Юрий Медведь - Исповедь добровольного импотента
– Не, я тебе сразу объявил – с этой падлой срать рядом не садись! – продолжил Толик прерванную остановкой беседу. – Я ей толкую: врубись, телятина! Я ж не занимать к тебе пришел, а ПЕ-РЕ-ЗА-НЯТЬ! Есть разница?! Через час ребята подъедут и все – деньги у тебя. Хули там десятка-то – сквозняк!
Шерхан выдавил убогонькую ухмылочку. Толик выдержал паузу, перекинул папиросу с одного края рта на другой и закончил:
– Нету-у! Вопит, будто ее матки лишают.
Сплюнул и с жаром продолжил:
– Ладно, иду дальше – снимаю часы, протягиваю – бери залог, сука! Через час не принесу – твое! Знаешь, что отвечает эта блядь?
– Ну?
– Нету!
Шерхан сглотнул с оттенком благородного презрения.
Рассказчик демонстративно сжал кулак:
– Хотел было в рыло ей заехать(скрежет зубовный)…
– Ну?
– Успела дверь захлопнуть, выдра сифилисная!
Шерхан замычал, замимировал, замотал головой и слегка притопнул ногой, крепко сожалея о неудавшейся мести.
Толик раскурил потухший окурок и повернулся ко мне:
– Дашь пятерку?
– Не дам. Нету! – принял я предлагаемые правила игры.
– Не дашь, или нету? – явно задираясь, взялся уточнять Толик.
– Так, а ты у меня в долг просишь, или просто перезанять решил? – сделал я, что называется, ход конем.
Толик усмехнулся и обратился к Шерхану:
– У нас в деревне таких щеглов жопой на муровейник сажали.
– Ну, муравейника здесь нет, – пробасил Шерхан, – но чем жопу пощекотать найдется, – и вытянул из кармана… ручную гранату.
Я давно был знаком с этими скомарохами, но каждый раз поражался неиссякаемости их творческой фантазии.
Лифт медленно полз вниз, «лимонка» покачивалась на палец Шерхана, желтом от никотина.
– Последний раз спрашиваю, – крикнул Толик, хватаясь за снаряд, – будешь третьим?
– Нет, – отрезал я. – Лучше жопой в муровейник
В ответ последовал скрипучий хохот, и меня окатил выхлоп проспиртованной утробы.
– Учебная, – пояснил Шерхан, отыграв интермедию. – Военрук из 15 школы в карты проиграл. Как думаешь почем можно толкануть?
– Трудно сказать, – со знанием дела начал я, – кому-то она и даром не нужна, а кто-то и сотню баксов не пожалеет. Это же психологическое оружие, во-первых, а во-вторых ни под одну статью не подходит. Тут специфический клиент нужен.
Шерхан победоносно посмотрел на Толика:
– Я тебе говорил, валенок!
– Кого ты слушаешь, чудила, – сплюнул окурок Толик. – Че не помнишь, как он отправил нас сперму сдавать?
Видно было, что Шерхан вспоимнил. И мы приехали.
Когда наша компания пресекала холл, пестреющий анахронизмами отошедшей эпохи, типа: «Слава Труду», «Наши передовики» и т. п., вахтерша сплюнула нам вслед враждебной фразой:
– Уже сгуртовались варнаки!
Но мы равнодушно промолчали и вышли на крыльцо. Здесь расстались. У каждого свой путь к последнему пиюту. Шерхан склонился над урной, освобождаясь от желудочного сока. Толик двумя хроматическими пассажами выпустил воздух и о чем-то задумался. А я, обвыкаясь с погодой, побрел к трамвайному кольцу.
3
Трамвайное кольцо на северной окраине города – просторное поле, пестреющее собаководами; по периметру – железобетонные столбы с пучками проводов на верхних штангах; искрящийся овал железнодорожного полотна; и в стороне – одинокий ветхий навес, оклеенный листиками объявлений. Каких только нет – машинописные, ксерокопированные, от руки… губной помадой(!):
«Молодая, симпатичная леди, познакомится с мужчиной кавказкой национальности тел:…», – далее лишь зияющие рытвинки, похищенной абреками, наживочки.
Подошел трамвай. Подкатил шустро и мягко. Лоснящийся красно-белым телом, и сияющий никелированными ресницами. Младенец!
Я зашел в душистый салон и сел на упругое кресло. Прекрасно! Нет постыдно-брезгливого чувства многозадового прошлого.
Неподалеку, расположились двое подростков. Они шумно, наперебой, что называется, прикалывались.
Заднюю площадку оккупировал воинствующей осанки пенсионер со своей старой седой лайкой на длинном брезентовом поводке. Старикан буравил ядовитым взглядом молодое поколение, и на его небритом лице расцветало отвращение. Особенно третировал бедолагу нарочито-бесцеремонный белибердешь юнцов. Лайка, вольготно развалившись на новом резиновом покрытии, часто самозабвенно зевала и периодически почесывала свое сучье брюхо.
– Короче, слушай фишку! – открыл новую тему для прикола парень в черном балахоне с белым ликом В. Цоя на груди.
