Иван Шипнигов - Нефть, метель и другие веселые боги (сборник)
Как раз выкрасили подъезд, и курьеры, заносившие кровать, с угла которой сползла защитная пленка, немного запачкали ее первозданный мутно-розовый эпителий серой жэковской краской. Потом никак не получалось открыть ту вторую створку в грузовом лифте, что предназначена как раз для перевозки крупногабаритной мебели. Она ведь всегда с таким трудом открывается, и никто не знает, зачем створка вообще нужна. Поцарапали пирожный столбик, что-то хрустнуло, как протез на параде, однако больше неприятностей не случилось, и вскоре спальня начала размещаться в единственной комнате моей съемной (парадокс, достойный лжеца) квартиры, которая раньше бывала гостиной и кабинетом, столовой и кухней, и всегда, постоянно, спальней, периодически становившейся гостиничным номером. Но теперь ей предстояло быть только спальней, все остальные потребности и отправления, пожалуйста, где-нибудь в подъезде, у мусоропровода. Комнату я вымерил и заранее освободил, мебельный комплект подбирал долго, поэтому через несколько часов все стало на свои места, рабочие ушли, и я остался в своей спальне. Мечта сбылась, делать было нечего, я упал на свою немыслимую, неприличную, разве что не с балдахином, кровать и заснул.
Проснулся я поздно ночью и, сразу же, повернувшись, вскрикнул от испуга. На кровати рядом со мной, опершись на локоть и согнув одну ногу, как в самой элитарной, отталкивающей рекламе, лежала темноволосая девушка в черном белье, с резкими скулами, дистрофическими ключицами и боксерским, неженственным животом. Каждая деталь ее капучинного тела сама по себе была стертой и скучной, как старая лыжа, извлеченная из тамбура подъезда, однако общий образ по закону глянцевой рекламной фотографии складывался вполне себе милый и хрупкий до хрусткости. Ноги ее, правда, были восхитительными, но женские ноги всегда самая важная и завораживающая часть анатомии, независимо от остальных подробностей организма. Лежала она неподвижно, исподлобья глядя куда-то поверх меня.
– Ты кто? – спросил я, окончательно проснувшись и вскочив с кровати.
– Натали, – угрюмым голосом криминального подростка ответила девушка.
– Имбрулья? – произнес я автоматически.
– Какая еще в пизду имбрулья. Спать давай.
И отвернулась к стене, позу приняв, однако, еще более изящную.
Она действительно тут же заснула, и, решившись осторожно коснуться ее плеча, я убедился, что она живая и теплая. Я был настолько напуган, что решил дождаться утра и тогда все выяснить. Заснул не скоро, на полу в кухне, на старом матрасе. Первую свою ночь моя итальянская спальня провела без меня.
***Когда я проснулся, девушка была неподвижна в своей развратной рекламной позе. Глаза ее казались сделанными из фальшивого изумруда. Я снова тронул ее за плечо – она, в своей гробовой гламурности, однако, была по-женски теплой и мягкой. Отводя руку от ее плеча, я случайно коснулся ее соска, шелково светлевшего под короткой черной ночной рубашкой (терпеть не могу слово «пеньюар», слишком идиотскими оказываются его составные части, когда слово неизбежно разрубается пополам моим неутомимо работающим языковым чувством). Видите, я держу себя в руках: в ключевой для повествования момент я умудряюсь вставить каламбурную рефлексию. Когда я задел сосок, девушка вдруг ожила, легла на спину, приподняла коротенькую полу рубашки, взяла меня за руку и притянула к себе. До этого я слишком долго держал себя в руках – «монашеский каламбур» от автора этого приема замедления, которым я сейчас воспользовался. И я воспользовался: с ослабевшими коленями и напрягшимися чреслами я лег на Натали. При всей невозможности ситуации я, тем не менее, задал самый практичный вопрос:
– А тебе можно… без?..
– Можно, можно, я предохраняюсь, – прошептала Натали, дыша молочным, карамельным, сливочным теплом, которое источают настоящие женщины при поцелуях.
Изнутри она оказалась чуть зернистой, мутно-розовой на ощупь, что тоже свойственно некоторым живым женщинам. Наконец, самым потрясающим было то, что по ее лицу мягко проносились тени тех, с кем я был раньше, – как в операционке «андроид» мелькают иконки приложений, показывая все возможности устройства. Я гладил ее губы большим пальцем справа налево. В копии той, которой никогда не существовало, были заключены другие копии тех, кто жив теперь вечно в памяти моего тела, и к обычным ощущениям примешивалась слезливая пьяная грусть расставаний. Натали оказалась идеальной подругой: как только у меня перед самым концом подступило известное восторженное мужское желание смять, раздавить, задушить это слабое мокрое тело, она тоже затряслась вполне натурально. Потрясение от происходящего обессилило меня, и мы тут же заснули, на этот раз вместе, в моей итальянской спальне.
