Александр Мильштейн - Серпантин
Да хоть бы и белое... Где я ему возьму «молоко» в три часа ночи? — повторял он, не понимая, что с ним происходит...
На следующий день стало ясно, что он заболел. Чем — неизвестно, просто подскочила температура.
«Наверно, это торможение в верхних слоях атмосферы», — думал он...
Задача была — избежать сгорания в нижних её слоях...
Вечером температура явно продолжала подниматься, и Переверзев решил, что Линецкому одному со всем этим не справиться.
Врач из Киева, живший в соседней палатке, уже уехал, и всё, что Переверзеву удалось, — это прислать Линецкому сестру милосердия.
В их отстутствие на холме появились две старые знакомые Переверзева...
Их красочная заграничная палатка была похожа на присевшую на холм чёрно-красную бабочку...
Они принадлежали к числу старожилов — если разделить жизнь на две части, южную и северную... Что примерно и происходит — в памяти... Обе были из Москвы, одна играла на скрипке, другая — на арфе, в двух разных оркестрах.
Обе всё время были на гастролях и друг друга среди года почти не видели. Поэтому отпуск всегда проводили вместе.
Всегда в Коктебеле.
Она положила руку Линецкому на лоб.
— Горячий. Тридцать девять, наверно, или все сорок. Но это быстро пройдёт. Если будешь меня слушать.
— Слушаюсь, повинуюсь...
— Хорошо. Во-первых, не думай, что ты обязан меня трахнуть.
— ?!
— Дело в том, что я предпочитаю женщин. Во-вторых...
Линецкий пил травяной чай и слушал её странный монолог... Она говорила о впечатлении, которое на неё произвёл Папа Римский Иоанн Павел II... Она незадолго до этого видела его, во время гастролей... Она говорила об острове Лесбос... Она зачем-то даже цитировала Линецкому стихи Сапфо... Чуть погодя она делала пассы над ним, и бормотала: «У тебя есть дырка... Вот в этой чакре... Это твоя астральная связь с женой... В эту дыру всё проваливается...» Линецкий думал, глядя на её руку, что она продолжает играть на своём древнем инструменте, закрывая глаза, он видел решётку струн...
— Ты можешь сыграть концерт Гайдна для арфы? — спросил он.
— Почему Гайдна? Может быть, Генделя?
— Да-да, Генделя... Или Волленвейдера...
— Ты думаешь, она у меня с собой?
— Кто тебя знает... Рояль в кустах... Арфа — стриптиз рояля... Может быть гитара? Гитары тоже нет? Ну что такое... Но струны всё равно, везде и всюду... Пронизывают... Вся вселенная из струн, ты знаешь... Это самая правильная на сегодняшний день теория... Всё — только бряцание ржавых русских струн... Нет-нет, ты не уходи...
Проснувшись утром, Линецкий сразу понял, что выздоровел. Он вспомнил, что такие вспышки бывали у него на Юге. На Севере то есть они были не такие краткосрочные, ОРЗ, грипп, минимум — неделю... А на побережье, как правило, день-два, и всё проходит, и что это было неизвестно, да и какая потом разница... Вера лежала у другой стенки палатки. Кажется, он заснул в её обьятиях. Семь потов сошло с него, спальник был совершенно мокрый, неудивительно, что Вера откатилась к другой стенке...
Линецкий смотрел на её руку и ничего не мог понять, какая-то странная комбинация из пальцев... Вера во сне показывала дулю? Нет, тут было что-то другое. Часть пальцев торчало в противоположную сторону... А увидев ногу Веры, Линецкий почувствовал, что у него едет крыша... Ступня раздваивалась, это была какая-то странная лапка...
Это было особенно странно, во-первых, потому что он этого накануне не заметил. И во-вторых, её совершенное тело модели... Всё это никак не вязалось... И она ведь играет на арфе, — вспомнил Линецкий.
— Страшно? — сказала она.
— Нет... Я удивляюсь только тому, как я мог не заметить...
— У тебя была высокая температура, да и темно... Днём ты видел меня издали, тапки я снимаю только, когда вхожу в воду...
— Но в палатке было не так темно, ты зажигала свечи...
— Нет, только ароматную палочку...
— Ты делала пассы...
— Я их делала твоей рукой... Ты даже не заметил.
— Ты... Ты очень красивая, правда...
Линецкий почувствовал, что тут надо предъявлять другие доказательства, он начал целовать её губы, шею, грудь, губы, грудь...
— Мои родители жили возле горы, которая внутри была из урана.
— Возле этой горы? — Линецкий кивнул головой в сторону Орджоникидзе.
— Нет. Далеко... Мы жили на Урале. Красивая, говоришь? Красота — это только та часть, которую вы способны вынести...
— Да нет, — сказал Линецкий, — это не так...
