Мигель Сильва - Лопе Де Агирре, князь свободы
Когда в Гуанчако бросил якорь корабль, на котором прибыл дон Педро де Урсуа, ты еще носила траур, твой муж Педро де Арко умер три года назад, твоего отца дона Бласа де Атьенсу унесла оспа прошлым ноябрем, твоя мать Честан Ксефкуин вдруг сдалась старости и, напевая мрачные индейские напевы, затворилась в самых темных покоях. Митайя Уитама была того же возраста, что и твоя мать, но еще продолжала сражаться с годами, Митайя Уитама рассказывала тебе странные легенды, которых ты от нее никогда раньше не слыхала, легенды о противоестественной любовной страсти и колдовстве, которые бросали брата в объятия сестры на берегу лагуны, о гигантских корнях, которые превращались в фаллосы, и о фаллосах, которые превращались в утесы, посреди рассказа Митайя Уитама прикрывала глаза и погружалась в воспоминания; в один прекрасный день в Трухильо прибыл дон Педро де Урсуа, писцы говорили, что он перебил триста индейцев в Новой Гранаде и двести негров в Панаме, говорили, что вице-король маркиз де Каньете назначил его предводителем похода в Омагуас, пренебрегши различными могущественными сеньорами, которые желали возглавить это великое предприятие; ни одна из этих сплетен или правдивых историй не тронула тебя, Инес де Атьенса, а тронула тебя его рыжая борода цвета кукурузного початка, его гордый, как у небесного архангела, профиль, его решительная поступь солдата, уверенного в своей сноровке, радость, которую излучала его улыбка, и мужественная красноречивость рук под стать его речам, его слава удачливого и неболтливого покорителя женских сердец; дон Педро де Урсуа, едва увидев тебя, уже знал, что должно произойти между вами, он прибыл в Трухильо собирать средства на поход, обещать грядущие губернаторства, грядущие епископства, грядущие горы золота в обмен на жалкие тысячи песо наличными; все имущество дона Педро де Урсуа состояло из одежды на нем и коня под ним, он познакомился с тобой в четверг на празднике Тела Христова в доме дона Лоренсо Альборноса, инспектора святой матери-церкви, неутомимого сборщика церковных податей и десятин, представителя его святейшества папы; дон Педро де Урсуа говорил тебе об изумрудах чистейшей воды, которые отнимают у земли индейцы племени мусо, ты его не слушала, а смотрела, как искрятся его глаза, восхищалась нарядом из сеговийского сукна, воротником из фламандских кружев, которые были на бравом командире; неожиданно дон Педро де Урсуа спросил, пойдешь ли ты в субботу в церковь, и ты ему ответила, что пойдешь к девяти в собор святого Доминго, и, покраснев, улыбнулась; домой ты вернулась с горящими щеками, и Митайе Уитаме не нужно было ни о чем тебя спрашивать. В любви женщина испытывает наслаждение как викунья, а страдает как сука, только и сказала вполголоса Митайя Уитама, это была уже не та Митайя Уитама, которая, бывало, подталкивала тебя к мужчинам в постель; в субботу в девять дон Педро де Урсуа уже стоял меж колонн собора, ты пришла с Митайей Уитамой и прошла мимо, почти не глянув на него, хотя и осязала, слышала, чувствовала его присутствие; когда служба окончилась и стали выходить из церкви, дон Педро де Урсуа пристроился в лад к твоим шагам и вы пошли вместе, ты не знала куда, злобный и любопытный Трухильо следил за вами, Митайя Уитама понемногу отстала, дон Педро де Урсуа вынул из своей сумы ключ и отпер дверь дома, который он снимал; не забывай, Инес де Атьенса, что честной вдове вроде тебя заказано переступать порог дома красивого и одинокого кавалера, весь Трухильо подглядывает за вами из замочных скважин и оконных жалюзи; дон Педро де Урсуа легонько подталкивает тебя за плечи, и ты, высоко держа голову, входишь в пошлую неуютную комнату, темные жесткие стулья с кожаными сиденьями, прибитыми гвоздями, посредине стол под вышитой скатертью, как можно жить в доме, где нет ни листочка зелени, где нет даже запаха левкоев?; дон Педро де Урсуа, который не сказал тебе еще ни словечка любви, обнял тебя и поцеловал в губы, и ты поцеловала его так, словно вы уже целую жизнь любовники, он, как маленькую девочку, за руку, отвел тебя в комнату, где во всей своей белизне дерзко раскинулась постель, в этой самой постели он спал с другими, может быть, вчера ночью он забавлялся в ней с любовницей; не думая об этом или думая только об этом, ты серьезно, словно выполняя ритуальный обряд, сняла одежды, он остолбенел, завороженный сверканием твой кожи, пошел закрыть окно, чтобы на тебя не падало столько света, ты не заметила, как он разделся, только почувствовала вдруг его жаркие руки на твоих грудях, они заскользили вниз по округлости бедер, потом вернулись на средину и остановились на твоем трепещущем животе, ты почувствовала близость его губ, которые искали твои губы, и нашли их, влажные и неистовые, а потом вы стали единой плотью, вот тогда-то он в первый раз сказал, что любит тебя, сказал, когда его тело и твое уже следовали в такт влажной музыке, которая нигде не звучала, когда его и твое взорвались подобно и одновременно, извергнув самое первозданное и сокровенное, и вы содрогнулись в единородном стоне покорности и торжества, такого наслаждения ты никогда не испытывала, Инес де Атьенса; Инес де Атьенса, ты выходишь на улицу, уже смеркается, и весь Трухильо вылез в двери поглядеть, как ты идешь. Митайя Уитама возвращается домой вместе с тобою, возвращается не разжимая губ, голос не дает ей спросить, хорошо ли взял тебя Педро де Урсуа, бедняжка Митайя Уитама плачет.
Какое тебе дело до того, что думают и говорят обманутые мужчины Трухильо, злоязыкие кумушки Трухильо, преподобный епископ Трухильо?, ты идешь по улицам, площадям, и Митайя Уитама не охраняет тебя, твердым шагом ты направляешься к дому, где дон Педро де Урсуа сгорает от нетерпения у зашторенного окна; дон Педро де Урсуа считает лошадей, цокающих мимо по каменной мостовой, сердце подсказывает ему, что ты придешь сразу после того, как проскачет девятая, иногда так и случается, но бывает, ты запаздываешь или слишком много всадников проезжает мимо, и он начинает пугаться, вот уже девятнадцатый проскакал, а тебя все нет, но вот ты наконец появляешься, и разом из головы улетучиваются все подсчеты и все страхи; в этот вечер дон Педро де Урсуа, лежа обнаженный, говорит тебе, обнаженной, что через неделю он отправляется к реке Мотило-нес, не может он дольше оставаться в Трухильо, лейтенант Педро Рамиро шлет к нему из Санта-Крус гонца за гонцом, у капитана Хуана Корсо на верфи стоят готовыми одиннадцать судов; тебя сотрясает, колотит от желания заплакать, закричать, и ты кричишь, винишь его в жестокости, в том, что он мало любит тебя, ты говоришь: Ты любишь одного себя, Педро де Урсуа; он, раненный твоей несправедливостью, хочет сказать что-то, но ничего не говорит, а только приникает к тебе горячим, неиссякающим поцелуем, который кончается лишь тогда, когда губы его отрываются от твоих и спускаются к твоим налившимся грудям и ты чувствуешь, как от любви сосцы твои опадают в его губах, а потом его губы ускользают, чтобы перецеловать все — один за другим — пальцы на твоих ногах, он целует и шепчет каждому из десяти свою коротенькую молитву, но ты не разбираешь слов, а потом он целует все сокровенное, тайное, что никогда не должен был бы целовать, потому что так ты можешь и умереть раньше времени, и ты говоришь ему: Возьми меня, как викунью; потому что на ум тебе приходит древнее изображение, которое показала однажды Митайя Уитама. Дон Педро де Урсуа берет тебя, как викунью, ты чувствуешь, как он сливается с твоим лоном, как он касается самых твоих глубин, и ты всхлипываешь: Да, милый, Да, милый, Да, милый, и вы ищете в темноте губы друг друга, которые потеряли на время.
— Это безрассудство, Педро де Урсуа, но если ты решишься взять меня в свое войско солдатом, я пойду с тобой.
— Это безрассудство, Инес де Атьенса, но я возьму тебя с собой.
То было ужасное безрассудство, несчастная донья Инес, но оно было начертано на звездах.
Лопе де Агирре — изменник
Полтора года прошло с тех пор, как дон Педро де Урсуа отбыл из сельвы за деньгами и солдатами, поскольку и в том и в другом была большая нехватка. Еще один вечер опускался на воды реки Мотилонес, она же Уальяга, и снова Педро Рамиро, Хуан де Агирре и капитан Хуан Корсо говорили о том, что задерживается дон Педро де Урсуа. Уже завершил строительство судов капитан Хуан Корсо. Его новенькие бригантины так и просятся на воду. Позади восемнадцать месяцев тяжелой работы на верфях. Бывало, пот лил с нас градом в адской жаре, а случалось, зуб на зуб не попадал под бесконечными, непрекращающимися ливнями. Рядом в сельве индейцы и негры валят гигантские деревья. Отсюда слышно, как глухо ударяется о землю упавший ствол. Вниз по реке к глубокой заводи, где верфи, спускаются плоты, груженные очищенными стволами. Пильщики врезаются отточенной сталью в твердую кору. Кузнецы раздувают огонь, без устали бьют по наковальне, куют гвозди и топоры. Плотники трудятся молотками, строгают древесину, ветви деревьев превращают в крепления. Конопатчики забивают паклю в щели между досками, заливают смолой палубы и борта будущих кораблей. Капитан Хуан Корсо ходит взад-вперед, и рой москитов вьется над ним. Он ходит под палящим солнцем, и под проливным дождем, ходит и когда лихорадка трясет его. Капитан Хуан Корсо кричит, отдает распоряжения пятидесяти работникам, людям разной крови, кастильцам, эстремадурцам, бискайцам, наваррцам, каталонцам, мулатам, метисам, неграм, индейцам. По ночам грустная-прегрустная птица поет: айаймама, от ее воплей хочется плакать, будь проклята ее пернатая мать! На верфях капитана Хуана Корсо мы построили две бригантины и девять простых барок из тех, что называют плоскодонки. Каждая плоскодонка вмещает сорок лошадей и двести человек со всеми их пожитками и собаками.
