Татьяна Дагович - Ячейка 402
Может, и не в полночь – часы в последнее время сбились, запутались – и не только из розового прямоугольника, но изо всех углов яркого от чистоты ковра, побежали маленькие человечки, разряженные, как на карнавал. И тут же, опоздав всего на долю секунды, забили часы, заиграли свои механически-сбивчивые мелодии, иногда заметно замедляясь и растягивая звуки, но всякий раз снова возвращаясь в ритм. Человечки танцевали, танец их состоял из движений резких, механических в той же степени, что бой часов. Вздрагивали кисейные бледные одежды, лилипутики кланялись, сморщенные личики их оставались серьёзны.
Внезапно в часах заела пружина и звук спустился вниз. А потом беспомощно заквакал, зацокал, и человечки, вырвавшиеся из танца и ритма, заскакали вокруг, бесшумно хохоча, захлопали в ладоши под самым ухом Анны, запрыгали на одной ножке. Слабо улыбнулась, глядя на их озорство.
После того как часы умолкли, Анна шла. Шла так медленно, что путь из комнаты в спальню оказался бесконечно долгим лабиринтом, и ещё длиннее был путь из спальни в кухню. Из кухни в ванную. Тень следовала за ней, то и дело распадаясь на несколько в пересечении света нескольких ламп и снова срастаясь в одну, плотную. Никогда ещё не было столько тишины. Никогда ещё Анна не была так близка к своей подруге, которая отозвалась бы, если позвать её тем именем.
7
День за днём Анна жила, не открывая штор, в потёмках, в собственных выдохах вместо воздуха. Часто думала она о смерти той, застывая в одной позе, уставившись на часы. Становилось скучно без телевизора. Она пускала в ванне кораблики из спичечных коробков, воткнув в центре коробка спичку и зажигая её – вместо паруса.
Однажды вспомнила: пора перебрать Лилины бумаги, и достала большую картонную папку, в которой ничего не было подшито – впихнуто как попало. Выпало несколько фотографий. Анна разложила их у своих ног, на ковре. Знакомое лицо на бумаге подтвердило мысль о мнимости смерти – ведь вот же она, Лиля, и лицо у неё то же, что всегда, та же улыбка.
Взгляд задержался на неудачно распечатанном снимке – случайно или нарочно вставили в принтер обычную бумагу. Снег, распадающийся на радужные точки, из точек Лиля в зимней куртке: три слоя шарфа под подбородком, рот приоткрыт – то ли улыбалась на ветру, то ли что-то говорила фотографу. Такая же, как этим летом, – выглядела даже чуточку старше, проще. Голову склонила к крошечному ребёнку в комбинезоне, которого держала на руках. Надо же… А не верила ей.
Вытянула из папки открытку с белыми цветами. Уголок жёлтый – от чая, что ли. Цветы Анне очень понравились – как красивы иногда бывают цветы на простых открытках! Конечно, лилии. Разглядывая, сначала думала, что это и есть теперь Лиля, её новая сущность; прочитав текст, обычные «успехов, здоровья, денег», разуверилась и отложила. Попалось свидетельство о смерти – его испуганно подсунула под стопку с документами, не посмотрела ни имени, ни фамилии. Отчего-то в пальцах осталась уверенность, будто это законное Лилино свидетельство. Глупости. Кстати, как фамилия? Как фамилия хозяйки квартиры?
Анна попыталась вспомнить – безрезультатно. За время, то ли долгое, то ли короткое, совместного проживания, они свои фамилии не упоминали. А школьные годы… Совсем не вспомнить. Захарова была в классе, Григораш был, Малышев, Кошкина Оля. А Лиля? Вроде бы Лиля не всё время с ними училась, а пришла в четвёртом классе. Отец военный? Нет, или в пятом. Потом год опять не с ними… Где она сидела?
Под конец стала подозревать, что Лиля никогда не училась с ней в одном классе. Как будто была какая-то Лиля в параллельном, но с этой не имела ничего общего.
Лилина фамилия должна была всплыть в документах, однако не всплыла. Настоящих документов здесь и не было – всё какие-то безымянные столетние квитанции, расписки, отсохшие страницы учебников. Одну фотографию Анна брезгливо отбросила – там Лиля выглядела совершенно непристойно, явно пьяная, в самом деле, какая-то распухшая, и глаза её прямо сверлили с бумаги.
В самом низу лежало маленькое письмо без конверта и даты. «Здравствуйте, дорогие мои! У меня всё в порядке, устроился хорошо – на втором уровне. Всё необходимое дали. Нам здесь весело, нас развлекают, как могут, я бы был совершенно счастлив, ели бы вы были рядом. Почему не отвечаете? Я делаю всё для того, чтобы мы быстрее встретились. Я обязательно скоро вернусь. Передайте хоть пару карт, чтобы я знал…» Дальше бумага затёрта, замята, буквы, которые кое-как можно было угадать, не складывались в осмысленные слова.