Она была самым странным существом, которое я когда-либо видел. Понятие «существо» очень ей шло: она не была, конечно, живым человеком, но и не являлась куклой. Я так и не смог выяснить, кто она на самом деле и откуда она взялась. Вскоре привычка совместной жизни заставила меня забыть об этом вопросе. Как интересно я описываю: как будто в нашем случае есть что-то необычное, отличающееся от других историй знакомств…
Целыми днями она лежала в постели, своими фальшивыми изумрудными глазами завороженно глядя в никуда. Позы ее менялись как набор случайных заставок на рабочем столе в Windows 7 – каждый раз именно тогда, когда я отворачивался. Оживить ее можно было только одним способом: в первый наш раз она сообщила мне, что разбудить ее можно прикосновением к соскам или к лобку. После этого она привлекала меня к себе, и когда все кончалось, впадала в свой глянцевый ступор через пару минут. Поначалу меня, давно голодавшего, все устраивало, мне чудом досталась идеальная мужская игрушка, и я по несколько раз за ночь штурмовал ее кофейную крепость, увенчанную нежным сердечком из пены. Известный женолюб Сильвио Берлускони, наверное, также никогда не мог устоять, дыша теплым, летним, пляжным запахом девичьих плеч.
Через неделю мне удалось задержать Натали в сознании на пять минут дольше, чем обычно. Я спросил, не хочет ли она заняться чем-то другим, например прогуляться завтра вечером.
– Я не знаю, что значит «прогуляться», – медленно ответила она. Глаза Натали уже стекленели.
– Как? Вообще не знаешь?! – глупо спросил я, хотя уже понимал, что ее механическое сознание ограничено пределами спальни. Я начал объяснять, как ребенку: – Гулять – это когда выходишь из дома и просто идешь по улице, разговариваешь и дышишь свежим воздухом. Можно зайти посидеть в кафе, выпить капучино.
– Капучино? Да, что-то такое я помню.
Глаза Натали впервые за время нашего невероятного знакомства приобрели живое, напряженное и непонимающее выражение. Скоро она застыла, а я еще долго гладил справа налево большим пальцем ее похолодевшие, выпитые до зерновой горечи губы.
На следующий день, вернувшись с работы, я обнаружил, что квартира пуста. В панике выбежал на улицу, громко звал Натали, забегал в каждую арку двора, набрасывался на прохожих – не видел ли кто девушку в… новая волна ужаса накрыла меня, когда я понял, что у нее нет никакой одежды, кроме ночной рубашки. Еще я вспомнил, что на столике в прихожей лежал второй комплект ключей, оставшийся от гостившего друга. Как она вышла, зачем, куда?.. Пробегав по окрестностям до полуночи, я брел к дому, и глаза у меня были, наверное, такие же стеклянные, как у моей механической Натали, которая исчезла так же внезапно, как и появилась.
Когда я дошел до дома, Натали стояла у подъезда. Кофейно-сливочные ноги ее были располосованы и окровавлены – сразу стало понятно, что на нее напали собаки. Она тряслась и плакала. Я обернул ее своей курткой, взял на руки и занес в подъезд.
Дома я со слезами радости и жалости обрабатывал ее раны перекисью водорода, целовал ее ноги, укутывал в одеяло на нашей итальянской кровати. За эту несчастную прогулку Натали заметно переменилась. Вполне осмысленно и живо она рассказывала:
– Ты вчера рассказал мне о прогулке… Я захотела этот темный горький напиток… Прогуляться, в кафе. Я начала вспоминать, как сидела однажды в таком месте, в другом городе, там вокруг было много темноволосых людей, они громко и быстро говорили и размахивали руками. Я тогда понимала, а сейчас все забыла. Здесь все такое серое. Серые дома, серые стены, серые лица. Серое небо, очень серое небо. И я решила вспомнить. Вышла, и на меня бросились собаки. Было очень больно. А теперь мне не больно. С тобой хорошо, не страшно.
– Но ты же была в одном белье? – зажмуривался я от страшной догадки. – Тебе было холодно? И… другие мужчины… не успели с тобой ничего сделать? Ну, плохого? Против твоей воли?
– Я не понимаю, о чем ты говоришь. Я всегда готова, ты же знаешь.
Я почему-то подумал, что бешенство от укусов собак ей не грозит.
***С этого дня Натали, как выздоравливающий больной, начала понемногу вставать. Долго смотрела в окно, потихоньку бродила по комнате, а однажды даже приготовила нехитрый ужин: отваренные, небрежно откинутые макароны, в которых плавало слегка поджаренное яйцо. Все чаще, возвращаясь вечером домой, уже из тамбура я слышал авиационный вой стиральной машины.
