Патрик Модиано - Маленькое чудо
Возможно, она знала мою мать, когда та, после своего «несчастного случая», работала где-то здесь танцовщицей и жила в гостинице. Годы путались у меня в голове.
— Наверно, в то время здесь было много танцовщиц, — сказала я. — Вы знали кого-нибудь из них?
Она сдвинула брови.
— Тут был самый разный народ…
— Вы работали по ночам?
— Да. Довольно часто. — Она по-прежнему хмурилась. — Я не очень люблю говорить о прошлом… Вы почти ничего не едите. Так нельзя.
Я проглотила кусочек, чтобы сделать ей приятное.
— Вы собираетесь еще долго жить в этом районе? Может, стоит поискать комнату поближе к Школе восточных языков?
Ну да, ведь я же наврала, будто учусь в Школе восточных языков. Я и забыла, что она считает меня студенткой.
— Конечно. Я планирую переехать, как только получится…
Мне хотелось сказать ей, что на том месте, где я сейчас сижу, на площади Бланш, возможно, сидела двадцать лет назад моя мать. И когда я родилась, она жила, как и я теперь, в доме номер 11 по улице Кусту, не исключено даже, что в той же самой комнате.
— Отсюда удобно добираться, — сказала я. — Сажусь на метро и еду по прямой до «Севр-Бабилона».
У нее опять промелькнула ироничная усмешка, как будто она мне не верит. Я говорила наобум. Я и представления не имела, где находится эта Школа восточных языков.
— У вас такой удрученный вид, — сказала она. — Мне хочется знать, что вас так тревожит…
Она приблизила ко мне лицо. Зеленые глаза смотрели прямо на меня. Она пыталась прочесть мои мысли, я готова была застыть в сладком оцепенении и говорить, говорить без остановки, рассказать ей все. И она не будет ничего записывать, как Моро-Бадмаев.
— Я еще поживу немного в этом квартале, и конец.
Чем дольше она всматривалась в меня своими зелеными глазами, тем яснее я видела себя сама. Мне даже казалось, что я от себя отделилась. Все очень просто: девятнадцатилетняя девушка, шатенка, сидит на банкетке в кафе на площади Бланш. У тебя рост метр шестьдесят, ты в шерстяном свитере грязно-белого цвета с вывязанными косичками. Ты еще поживешь тут немного, и конец. Ты здесь потому, что хотела в последний раз попробовать подняться по течению лет, чтобы разобраться. Именно здесь, под этими электрическими лампочками на площади Бланш, все и началось. И ты последний раз вернулась в Родные Места, узнать, не было ли другого пути и не могло ли все сложиться иначе.
— Чему конец? — спросила она.
— Ничему.
И я проглотила еще кусок, чтоб доставить ей удовольствие.
— Возьмите хотя бы десерт.
— Нет, спасибо. Но мы могли бы с вами что-нибудь выпить.
— Вряд ли вам сейчас на пользу крепкие напитки.
Мне нравилась ее ироничная улыбка и манера выражаться ясно и прямо.
— Вы давно не выезжали из Парижа?
Я сказала, что с шестнадцати лет. Не считая двух или трех раз, когда этот мой знакомый, Вурлицер, возил меня на Северное море.
— Вам нужно на свежий воздух. Хотите, поедем вместе в субботу? Мне опять надо дня на три в Бар-сюр-Об… Вам сразу станет лучше… У меня там дом в окрестностях.
Бар-сюр-Об. Я представила себе первые лучи солнца, усыпанную росой траву, прогулку вдоль реки… Я готова была размечтаться от самых простых названий[6].
Она еще раз спросила, не хочу ли я поехать с ней в субботу в Бар-сюр-Об.
— К сожалению, я должна работать в субботу, — ответила я.
— Но я еду около шести вечера…
— Тогда я, наверно, смогу. Это, правда, так любезно с вашей стороны.
Я отпрошусь пораньше у Веры Валадье. А девочка? Вряд ли они будут против, если я заберу ее на пару дней в Бар-сюр-Об.
Мы шли по бульвару. Я не осмеливалась попросить ее опять остаться у меня ночевать. Если что, всегда можно позвонить Моро-Бадмаеву. А вдруг он занят где-то до завтра и его нет дома?
Она почувствовала мою тревогу. Взяла меня под руку и сказала:
— Если хотите, я провожу вас.
Мы повернули на улицу Кусту.
Проходя мимо темного деревянного фасада «Небытия», я увидела у входа афишу «СЕН-ВЕРН. ЕГО ДЕВОЧКИ И ПОЕЗД-ПРИЗРАК» и вспомнила слова Фредерики, когда она рассказывала мне о матери и о «несчастном случае», из-за которого мать бросила настоящий балет и танцевала в заведениях вроде этого: «Скаковая лошадь, которую ведут на бойню».
