Патрик Несс - Жена журавля
— Сколько? — переспросила Аманда, когда снова заехала оставить с ним Джея-Пи.
— Признавайся, — объявил Джордж, подкидывая внука на руках, — ты всегда считал своего grand-père сумасшедшим из-за того, что он разрезает книжки?
— Desolè,[9] — сказал Джей-Пи.
— Нет, я серьезно, пап, сколько?
— Она отдала мне половину. Я отказывался. Настаивал даже, но она сказала, что эти деньги мы заработали вместе и что без моего вклада у нее ничего бы не получилось, хотя это полная ерунда, Аманда, мой вклад составлял десятую, тысячную долю того, что было сделано ею.
— Но она все равно отдала тебе половину.
— Заявила, что, если я не возьму, это превратит искусство в ложь.
— Когда же, черт возьми, я смогу познакомиться с этой женщиной? — требовательно спросила Аманда.
Джордж не сразу понял ее и лишь через пару секунд осознал, что Кумико и Аманда действительно до сих пор незнакомы. Как-то так получалось, что эти две женщины в его жизни никогда не появлялись одновременно. Странно. Хотя, если честно, в компании с Кумико он сам забывал обо всех прочих жителях этой планеты — так, словно мог бы запросто без них обойтись. Он ощутил укол совести и сымпровизировал на ходу.
— Скоро, — соврал он. — Она предлагает устроить вечеринку с коктейлями.
— Вечеринку с коктейлями? Где?? В 1961 году?
— Кок-тейль! — сказал Джей-Пи, шумно отстреливая кого-то из пальца, как из пистолета.
— Ну, возможно, она слегка старомодна, — сказал Джордж. — Но это всего лишь идея.
— В общем, я хочу ее видеть. Женщину, которая за один день заработала твою месячную выручку.
— Я тоже немного участвовал. Я же сделал льва.
— Говори что хочешь, Джордж.
Был у Кумико и другой набор табличек — тех, что Джорджу она показывать не спешила. Их было тридцать две, рассказывала она, и все они тихонько дремали в уголке ее саквояжа — пять стопок, связанных вместе белой лентой, с проложенной между табличками бумагой, чтобы не царапались друг о друга.
— Это другой мой проект, покрупнее, — сказала она.
— Ты не обязана мне показывать, — пожал он плечами.
— Я знаю, — кивнула она с едва заметной улыбкой. — Но возможно, еще покажу.
Что она и сделала однажды субботним вечером в его типографской студии. Джордж вернул Джея-Пи Аманде после второй подряд субботы, проведенной ею за подсчетами автомобильных пробок то ли в Ромфорде, то ли в Хоршеме, то ли в еще каком захолустье с бабушкиным названием, и выдворил из студии Мехмета, который ненавидел работать в одиночку и клялся, что после обеда у него повторная проба на роль в бродвейском мюзикле «Злая», что показалось Джорджу чистым враньем, но он все равно отпустил пройдоху на все четыре стороны.
С Кумико он не виделся уже два дня. График их встреч оставался непредсказуемым. Теперь она завела себе мобильник, но на его звонки почти никогда не отвечала и чаще всего просто заглядывала к Джорджу в студию поинтересоваться, не желает ли он составить ей компанию сегодня вечером.
Он всегда отвечал «да».
В этот же день она зашла поздно, уже перед самым закрытием. Как всегда, с саквояжем в одной руке и белым плащом, неизменно переброшенным через другую — не знаешь, какие сюрпризы еще преподнесет эта зима.
— Моя дочь очень хочет с тобой познакомиться, — сказал он, пока она открывала саквояж.
— Взаимно, — ответила Кумико. — Видимо, это станет возможно на вечеринке, о которой ты мне рассказывал?
— Да, — сказал Джордж. — А что, и в самом деле, давайте…
— Это нечто вроде истории, — прервала она его деликатно, словно не нарочно — так, будто вопрос о табличках, которых он еще не видел, был задан им секунду назад, а вовсе не пятью-шестью вечерами раньше.
Она полезла в саквояж и вместо того, чтобы показать ему свою новую работу с использованием фигурки, которую он недавно вырезал (кулак, в котором иссякла тяга к насилию, сжатый так, как люди стискивают последнее, что им дорого), извлекла на свет стопку табличек, перевязанную белой лентой.
— Нечто вроде мифа, — продолжала она, выкладывая пачку на конторку, хотя распаковывать не спешила. — Сказка, которую мне рассказывали в детстве и которая с годами переросла в нечто большее.
Но даже после этих слов она не пошевелилась, чтобы развязать ленту.
— Ты не обязана, — сказал Джордж.
— Знаю.