Анна бы пересмотрела всё по второму кругу, но глаза разболелись, и хотелось спать, уснуть не сходя с места. Аккуратно сложенные бумаги вернулись в папку, папка легла в выдвижной ящик, и Анна уснула на ковре, прямо в прямоугольнике. Ей приснилось, что она на дискотеке (что на самом деле с ней случалось всего три раза) и танцует рядом с Лилей, потом теряет Лилю из виду, потому что вокруг много других девушек, и все они танцуют. Анна точно определила, что это за клуб – по утрам приходилось его обходить, чтобы попасть на автобусную остановку. Очень много девушек, абсолютно одинаковых, и всем очень весело с музыкой, но Анна никак не могла понять, какая из этих девушек – она сама, потому что макияж у всех был одинаковый. Искала, искала – просто тошнит. Неприятный сон.
Со временем между Анной и человечками от часов установилось взаимопонимание. Как-то, когда ей было особенно одиноко за сдвинутыми шторами, она расставила глубокие Лилины пиалы на ковре и налила в них вина из розовой бутылки. Сама села на диван. Человечки показались очень скоро. Сначала опасливо высовывались из-за штор, потом выползли на четвереньках и так же, на четвереньках, нагнувшись над пиалами, стали лакать.
Было что-то мерзкое в них, но Анна пересилила отвращение – с кем ей ещё общаться, не с уполномоченными духами же! Потом, словно в благодарность, человечки стали танцевать. Она, глядя на них, несдержанно, по-детски хохотала. Масса удовольствия!
«Ещё! Ещё танцуйте!» Они смотрели печально, но ничего не говорили (они вообще никогда ничего не говорили) и танцевали. В этот день она разрешила им не выходить в полночь – боялась, что не выспятся. Да и ей самой ночью нужна была тишина.
Потому что ночью она включала электричество и ходила на цыпочках и смотрела, как дрожит провод лампы, как блестит стекло, как вздрагивают под сквозняком шторы. Иногда слышала в тишине бессильный мат соседей сверху (опять их дочка за полночь пьяная вернулась?), прикладывала палец к губам. С некоторых пор над потолком по ночам играли на фортепьяно, довольно неумело – даже Анна, безо всякого музыкального прошлого, слышала, что неумело. Казалось, кто-то, кто много лет назад выучился игре, пытался теперь восстановить утерянные навыки. Она гадала – играют ли в той же квартире, что матерятся, или в другой.
На душе становилось теплее от незримого присутствия соседей. «Я люблю людей», – однажды поняла с удивлением Анна. Раньше она обрадовалась бы, поймав себя на такой мысли, потому что её отношения с окружающими всегда были какими-то натянуто-двусмысленными, словно её не хотели принимать в общелюдской кагал. Теперь – не приняли, и она любила их, как сирота, потому что не могла без них.
Она прекрасно знала, что, стоит открыть дверь, выйти на площадку, подняться, позвонить в чужие двери, попросить, скажем, спичек… и никто не откроет, бессильная не запертая дверь заскрипит и откроется сама, представляя взору пустое разваленное жилище.
Или?
Или её выманивают духи, которые не могут войти в квартиру Лили по каким-то личным причинам? Например, в комнатах снизу и сверху стоят аудиоколонки, издающие бытовые звуки: льющаяся вода, выкрики, телевизоры. И звуки пугающе повторяются, будто у диджеев всего два-три диска. Но и в её первой, настоящей жизни звуки из-за стен тоже повторялись в определённом ритме: «большая гулька» – три раза в год, «большой скандал» – два раза в месяц, последний российский детективный сериал – раз в день, рэперские песни – два раза в день.
И Анна не рисковала. Она не боялась этих духов-ангелов, но боялась обнаружить окончательную пустоту вокруг себя. Довольствовалась обществом лилипутиков. Однажды днём она обнаружила потайные места, где они отсыпались.
Человечки были больше похожи на мёртвых, чем на спящих. Они спали голые, отчего бросалось в глаза их физическое уродство. Кожа была холодна на вид, и желание потрогать боролось с отвращением. Но так могли бы выглядеть и обычные люди-лилипуты, не все люди красиво сложены.
Все эти дни Анна питалась пшенной кашей и манкой на воде, потому что, кроме крупы, ничего съедобного в доме не оставалось. В «Космополитэн» когда-то писали, что кашки – самая лучшая диета.
Когда крупа кончилась, пришлось выйти.