— Вы не собираетесь, надеюсь, сесть на поезд-призрак? — спросила аптекарша.
Ее улыбка успокоила меня.
В комнате она вынула из кармана коробочки с лекарствами и положила на ночной столик.
— Не забудете? Я написала на упаковках, как принимать…
Потом наклонилась ко мне:
— Вы очень бледненькая… Я уверена, что три дня за городом пойдут вам на пользу. Прямо около дома лес, где можно отлично погулять.
Она провела рукой по моему лбу.
— Ложитесь…
Я легла, и она сказала, чтобы я сняла пальто.
— У меня ощущение, что сейчас за вами надо присматривать в оба…
Она тоже сняла шубу и укрыла меня.
— У вас до сих пор не топят… Надо вам переехать ко мне и перезимовать в моей квартире.
Она сидела на краю кровати и опять смотрела на меня зелеными глазами.
...
Я вышла на «Порт-Майо» и пошла по аллее вдоль Ботанического сада. Стоял холодный, но солнечный день, и небо было прозрачно-голубое, наверно как в Марокко. Все окна дома Валадье были закрыты ставнями. Когда я собиралась позвонить в звонок, я увидела засунутое под дверь письмо. Я подняла его. Это оказалось письмо, которое я отправила в среду с площади Аббесс. Я позвонила. Никто не открыл.
Я подождала немного, сидя на ступеньке. Солнце слепило глаза. Я встала и позвонила еще раз. И тут решила, что ждать не имеет смысла. Они уехали. Дом должны опечатать. У меня ведь в прошлый раз было такое предчувствие.
Я держала письмо в руке. И вдруг ощутила, как возвращается головокружение. Я давно знаю, что это такое, еще со времен Фоссомброна, когда училась переходить мостик. Один раз бегом, потом быстрым шагом, а на третий раз я старалась идти как можно медленнее, по самой середине моста. И теперь тоже надо было заставить себя идти медленно, не держась за парапет, твердя про себя успокоительные слова. Бар-сюр-Об. Аптекарша. Около дома лес, где можно отлично погулять. Я шла по аллее вдоль Ботанического сада, уходя все дальше и дальше от дома с закрытыми ставнями. Головокружение усиливалось. Это из-за письма, которое зря засовывали под дверь и которое никто никогда не распечатает. А ведь я отправила его с почты на площади Аббесс, такой же точно, как все остальные почты в Париже, во Франции. Письма, адресованные мне из Марокко, наверно тоже остались нераспечатанными. На конвертах был неправильный адрес или просто ошибка в написании, и этого оказалось достаточно, чтобы они пропали одно за другим, завалявшись на какой-нибудь неведомой почте. А может, их отослали назад в Марокко, но там уже никого не было к этому времени. И они потерялись. Как пудель.
Когда я вышла из метро, по-прежнему светило солнце и небо было голубое, как в Марокко. Я зашла в «Монопри» на улице Фонтен и купила бутылку минеральной воды и плитку молочного шоколада без орехов. Потом перешла площадь Бланш и срезала угол по улице Пюже.
В комнате я села на кровать, лицом к окну. Поставила бутылку воды на пол, а шоколад положила на кровать. Я открыла одну из коробочек, которые принесла аптекарша, и высыпала часть содержимого в руку. Маленькие белые таблетки. Я положила их в рот и проглотила, запив минеральной водой из горлышка. Потом съела кусочек шоколада. Потом повторила все это еще несколько раз. С шоколадом глоталось легче.
Сначала я не поняла, где я. Белые стены и электрический свет. Я лежала на кровати, но на другой, не той, что на улице Кусту. Без подушки. Головой на простыне. Вошла черноволосая медсестра и принесла йогурт. Поставила его за моей головой, на некотором расстоянии, прямо на простыню. Она ждала и наблюдала за мной. Я сказала: «Не могу достать». Она сказала: «Ничего. Придется постараться». И вышла. Я расплакалась.
Я находилась в большом стеклянном ящике. Потихоньку я огляделась. В других таких же ящиках были аквариумы. Это, наверно, аптекарша привезла меня сюда. Мы ведь договорились с ней встретиться в шесть часов, чтобы ехать в Бар-сюр-Об. В аквариумах двигались какие-то тени, вероятно рыбы. Я слышала все более громкий шум бегущих струй. Когда-то давным-давно я застряла во льдах, теперь льды таяли и журчала вода. Я лежала и гадала, что это за тени в аквариумах. Как мне потом объяснили, нигде не было места и меня положили в отделение для недоношенных детей. Долго еще я слышала журчание воды — знак, что для меня тоже с этого дня началась жизнь.
СНОСКИ
1
В пятидесятых годах и позднее в парижском метро на некоторых станциях существовали дверцы, сдерживавшие поток пассажиров при выходе на платформу. (Здесь и далее — прим. перев.)
