Яна Лапутина - Игра в гейшу. Peek-a-boo
– Пожалуйста, когда я уеду, вручите это длинному и рыжему, которого я... И пусть он исчезнет отсюда сегодня же, я проверю.
А еще часа через три Земфира Андреевна и Егор Яковлевич, явно удовлетворенные друг другом, дружно, под ручку, во всем блеске, спустились в бар, где заказали по бокалу шампанского.
Я была в баре с девчонками и, приглядевшись к Егору Яковлевичу, вспомнила его. Он был рядом с Димой на одном благотворительном ужине. Дима представил мне его как очень хорошего делового партнера.
– Девочки, – сказала я, – я на минуточку.
– Добрый вечер, – склонила я голову. – Если не путаю, вы... Егор Яковлевич? Нас познакомил на какой-то вечеринке Дмитрий Стоянов.
– Да-да, конечно. – Он стек с высокого стульчика и галантно поцеловал мне руку. – Я вчера ужинал с Дмитрием Сергеевичем в «Павильоне» на Большом Патриаршем. По-моему, он в полном порядке. Он был не один. С обворожительной женщиной. Представил ее мне как невесту.
– Очередную, – хмыкнула Земфира Андреевна.
– А нам до этого, дорогая... – изобразил улыбку Егор Яковлевич.
– ...как до лампочки.
– Всего вам хорошего, – сказала я. – Простите за беспокойство.
Я вернулась к подругам.
– Ты что это? – спросила Машка. – Вы знакомы?
– Чуть-чуть.
Услышанное от Егора Яковлевича, если честно, больно куснуло. Вспомнились прочитанные у кого-то слова: отнять веру в красоту любви... страшное преступление.
Я вспомнила, как мы сидели с Димой в Форте Дей Марми, в только что открывшемся Grand Hotel Imperiale, на котором значилось не просто пять звезд, а пять с плюсом. Дима задумчиво крутил в руках бутылку:
– Супертосканское. Сассикай. Его пьют за взаимное доверие. А ты, мне так кажется, почему-то не веришь мне? – Он стал медленно разливать вино. – Почему?
– Потому что меня предавали. Мне трудно верить людям. У тебя хороший вкус, Дима, – попыталась перевести тему я и поставила бокал на стол. – Потрясающее вино.
– Я знаю, – сказал Дима и посмотрел на меня очень внимательно. – А ты все-таки поверь мне. Я не предам. Не бойся. Я – другой. За тебя.
– За тебя, – сказала я и отпила глоток удивительно вкусного вина.
Тогда я поверила, поверила, пове... до последовавшего через несколько месяцев финального разговора на Гарде. Сколько раз я прокручивала этот чертов разговор в голове? Не сосчитать... Пленка ведь была закольцована, и память кружила, кружила, кружи... И было обидно и больно понимать, что я страшно жалею об этой своей добровольной капитуляции, что она стала самой тяжелой, пока, в моей жизни.
– Ку-ку, ты где? Ау! – подтолкнула меня Машка. – Вот я насмотрелась на все на это и мне захотелось прочитать вам стихи.
– Чьи? – спросила слегка подкосевшая Танька. Она только что одолела третью текилу.
– Баратынского.
– А-а... – уважительно протянула Танька. – Это мой самый любимый поэт.
Мы с Иркой рассмеялись.
– Читай, Машенька.
Наслаждайте: все проходит!
То благой, то строгой к нам
Своенравно рок приводит
Нас к утехам и бедам.
Чужд он долгого пристрастья:
Вы, чья жизнь полна красы, —
Машка показала на нас пальцем:
На лету ловите счастья
Ненадежные часы.
Не ропщите: все проходит
И ко счастью иногда
Неожиданно приводит
Нас суровая беда.
И веселью, и печали
На изменчивой земле
Боги праведные дали
Одинакие крыле.
Пока Машка произносила все эти необъяснимо точно совпадающие с нашим настроением слова, я успела вспомнить, как маялась тогда, после Гарды. Судорожное расставание с Димой тянулось весь август. Непонятные и пустые переговоры по телефону, моя невысказанная тоска и его лживо-обнадеживающие обещания, нежные обращения, все это заставляло меня с какой-то болезненной ожесточенностью придумывать себе на каждый день кучу ненужных и глупых занятий, единственным предназначением которых было дотянуть до летних сумерек, пророчивших начало нового дня, в котором я все еще надеялась найти Диму. В один из таких пустых и терпких на вкус вечеров ко мне заехала Машка. Леша улетел в очередную командировку, и она, такая же брошенная, но все же в меньшей степени, чем я, не знала, чем себя занять. Мы записались на сеанс педикюра в Nail Room.
– Привет. Не мог раньше позвонить, переговоры.
