Диана Виньковецкая - Америка, Россия и Я
— А куда американцы летом отдают школьников? Как ваши дети будут проводить каникулы? — спросил Яша.
— В бойскаутский лагерь, — ответил про–фессор политики Роберт. — А вы хотите своего отправить?
— Хотим, но…
Тут же Роберт позвонил куда‑то, и, как Сивка-Бурка, появился перед нами молодой человек, начальник бойскаутского лагеря, профессор ботаники, специалист по болезням растений.
Мы не успели и пообедать, как Илюшу обмундировали одеждой выросшего из неё Роба-младшего и без проверки ушей, справок, паспортов, анкет увезли в бойскаутский лагерь. Завтра открывался сезон.
— До свиданья, Илюша! — только и успели мы сказать, как он, счастливый, с фляжкой, с медалями и нашивками гордо прошёл в приехавшую за ним машину, под восторженным взглядом Данички.
Тут же вошла почтенная пара, муж и жена — соседи, напротив живущие. Он — бывший инженер в отставке, а она — домашняя хозяка и большая деятельница в какой‑то церкви, не относящейся к главным знакомым религиям.
— В городе, — сказала Марлин Яше, интересующемуся всякими религиозными подробностями, — есть двадцать три церкви разных направлений.
…«И всем богам я посвящаю стих…»
Стали беседовать о религии и церквях. Зауважав Яшу за его осведомлённость в разных направлениях, они пригласили нас на празднование Дня Независимости, 4 июля, получив от нас признательность и обещание непременно прийти, тем более, что у нашего младшего сына Данички день рождения в этот день.
Они удивились, что в России знают о Дне Независимости, и тоже рожают в этот день детей.
Жена Яшиного шефа, оклахомская взрослая красавица Лилиен, привезя для нас мандарины, апельсины и сладости для детей, посоветовала нам что‑нибудь посмотреть, нужное для хозяйства, на «yard‑sale». Что это такое? Андрей и Галя захотели заглянуть и нам показать это американское развлечение. Почти за углом происходило такое зрелище: на поляне перед одним из домов были расставлены столы, а на них лежали разные ненужности, которые хозяева, вместо того, чтобы выбросить, решили продать. Чего там только не было! от гвоздей до ожерелий, как у нас на Барахолке. Андрей и Галя для натюрмортов приобрели: старинный медный чайник, набор эбонитовых пуговиц, нашитых на кружевную кофту, две пряжки из скорлупы кокосового ореха, ожерелье из прозрачного кварца с зёрнами смолы — Яша сказал, что этот редкий вид кварца добывается в штате Нью–Йорк. И еще две кастрюли для варки и парений, уплатив за все приобретения семь долларов.
Разгрузив прицеп, проводив Галю и Андрея обратно в Нью–Йорк, а Илюшу — в лагерь, мы продолжали развешивать и размещать Яшины творенья, присматривая, какая абстракция где привисится. Когда предметное голубое изображение мы пристраивали около входной двери, в пролёте между стёклами, — увидели идущую по нашему двору миловидную женщину, держащую в руках горшок с ярко–малиновым цветком.
— Меня зовут Поли Кабб, — сказала она по-русски, чисто, с красивым иностранным акцентом.
— Я живу на соседней улице, на склоне холма. Я изучаю и преподаю русский язык. Этот цветок я вам принесла, чтобы он у вас жил. Он посажен в землю, привезённую мною с могилы Пушкина, из села Михайловского.
«Ай, да Пушкин! Ай, да молодец!»
— Спасибо!
Слух куда пронёсся! В глубину Аппаллачских гор — «и друг степей, калмык»!
— Цветок нужно поливать два раза в месяц и держать на солнышке. Он из Мексики.
— Хорошо.
— Приходите к нам на русские ланчи.
— Что это такое?
— У нас в университете в кафетерии по вторникам с одиннадцати до часу собираются люди, говорящие по–русски, кушая, разговаривают, говорят на русском языке.
— Это единственное место, где Дина сможет разговаривать, и, конечно, она с радостью к вам присоединится, — сказал Яша.
— Я за вами заеду в ближайший вторник.
— Я обязательно буду готова, — ответила я.
— Как приятно было познакомиться!
Разместив абстрактную картину под названием «Зимний сад моего детства» — прямо над рыбами, сняв немецкие репродукции и любуясь, как тропические рыбы сочетаются с зимой, услышали входной звонок, напоминающий пение канарейки, видно — тоже с компьютерным управлением. Открыв дверь, я увидела человека с угрюмым обликом. — Северный ледовитый океан на лице.
— Гордон Грендер, — представился он и… улыбнулся.
Вся комната заулыбалась, и зимний сад, и рыбы, и я, и все абстракции.