— Я подожду. Я же говорил тебе, что готов ждать чего угодно.
Она посмотрела на него очень серьезно:
— Ты наделяешь меня чересчур большой властью, Джордж. Это нетяжелая ноша, но рискует стать таковой, а я этого не хочу. — Она коснулась его руки. — Я знаю, что ты поступаешь так от своей большой доброты, но может наступить день, когда мы оба пожалеем о том, что ты не обращался со мною хотя бы немного небрежнее. И риск того, что такое возможно, должен оставаться всегда, Джордж. Там, где нет места для тяжести или боли, мягкость не имеет смысла.
Джордж судорожно сглотнул.
— Ну, хорошо, — сказал он. — Тогда давай посмотрю.
Приоткрыв губы, она округлила их в радостном удивлении:
— Ты уверен, Джордж? Моей первой мыслью было сказать тебе «нет». Но как здорово! Конечно, сейчас покажу.
Она развязала ленту и показала ему первую картинку.
Перья покрывали табличку почти полностью. Торчали в разные стороны, ныряли одно под другое и сплетались между собой, все — ослепительно-белые. И лишь одно перо на их фоне — также белое, но слегка иного оттенка — было обрезано, закручено и подшито в форме младенца.
— Эти работы — не для продажи, — пробормотала она, не решаясь показывать дальше.
— Да уж, — лишь проронил Джордж.
— Но что бы ты мог добавить? — спросила она. — Чего здесь не хватает?
— Всего хватает, — ответил Джордж, отслеживая каждый контур белого фона и каждый — немного иной белизны — изгиб силуэта младенца.
— Ты знаешь, что это неправда, — возразила она. — Почему я и прошу тебя над этим подумать.
Джордж исследовал картину заново, пытаясь отключить аналитический ум и поймать спонтанные образы, которые навевает его сознанию это изображение.
— Я бы добавил пустоты, — сказал он. — Пустоты из слов. Вот чего здесь не хватает… — Он поморгал, будто приходя в себя. — По-моему.
Она кивнула:
— И ты готов вырезать для меня из слов эту пустоту? И что-нибудь к другим работам — так же, как ты делал до сих пор?
— Разумеется, — сказал он. — Все что угодно.
Они вернулись к табличкам.
— Что же здесь происходит? — спросил он. — Ты сказала, это миф. Что за миф?
Она снова кивнула — так слабо, будто не собиралась отвечать.
Но все-таки заговорила, и это было началом истории.
— Она родилась от дыхания облака, — произнесла она.
И продолжила дальше.
В понедельник, проведя с нею выходные, вновь запутавшись в частностях, но, по большому счету, обретя безмятежность и познав усладу, Джордж повесил на стену в студии уже третью картину, которую они собрали вместе — и последнюю из тех, что не входили в ее «частное» собрание из тридцати двух работ.
Она использовала вырезанный им сжатый кулак — тот самый, в котором иссякла тяга к власти и мщению, который, казалось, сдался пред ликом неумолимой Судьбы — и совместила его с перьевым изображением щеки и шеи женщины, отвернувшейся от художника. Это сочетание было еще контрастнее, чем даже у «Мельницы и льва». Здесь угадывалась нотка насилия — кулак против лица, не важно, насколько он «мирный», но ощущение это быстро рассеивалось. Этот кулак теперь выглядел не кулаком, а нераскрытой пустой ладонью, уже отодвигающейся от лица той, кого приласкал в последний раз. Сама эта ласка словно предназначалась бережно хранимому образу — закрытая ладонь, которая потянулась в прошлое, чтобы ощутить его снова, но потерпела фиаско, что происходит со всяким, кто пытается уцепиться за то, чего не вернуть уже никогда.
«Это всего лишь картинка», — повторял про себя Джордж, пытаясь понять, куда ее лучше повесить. Так, чтобы лишить ее силы, ослабить ее влияние на него, избавив себя от постоянных спазмов в желудке.
Но он не успел. И слава богу.
Дверь за его спиной вдруг открылась. Сперва он решил, что это Мехмет вдруг стал беспрецедентно пунктуальным, особенно после выходных, то есть после всего, чем могла быть чревата «проба на роль в бродвейском мюзикле „Злая“».
— Рано ты сегодня! — сказал он, разворачиваясь к двери с третьей табличкой в руках.
Но это был не Мехмет. Это был мужчина, купивший их вторую табличку за сумасшедшие деньги. Причем в этот раз не один. Его сопровождала женщина — слегка пухлая, но с хищным взглядом профессионала. Короткая стрижка этой блондинки, ее серьги и строгая блузка с открытым воротом явно стоили дороже, чем холодильник Джорджа.