– На прошлой неделе «киноманы» на тусняк сошлись, чуешь, да! Карась дури притаранил убойной, все обдолбились под хохмяшку. Пивища добавили – обвал! Крышняк поехала капитально, прямо кодлой ломанулись к стадиону. А в парке, прикинь да – засада! Там-тадам! Ты понял, да!? Целая грядка «реперов»!
Второй паренек в потертых кожаных штанах, тиранящих его несформировавшиеся генитали, издал звук, типа: «УаУ!» и вытянул из кармана гигантскую канцелярскую скрепку.
– Ну, короче, «киноманы», как пошли, ну, там всех и положили!
«УаУ» – повторилось с большим воодушевлением, а разогнутая скрепка, превратившись в колющее оружие, впилась в новенький дерматин кресла. «Киноманов» охватил восторг:
– Во мы колбасились!
– Сто пудов!
– Меня потом еще целый день плющело!
– УаУ! Круто!
Дерматин жалобно кряхтел, упорствуя натиску металла, но «киноман» усердствовал, и ткань с жалостным скрипом уступала.
– Вот я смотрю, тебе непременно хочется нагадить, да?! – вклинился пенсионер между проникающими ударами. – Порвать чего-нибудь, да?!
– Чего порвать-то?! – конфликтно отозвался мелкий вредитель.
– Хочется изрезать все в клочья, да?! – развивал свою догадку старик. От яростной артикуляции его вставная челюсть звонко клацала.
– Чего в клочья-то?! – еще раз спопугайничал любитель острых развлечений, и оба приятели заржали.
– Разбить да?! – домогался истец.
Псина звучно зевнула, почесала за ухом и насторожилась.
– Ага, в дребезги, да?! – сымпровизировал кожаноштанный, и оба «киномана» снова закатились.
– Ну, давай! Стекло вон возьми и разбей! – взвился старик. – Башкой своей вышиби!
– А че, ништяк – на кочан окошечко, бумс! – уперся лбом в стекло юный пародист.
– Да ты разбегись, вон, чтобы уж мозги твои вшивые вылетели к ебеней матери! На хуя они тебе?! – багровея, свирепело старое поколение, не щадя одряхлевших коронарных сосудов.
Лайка привстала и ощерилась. Теперь они стояли двое против двоих, готовые накинуться друг на друга. А между ними сидел я – сторонний наблюдатель – и чувствовал, как сердце мое начинает биться в унисон с пульсом предгрозовой ситуацией.
– А че орать-то?! – басили малолетки, поглядывая на скалящуюся суку.
– А то! Знаешь, салага, почему нас американцы ненавидят?! – брызгая слюной попер на молодежь пенсионер. – Задумывался своей пустой головой, почему весь мир ненавидит русских?!
Лайка зарычала и выдвинулась вперед.
Я по паспорту русский: «Значит пробил мой час!» – протрубило у меня в мозгу.
– Почему?! – поднялся я со своего места и оказался, как пишут в газетах, между двух огней.
На мгновение все замерли, похоже даже лайка опешила.
– Потому что разрушители мы, понял?! Русские – разрушители! Варвары!!! – взорвался старик и лайка, разразившись яростным лаем, кинулась на меня – на простого русского парня у которого не было в жизни ничего примечального, кроме серпастого, молоткастого паспорта с отметкой в графе национальность – РУССКИЙ.
Но хозяин вздернул поводок – псина вздыбилась, щелкнула челюстями в нескольких сантиметрах от моего кадыка и, исполнив сальто, шлепнулась на пол.
«Киноманы» бросились вперед по проходу.
– Ну-ка, покинули вагон, придурки! – рявкнули динамики по всему салону. – А то я сейчас всех в милицию сдам!
Голова пенсионера-антируссиста юркнула в плечи, вражина весь скукожился, как под шквальным огнем легендарных «катюш», и кинулся в противоположную сторону, увлекая за собой остервеневшую суку. Двери захлопнулись.
– Проспект Просвещения – следующая, – объявил простуженный женский голос.
Трамвай тронулся, я рухнул на сидение.
«Знай наших!» – подумалось мне, напоследок.
4
Вот уж несколько лет подряд, ежедневно, отправлялся я с этого заколдованного трамвайного кольца на самом краю города с тайной надеждой: А вдруг на сей раз повезет! Вдруг произойдет что-нибудь такое, что озарит, подхватит и понесет в серпантинном вихре небывалых чувств к неизведанным, причудливым просторам иного существования, где распустится моя томительная блажь грандиозными бутонами сладкой прихоти и… зацветет, заблагоухает в оазисе священного Чистогана, где даже сны прозрачны и невинны, и где даже русским есть место. Пусть не надолго, пусть на одно мгновение, пусть смертоносно, но пусть!… Я толком-то и не знал, чего ищу, поэтому был открыт любому позыву. На малейшее прикосновение из вне я реагировал мощнейшей эрекцией всех чувств, имевшихся в арсенале моей души, естественно, в уповании на встречное движение, но именно в этот момент реальность начинала ускользать от меня и странным образом оборачивалась несусветным бредом. И в конце концов я неизменно оказывался в исходной точке. Неужели мне не разорвать этот cirkulus vitiosus?!
