Владимир Маканин - Погоня
Она улыбается, вспомнив о четырехстах рублях, которые ее муженек пустил на ветер. Вот недотепа. Тут есть своя закономерность: не привык к четырехкомнатной. Не привык к машине возле подъезда. Не привык к счастью. Слишком резкий переход.
Но через неделю Светик делает ему уже вполне серьезный втык: мозги надо вправлять, как вправляют вывихнутую руку, — резко. Он подарил деньги (на этот раз всего лишь двести!) своему приятелю Сереже Скобликову. Обаятельному человеку, который лечит свою мать. Лечить мать — дело святое и нужное, кто же спорит. И вот заботливый сын Сережа поедет теперь с матерью (и с деньгами!) в санаторий…
Инженер разводит руками:
— Но это же Скобликов. Сережа Скобликов — обаятельный человек!
Светик в гневе:
— Мне надоели твои обаятельные люди. Мне надоели их больные мамы. Мне плевать на крыши над их головами. Мне плевать — ты хорошо слышишь?
— Светик…
— Молчи!
И уже на следующий вечер он привозит полдюжины обаятельных людей в дом — он привозит на своей машине… Он приглашает в свой дом и кричит своему Светику:
— Жена-а! — Голос у него стал сильный. Прорезался. Совсем другой голос и совсем другой человек. — Жена! Накрой стол!
Светик по вековечной, пусть даже таящейся в тени, бабьей инерции быстренько накрывает стол: она ведь жена. Она хозяйка. Она делает вкусный салат. Она отдает им жаркое, сготовленное на три дня впрок (они его тут же сжирают). Она сама садится с ними за стол. Она и рюмку пригубляет. Пить она не пьет. Она улыбается гостям, хорошая жена и хорошая хозяйка. А вино льется рекой. И Светик даже не спрашивает, на чьи деньги эта река, — ясно на чьи.
Инженер выкрикивает:
— Пейте, друзья!.. Гуляйте!
Он кричит:
— Пей — не робей! Я всю жизнь робел. Я всю жизнь заикался. Я всю жизнь стеснялся сказать лишнее слово. Моя душа ссохлась — моя душа хочет быть широкой…
Он поднимает стакан с вином:
— Хочу любить всех. Хочу любить и тебя… и тебя!.. и тебя!.. И хочу, чтоб меня все любили.
— Мы любим! — кричат друзья. — Мы любим тебя, Семен!
— К черту Семена, нет больше Семена — я с детства Степан. Я теперь опять — Степан. Гуляй, голытьба!
Светик потрясена. Он пьян, это ясно. Но откуда такая перемена — машет руками, кричит, и глаза — не его глаза. Он весь пылает. Он требует, чтобы друзья сейчас же — сию минуту — спели хором «Вниз по матушке, по Волге…» — и друзья, наэлектризованные его словами, немедленно впадают в песенный раж.
Когда же, если не сейчас, споешь хором! Самое время. Голоса грянули. Гремит вольная казацкая песня… Жильцы снизу бьют по радиатору железом. Жильцы колотят и взывают. Но напрасно.
— Громче! — кричит инженер Разин. — Громче, други. Однова живем!
Светик пробует с ним по-хорошему. Светик пробует с ним по-доброму. Приятели и обаятельные люди наконец разошлись. После гульбы (а с инженером от непривычки пить случилась тяжелейшая рвота) Светик быстренько все прибирает, а потом ложится с ним, измученным и обессилевшим, рядом. Она целует его. Она шепчет:
— Милый. Нельзя тебе пить… Ты же сам видишь. — И еще шепчет: — Мы собирались с тобой строить жизнь — неужели забыл? — общую нашу жизнь. Достойную. Честную.
— Мещанскую, — хрипит он.
— Пусть мещанскую. Пусть немного мещанскую. Но ведь честную. И достойную… Милый, ну что делать, если твоя жена немного мещанка?
Он молчит.
— Ну убей меня за это. Ну я такая — что поделаешь.
Он молчит.
— Я люблю тебя. Я хочу, чтобы у нас была семья… Дети… Работа…
Он начинает стонать:
— Голова. О господи… Голова… Раскалывается.
Светик варит ему крепкий кофе. Таблетка анальгина тоже наготове. Ничего, думает Светик. К достатку привыкать непросто. К семье привыкать непросто. Свыкнется. Сживется. Ничего…
— Пей кофе, милый.
Он пьет. Рука его дрожит. Кофе плещет там и сям. Ночь тянется. Ночь никак не проходит. Он стонет. Светик сидит над ним. Светик вытирает первую свою слезу — она не хочет да уже и не может расстаться с нарисованной давным-давно картиной: тихий муж, семья, счастье. Все было так хорошо. Все было так правильно. Она так старалась.
На другой день он опять приводит компанию. На третий день тоже. Да, да, он извиняется. Он просит прощения. Но опять приводит. Его уже не рвет от спиртного. Он пьет мощно, пьет будь здоров!.. И весь он как-то преобразился, окреп… Плечи раздались. Лицо решительное.