Не припомню, видела ли я когда‑нибудь такой свет от улыбки. Может быть, это — от контраста?
Без улыбки: глубоко врезавшиеся черты лица — норвежское происхождение отражалось суровостью северных фьордов, — а с улыбкой… Какой актёр может изобразить леденящего викинга или Марса (сколько хочешь!), но так улыбнувшегося? (Пока доберёшься до главной роли, все улыбки израсходуешь!)
Гордон был американский геолог, профессор геологии, наполнивший нам холодильник едой и подаривший нам свою вдохновенную улыбку при нашей первой встрече.
Гордон тут же посоветовал нам купить машину, которую он видел продающейся на заправочной станции за сто долларов.
— Давайте поедем и посмотрим, есть ли у неё мотор! — предложил он Яше, и они поехали.
И привезли красавицу!
Цвета синего индиго с медно–красным оттенком «Impala» — стройно–длинную, брошенную каким‑то студентом.
Позабыв детей, Яшу, дом, обеды, ужины, я приступила к её очищению и омовению.
Студент, видимо, учился, спал, ел, пил в машине и всё в неё складывал. Два полных дня я вытряхивала из неё набросанное: газеты, банки, бутылки, тряпки. Попались даже два тома книги «Иосиф и его братья» и костыль. Видно, стодолларовая красавица была у образованного человека, хотя он обращался с ней не самым ласковым образом.
Я же на старости её лет устроила ей холёную жизнь: вычистив весь багажник, вытряхнув и пропылесосив все внутренние ковры, ласкала её влажной тряпочкой, тёплой водой, протирала салфетками и высушивала. Через каждые пять минут выходила посмотреть, как она красуется под крышей гаража.
Это, пожалуй, была моя первая глубокая «вещественная» привязанность, ни с чем до сих пор не сравнимая — ни с бусами из тонкого белого стекла с отшлифованными фацетками, ни с гранатовыми серьгами, сделанными для меня знакомым мастером, отделанными жемчугом; ни с оплакиваемым мною малахитовым набором, вырванным у меня вместе с сумочкой в Италии, ни с юбками…
Может быть, я почти так же страстно любила свой американский передник, но тогда я была ещё маленькой для настоящей любви.
Я фотографировалась на машине, на крыльях, на радиаторе, открывала дверь, закрывала дверь, забиралась верхом на переднюю её часть, как в фильмах и рекламах про красивую обстановку, позируя нашему первому американскому другу, Джону Кохану, журналисту из «Time» (мы подружились еще в Нью–Йорке, — он пришел брать у Яши интервью; я, боясь встречи с американским журналистом, надела свою знаменитую бархатную чёрную юбку, и, открыв ему дверь, сразу сказала, что я его боюсь, на что он незамедлительно ответил, что он тоже боится, — это его первое интервью для статьи «Иван против Ивана») Когда он проявлял фотографии с моими ухищрениями, его мать, увидев такое машинное благоговение, спросила его:
— А что это твоя русская приятельница делает с машиной?
Джон ей ответил:
— Она никогда не видела машину в своих руках.
Зато видела, как у нас в доме на Лесном проспекте, в «доме специалистов», где я жила с родителями, и помимо меня — много знаменитостей: художник Натан Альтман, академик Линник, и один знаменитый актёр, очень знаменитый, и я не буду его называть, его все знают по главным ролям; но только живущим в доме рядом с ним удавалось наблюдать его истинную, неподдельную любовь без роли — к его машине.
Выходя по утрам, он согревал её своим дыханием — дыхнув на батистовый носовой платок, как на младенца, касался им стёкол своей любимицы, обходя её со всех сторон и любуясь, и, гладя её согретым платком, — замирал. Видно, готовился к роли возлюбленного. Моя мама говорила, что ей не нужно в театр ходить, потому как вряд ли он в театре мог выделывать такое, неповторимое, неподдельное, искреннее; и пролетария, бескорыстно–духовного, тоже вряд ли сыграть у него получится?
Через мой роман с синей красавицей я лучше стала понимать того актёра — не сыграть мне бескорыстного пролетария. Хочу посмотреть — у кого получится?
А наш шофёр в экспедиции! Руслан, сосланный чеченец, любивший свою грузовую машину, назвавший её «Маруська», так нежно и уважительно к ней относился, что как‑то вечером, когда мы возвращались на «Маруське» из длинного маршрута и машина бухнулась в яму и заглохла, как он её уговаривал!:
— Маруська! Маруська! Давай! Ну, давай, вытаскивай! — умоляет Руслан. — Пол–литра поставлю!
«Маруська» буксовала, буксовала и… выкарабкалась. Руслан ей вылил половину бутылки водки в радиатор, чокнувшись с ней и сказав:
