Татьяна Дагович - Ячейка 402
Все эти дни Анна питалась пшенной кашей и манкой на воде, потому что, кроме крупы, ничего съедобного в доме не оставалось. В «Космополитэн» когда-то писали, что кашки – самая лучшая диета.
Когда крупа кончилась, пришлось выйти.
Надела легчайшее Лилино платье. После диеты «на кашках» стала такой же тонкой, как Лиля.
Ослепило солнце, опьянил воздух. Людей на улице не было, как и раньше, потому что они вымерли, как и раньше, не все, правда, знали об этом, но догадывались уже многие.
Магазины испугали её: двери распахнуты, товары разбросаны по полу, этажерки, прилавки – перевёрнуты. Она побоялась заходить, взяла только то, что валялось у входа, но не забыла о бутылке красного вина для человечков.
На обратном пути зашла в почтовое отделение. Это было не то отделение, в которое она заходила раньше, а почтамт. Дореволюционной тяжёлой постройки с лепными потолками и множеством окошечек без очередей. У окошечек выставлены открытки: «С днём рождения», «С Рождеством Христовым» и «С Новым годом». За окошками лежали неотправленные, а может быть, не дождавшиеся адресатов письма, бандероли, открытки. На пустых электронных весах зеленела странная цифра, но явно не ноль – дурят народ, как всегда.
Каждый шаг отдавался тройным эхом в тишине. На казавшемся каменным полу белели следы ботинок. Анна зашла за стойку и села на продавленный стул у одного из окошек. Взяла жёлтую трубку. Набрала номер.
Долгие-долгие гудки. Молчание.
– Алло?
Не успев расслышать мамин голос, сбросила, но след голоса остался в ней, и она побежала прочь, спотыкаясь о посылки, поняла, что забыла пакет, вернулась, схватила, быстро пошла.
Возвратившись домой, Анна поняла, что выходила напрасно. На плите стояла кастрюля свежесваренного постного борща, в холодильнике – полно всякой всячины. Человечки – кто же ещё, им ведь тоже есть хочется!
Зато вина у них не нашлось, они несказанно обрадовались принесённому Анной вину и в благодарность тут же принялись танцевать (что уже несколько раздражало Анну). От сыра отказались, решительно завертев круглыми большими головами.
Она жадно хлебала сверкающий вкусом борщ, когда у входной двери послышался шорох. Анна выронила ложку, в сердце потянуло, замерла. На цыпочках подошла, посмотрела в глазок. Тень метнулась на лестнице, обдав холодом. Прижимаясь животом к двери, прошептала: «Нет, больше никогда не буду выходить». Начеку нужно быть всегда, они никогда не оставят.
«Нельзя спать, нельзя спать», – твердила себе в мягкой Лилиной постели и, успокаиваясь, видела светлый сон.
На следующее утро волнение ушло, но Анна решила быть осторожнее. И стала осторожнее. Прислушивалась к близящимся шагам, поливая гладколистные растения, скользя взглядом по оранжеватым стенам к нежному австралийскому рассвету. Заглядывала в холодильник, с любовью смотрела на еду. Она начинала чувствовать вкус жизни – еда с приправою страха.
Всё бродила, бродила в двух комнатах, вздрагивала от прикосновения вертящейся пыли, прислушивалась к шороху воздуха с тайной сладостью в груди. Останавливалась у стены в прихожей и думала: сначала о Сергее, потом о родителях, потом о Лиле, и в обратном порядке, с конца к началу и с начала к концу. Набирала полную тёплую ванну, опускала в воду руки и резко вскидывала, наблюдая, как распределяется электрический свет в каплях. Тихо смеясь, падала в ванну, пока тень продолжала поднимать и опускать руки.
Анна знала, что, если им будет нужно, ангелы всё равно доберутся до неё, и от обречённости страх стал спокойным. Возможно, она даже была счастлива, что так сложилось: Лиля умерла, она – одна здесь, и её скоро настигнут.
Однажды ночью Анна внезапно проснулась, прокралась на цыпочках на кухню и в сквозящем через штору лунном свете разглядывала свои ноги – широкие щиколотки, жёсткую кожу на коленях, трогала желтоватый ноготь на большом пальце. Как же она похудела. Спать не хотелось, и она разыгралась с лилипутами в ромашку, они как раз вышли – били часы. Целовалась с ними. Становилась на стул и раскачивала лампу – со светом качались тени: и она, и лилипуты. Вообще она была признанной властительницей лилипутов, их прекрасной дамой, королевой. Жаль только, что они не разговаривали.
Когда надоело и снова захотелось в постель, она прикрикнула на них: «Всё, баста. Марш спать!» И в установившейся тишине громко и тяжёло прозвучали шаги за дверью. От самой её двери, близкие, но удаляющиеся шаги. Во рту таял вкус корицы.
Уснула под утро, и ей приснилась кошка у моря. Огромная чёрная кошка, с выгнутой спиной, неподвижно уставившаяся в накатывающие из бесконечности волны. Смотрела кошка странно, потому что глаз у неё не было. Проснувшись, Анна с тревогой подумала: «Когда же я наконец приду к морю». А проснувшись окончательно, пошлёпала к холодильнику.
Холодильник был пуст. «Как же!» – возмутилась она, потому что позавчера выходила за едой – или вчера. Да, ещё вчера заглядывала в холодильник, и он был полон. Но когда успокоилась и попыталась посчитать, оказалось, что заглядывала она в холодильник вовсе не вчера, а уже много дней назад, много похожих дней назад, а последняя вылазка за продуктами и вовсе терялась в далёком, скрытом туманом недель прошлом.
Пора было выходить. Но дождаться сумерек.
Весь день она пролежала на диване, преувеличивая свою голодную слабость, ожидая сумерек. К середине дня поднялся ветер, шипел пылью и песком за окнами. До неё долетал сквозняк, холодил липкий пот. Когда вставала в туалет, в голове стреляло, правая часть начинала болеть, даже зубы, но боль прекращалась, едва ложилась. Так же стрельнуло, когда встала по-настоящему, потому что стрелка часов достигла восьми, однако сразу отпустило.
Анна надела вещи, в которых впервые пришла сюда: чёрные брюки, блузку, туфли. Брюки оказались широки, она затянула ремень, и ткань собралась на талии складками. Жарко, но ничего.
На улице было ещё слишком светло. Неправильно рассчитала – солнце ещё не село. Оно зависло справа растянутым шаром цвета желтка. Вокруг сновали люди. Преодолев первый порыв – обнимать и целовать их, Анна растерялась. От людей она отвыкла больше, чем от света. Они все куда-то спешили, тянули чемоданы, обменивались возбуждёнными репликами. Будто покидали город. Ошиблась она, что ли, и одиночества не было в прошлом, а наступит только сейчас? Люди не обращали на неё внимания, не задерживали на ней взгляд, словно она была пустым местом и напрасно поправляла сбившиеся под поясом неудачные брюки. Люди не знали её, что было очень обидно. Никакой радости. Гася обиду и нарастающее беспокойство, она кинулась куда-то, ломилась сквозь толпу напролом, мучая в кармане потный ключ (а дверь вообще заперла?).
Заскочила в первый попавшийся магазин. Ей хотелось чего-то вкусного – копчёной колбасы или лучше ветчины, и сыра, и сладкого. Она уже протянула руки, собралась вытягивать всё, чего хочется… Растерялась – у неё не было денег. Совсем. Нигде. Оставалось одно – воровать. Анна поразительно легко смирилась с этой мыслью (привыкла за последнее время). Главное, чувствовала, что может остаться безнаказанной. Только большой супермаркет подошёл бы лучше, чем маленький магазинчик.
В большом супермаркете взяла тележку, а не складывала всё в пакет. Набирала лакомств: креветочное масло, йогурты и ряженка, копчёная куриная грудка, сосиски с сыром, мандарины, халва, свежий хлеб, оливки. Косилась исподтишка на выбирающих продукты хозяек, и красивых девиц, и отцов семейств после работы, и старичков. Их существование оказалось волнующим чудом. Взяла бутылку «Чинзано» и плитку чёрного шоколада с цедрой у кассы. Прошла мимо кивнувшей кассирши, мимо охранника с электронной серьгой под ухом, мимо камер видеонаблюдения. Отчаянно звенело на выходе в холл – и никто не услышал. Сложила в пакеты. У неё заранее текли слюнки и вертелась в голове сумасшедшая мысль – а не пригласить ли кого на ужин? Первого встречного.
Сумерки всё не опускались, а Анна не хотела возвращаться при свете. Лучше всего было бы посидеть в кафе, но не была уверена, что в кафе её так же хорошо поймут, как в магазине. Ведь в кафе ждут чаевых. Стала у прозрачной двери, наблюдая, как вертятся на парковке машины. Обратила внимание на чёрный «Фольксваген» с непонятными, ненашими номерами. Кто-то недовольно отодвинул её локтем. Люди проходили к выходу. Анна улыбнулась и вышла со всеми.
Снаружи толпа довольно быстро рассосалась, разошлась, куда-то исчезли и спешащие прохожие с чемоданами. Когда ослаб свет и пришли долгожданные сумерки, Анна снова оказалась на улице одна. Но неспокойный взгляд находил первые зажигающиеся окна.
Ещё до того, как Анна услышала ровные шаги за спиной, она почувствовала его приближение. Ей показалось важным не выдавать себя – идти дальше, как шла. Отчаянно соображая, куда бы скрыться. Пакеты стали ещё тяжелее, но кинуть их означало открыть себя. Бежать бесполезно – духи бегают быстрее. Дыхание выдавало. Она шла переулками, старалась сворачивать резко, непредсказуемо, исчезать за сумеречными деревьями. Однако деревья её не скрывали, приходилось шарить взглядом в поисках невидимого места, дыры, в которую можно нырнуть, спрятаться, пропасть. Взгляд соскальзывал с выпуклых и ярких предметов.