Днем на работе, отложив выкройку и иглу в сторону, Светик в обеденный перерыв идет к телефону — позвонить Ае. Они давние подруги. Они вместе промышляли когда-то на толкучке. Едва-едва не угодив вместе со Светиком в исправительно-трудовое Зауралье, подруга Ая вовремя одумалась — теперь она честно трудится в районном филиале Обменного бюро. Молодая женщина. Милая. И приветливая. Светик вновь встретилась с ней, когда устраивала себе четырехкомнатную квартиру. Именно с помощью Аи она въехала в кооператив так быстро.
Ая благоговеет перед Светиком с давних пор: она считала и считает Светика самой умной и самой красивой. Такая вот женская симпатия. И потому теперь Ая возмущена:
— Не понимаю тебя, Светик, ты же умная из умных. Забери у него сберкнижку. Не будет сберкнижки — не будет этих его казацких выходок.
Светик прижимает телефонную трубку ближе к уху. И отворачивается к окну, чтобы мастерицы и швеи не прислушивались.
— Но нельзя же, — говорит Светик, — начинать строить семью с дележки на «твое» и «мое».
— А почему, собственно, нельзя? — сурово спрашивает Ая.
— Некрасиво. И прочности на будущее нет…
— Для меня это непонятно. А начинать строить семью с гульбы — можно?
Светик вдруг плачет:
— Думала, что жизнь уже наладилась…
— Я тоже. Я так за тебя, Светик, радовалась!
— Строила дом, строила, строила — а он рухнул.
— Еще не рухнул.
— А трещина какая…
Вечером (уже почти ночь) Светик видит из окна — он выходит из машины, с ним какая-то длинная девица. Они целуются. Это занятие длится минут пять или даже десять. Оба покачиваются. Потом (спьяну инженер все же сообразил, что привез девицу не по адресу) они опять садятся в машину. Уезжают. А через полчаса (довез девицу до ее дома) он наконец возвращается.
Приходит. Шумно топоча, возится на кухне — напевает. Гремит бутылкой и стаканом.
Светик вылазит из постели. Она в ночной рубашке. Ей зябко. Она стоит возле и смотрит на его покусанные губы.
— Милый, — говорит она тихо. — А ведь это уже подло.
Инженер Разин добродушно машет рукой:
— Пустое!
— Милый, ты посмотри, что она сделала с твоими губами.
— Пустое, — говорит он. — Не обращай внимания. Я, Светик, люблю тебя. Только тебя. Но я широкая натура — и не виноват, что меня все любят.
Светик колеблется, сказать или нет.
— Раньше — они тебя не любили (когда не было денег).
— Что?
— Они ведь раньше тебя не любили.
— Все меняется. Светик.
Теперь он швыряет деньги направо и налево. Он дарит обаятельным людям (их оказалось немало). Он раздает малознакомым бедным старушкам (их оказалось еще больше). Про гульбу и говорить нечего. Отчасти это как-никак добрые дела, и он этим гордится. Собственная доброта его распирает.
— Я щедр, — говорит он. — Я очень щедр! — кричит он. — Я не мышь. Я не крыса!
Светик пытается его вразумить:
— Не против я доброты и не против щедрости. Но я за эти самые деньги хорошо попотела и побегала.
— Брось. Какой же тут пот — получить наследство. Самое легкое дело получить деньги от родителей.
— Нелегко это было…
— Брось. Я всю жизнь вкалывал, а таких денег не видел — почему?
— Так или не так, а я против твоих пьянок. Я против твоих приятелей.
— Но я широкая натура — ты можешь это понять?
Он действительно добр, и широк, и щедр. Именно это не дает Светику поставить на нем крест. И еще одно, он, в общем, любит Светика. Ее мало любили. Он не слишком ей верен, это правда, бабенки виснут на нем, но ведь он так и говорит и не скрывает — виснут, что я могу поделать.
— Они виснут, лезут, стараются. А люблю я только тебя, Светик.
— Правда?
— Клянусь!
И Светик терпит.
На мебель денег уже нет или почти нет — Светик заглядывает в сберкнижку (она вынимает ее у него из кармана, когда он спит; сердце ее колотится от стыда и от очевидного разрушения давным-давно нарисованных счастливых семейных картин). При свете ночника она листает сберкнижку — осталось полторы тысячи, чуть больше.
Светик понимает: деньги не главное. Главное, чтобы он остановился. Лишь бы все это кончилось. Лишь бы перестали легкие эти деньги его бить (как бьет хмель) в душу и в мозги. В конце концов, у них две зарплаты. И если они будут жить дружно и экономно, то со временем наскребется и на мебель… Нет-нет, обрывать разом нельзя. Не для того она начинала новую жизнь, чтобы так быстро вернуться к прежней.