Он подумал, что её раздваивающиеся стопы... Впрочем, вряд ли он в этот момент думал словами. В голове у него мелькали картинки... Статуя Венеры без рук, но с проросшими ветвями... Кадр из фильма: Витгенштейн, очутившийся на том свете... Или не на той планете... Где его приветствует мутант... Или говорящий эмбрион...
— Но это на материальном уровне, — говорила Вера, — а подлинная причина, почему это со мной так... Однажды я узнала ответ.
— И что это?
— Но сказать я не могу.
— Почему?
— Ну не могу и всё... Даже Оле... Знаешь, у меня есть ребёнок. Мальчик. Ему три года, и он совершенно нормальный. Может быть, немножко быстрее развивается, чем сверстники. Отец его даже не знает, что он есть...
Говоря это, она гладила своими клешнями его руку...
Ольга сказала Линецкому, что ей нужно с ним о чём-то поговорить, предложила встретиться в посёлке, в баре «Малибу».
— А почему мы вместе не можем туда пойти?
— Я не хочу, чтобы Вера знала. Она собиралась сегодня идти к знакомым в Тихую Бухту, вот мы в это время и встретимся. Скажешь, что тебе нужно звонить...
— Да я найду что сказать.
— Вот и прекрасно.
— Вера очень чистый человек, — сказала Ольга, когда Линецкий пришёл в «Малибу» и сел за столик. На Ольге было алое платье — кусок материи, завязанный на теле подобно огромному пионерскому галстуку. Чёрные волосы — причёска каре. Из-под чёлки сверкали маленькие сердитые глазки...
— И очень хрупкий, — сказала Ольга, выпуская дым. — Она живёт в своём мире... И ей этот мир необходим, как улитке раковина, понимаешь? А ты можешь на неё наступить, как ты вообще наступаешь на улиток.
— Почему ты решила, что я наступаю на улиток?
— Потому что один раз ты это сделал при мне. Вчера, когда мы возвращались с концерта. Ты просто даже не заметил, ты не услышал хруст. Вокруг было много других звуков...
— Но это же случайно.
— Случайно, да... Я просто боюсь за неё, понимаешь? Поэтому я хотела тебя попросить: если для тебя это просто так, развлеченьице, остановись, пожалуйста. Оглянись — вокруг столько женщин...
— Я подумаю над твоими словами, — сказал Линецкий. — А ты не возражала, когда Переверзев посылал её меня лечить?
— Нет, она ведь просто хотела тебе помочь. У неё очень сильная аура. Ты разве не почувствовал?
— Но при этом хрупкая оболочка?
— Может быть, именно поэтому... И вообще, я ведь не знала, что она тебя будет именно так лечить...
— Но догадывалась... — неожиданно мягко сказала она после долгой паузы. — Смотри, смотри, сейчас дождь пойдёт.
Линецкий оглянулся и увидел, что за дверью выросла водяная стена. Он заказал два стакана портвейна и подумал, что сейчас они разговорятся о чём-то другом, но струи дождя были гулкими и обладали такой притягательной силой, что они пили молча, глядя за дверь. Ольга сворачивала самокрутку, Линецкий подумал, что Вере тяжело было бы проделать такую же манипуляцию... Он не знал, что ответить Ольге. Она напоминала рассерженную перепёлку, которая пытается отвлечь от своего гнезда непрошеного гостя... Там, в гнезде — Вера, её щупальцы... Странными были тактильные ощущения, которые они вызывали, Линецкий даже не знал, с чем их сравнить... С проползновением по коже... Улитки? Он подумал, что Ольга сейчас перетягивает невидимый канат, который проходит сквозь него... То, что она была «левшой» — так называли себя эти лесбиянки, — не должно было сбивать с толку. Вера тоже ведь начала с деклараций... Он подумал, что с этим у них у обеих не всё так определённо... Наверняка... То есть да, конечно, любят друг дружку, но это не мешает им изредка затягивать к себе на дно особь противоположного пола... Для разнообразия, что ли... Вера сказала, что мужчины у неё были не раз, не только отец ребёнка... Но что Линецкий был самым горячим... Тридцать девять градусов всё-таки... На следующее утро, правда, остыл... Но ещё несколько дней продолжал совершать фрикционные движения... Они снова и снова сплетались в причудливые узлы... Он замирал в ней, казалось, что они превращаются в двуполого октопуса, о котором он читал в «Science»... Живёт на страшной глубине, как светящиеся рыбы... Или даже ещё глубже... И он не давал себе надолго замирать, он снова начинал двигаться, трепыхаться... Не раз на них при этом падала палатка, они лежали в мешке, с притворным ужасом ожидая, что сейчас придёт великан Ю, описанный Чжуан Цзы — это Вера в одно из падений вспомнила, — взвалит их на плечо и унесёт в мешке палатки на рыбный базар, или на птичий рынок...
