолку. Только Вася ухитрялся каким-то образом вставлять словечки, находя паузы в потоке слов хозяина.
Хозяин с Васей пили хорошо.
Картошины пили плохо.
Вася беспрерывно наливал.
Хозяин беспрерывно говорил.
Картошин испуганно отставлял свою рюмку.
— Ты должен выпить, — твердил ему Штора, — ты уважай этот дом, ты слушай меня, по восточному обычаю, слушай сюда, Картошин…
— Мне достаточно, — молил Картошин, — мне вполне достаточно, я больше не могу…
Удалось прорваться со своим вопросом Кате:
— А где пироги? Почему нет хозяйки?
Штора ей не ответил. По самой простой причине. Хозяин закусывал.
— Сейчас я вам прочту стихи! — воспользовался этим Вася.
Глядя в тарелку, он начал:
Вечность в вечности моей души,
Я могу прожить в глуши,
Но принцем…
Я могу прожить в тиши,
Но принцем…
Картошин потянулся к рюмке, немного отпил и поперхнулся. Вася после стихотворения «Принц» перешел на следующее стихотворение без названия:
Могу я все, и все я не могу,
Туда иду я, не туда иду…
— Ерунда, — сказал Штора, — мы туда идем, мы все можем!
Вася налил.
Картошин накрыл свою рюмку ладонью, и Вася налил ему на руку.
Катя сказала:
— А мальчишке все-таки, я думаю, незачем сидеть со взрослыми, ему к родителям пора. Добрый дядя ему попался…
— Пусть идет, никто его не задерживает, — сказал Штора, на меня не глядя. — Может быть, ты пойдешь домой? — спросил он, опять же на меня не глядя.
— Никуда я не пойду, — сказал я.
— Ну и сиди, — сказал он.
Вася снова попытался читать стихи, но Штора остановил.
— Пусть, пусть читает, — попросил Картошин, — мне понравилось.
— Поэт… это такое… — сказал Вася, — это настолько… Это Пушкин!
— И Лермонтов, — сказал хозяин.
— Не только, не только, — запротестовал Картошин.
— Но только не он, — сказал Штора, указывая на Васю. — Вот я вам сейчас продемонстрирую!
— Виконт пишет стихи! — воскликнула Катя.
— Не пишу, а демонстрирую, — поправил Штора, — прошу внимания! Прошу.
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна,
Эт Штора Викентий…
Мутно небо, ночь мутна.
Еду, еду в чистом поле,
Колокольчик динь-динь-динь…
Эт Штора Викентий
Средь неведомых равнин!
«Эй, пошел, ямщик!..» — «Нет мочи:
Коням, барин, тяжело!»
Эт Штора Викентий…
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
Эт Штора Викентий
Да кружит по сторонам.
Посмотри: вон, вон играет,
Дует, плюет на меня;
Эт Штора Викентий…
Одичалого коня!
Там верстою небывалой
Он торчал передо мной;
Эт Штора Викентий
И пропал во тьме пустой…
«И пропал во тьме пустой… И пропал во тьме пустой…» — завертелось назойливо у меня в голове.