– Привет, родной, – пыталась я подавить волну радости в голосе, которая стала раскатываться по мне, еще когда я увидела его имя, высветившееся на экране подаренного им Vertu.
– Что делаешь?
– Педикюр. С подругой. – Он никогда, ни разу не видел ни одну из моих девочек.
– Так поздно? Я соскучился.
– Я тоже.
– Приеду – позвоню. Целую.
Еще одна ложь. Еще одно обещание, которое не сбудется. Еще один повод, чтобы ждать завтрашнего дня....
– ...Вот это да, – сказала Танька, дослушав стихи. – Это же надо додуматься, что беда приводит к счастью...
– Иногда, – как-то грустно сказала Ирка.
Глава 28
Стук в дверь застал Таньку перед триптихом-трюмо, когда она, не думая ни о чем, втирала себе в лицо ночной крем.
Конечно, она видела себя, всегда неожиданную и как бы еще не засмотренную до привычки. Танька любила свои волосы, пикабу, теперь – свой обновленный носик и крохотную точечку родимого пятна, так идеально, по месту, над верхней губой слева, подаренную природой.
Артур всегда целовал ее родинку, ощупывая при этом горячим языком.
Танька подошла к двери и, не спрашивая, открыла. Перед ней стояла невысокого роста женщина с гладко зачесанными назад волосами лаково-черного цвета и миловидным, с припухлостями под карими глазами, приветливо улыбающимся лицом.
– Добрый вечер, Таня. Я – Сати. Жена Артура. Вы разрешите войти?
Танька растерянно, явно опешив, моргала уже отмытыми от туши ресницами.
– Ну... конечно, конечно. Входите.
– Спасибо. – Вошла в комнату Сати и прикрыла за собой дверь. – Вы только не волнуйтесь, Татьяна Юрьевна. Все будет хорошо. Вот увидите. Я разденусь?
– Конечно, конечно... – толдычила одно и то же все еще не отошедшая от всей этой внезапности Танька.
Сати сняла с себя и пристроила на вешалке у входа свой модно укороченный бомбер с меховым воротником от Celine, оставшись в светло-сером кашемировом кардигане поверх темно-синего топа из шелка.
– Мне все труднее и труднее натягивать на себя джинсы... – сказала, оглаживаясь перед зеркалом, Сати. – Скоро пятый месяц... – Она чуть застенчиво и непередаваемо удовлетворенно, а может быть, и уверенно-горделиво, но при этом удивительно мягко и торжественно, провела узкой ладонью по своему заметно приподнявшему пояс кардигана животу. – Я уже знаю, Татьяна Юрьевна, будет девочка. Представляете, к двум сыночкам прибавится сестренка?.. Полный атас, как говорит мой Артур.
– Конечно, конечно... – завела было снова Танька и вдруг рассмеялась: – Ну что я, как эта... гимназистка с презервативом... садитесь, Сати. Будьте как дома. И не надо меня по отчеству. Пожалуйста.
– С удовольствием, – улыбнулась Сати. – Я с собой вместо обязательного для таких случаев пистолета захватила бутылочку редкого супертосканского Vigorello от San Felice. Оно в противовес Сассикай, ты конечно же в курсе, было создано только из санджовезе и никогда не смешивалось с каберне совиньоном. У тебя есть пробник?
– Конечно, конечно... – расхохоталась Танька. – Вот ведь, прилипнет к языку... – она легко и быстро откупорила тяжелую темную бутылку. – А разливать тебе... – протянула она Vigorello Сати.
Сати, как истинный сомелье, плеснула в свой бокал совсем немного вина, раскрутила его и вдохнула бездонный аромат – все как надо... Она пригубила вино и только после этого наполовину наполнила бокал Таньке. – Теперь себе... Таня, милая, знаете за что? – Она подняла бокал. – За вас и за Артура. Вы принесли радость ему, и я не могу, не вправе не порадоваться этому. За вас, Танечка, за вашу милую, ласковую красоту.
Танька выслушала все это, не мигая. Перед ней сидела уверенная в своей доброте и как бы лучащаяся этой добротой прекрасная женщина. Танька почувствовала прилив тепла, ответно захватывающей нежности, подступившей к ее горлу, а потом глазам.
Они коснулись тонкими стенками бокалов и, дослушав хрустальный распев, сделали по глотку. Танька заплакала.
– Простите меня, Сати... Я ведь сначала... не знала... про вас, про тебя... Артур так ухаживал... Ты знаешь, мне почему-то вообще везет на женатых... – сказала Танька, улыбнувшись сквозь слезы. – Прямо непруха какая-то... на них же не написано. А они...
Сати протянула к ней свою узкую ладонь и положила ее на Танькину руку:
– Ты разве не знаешь, что донжуаны и донкихоты разнообразны до бесконечности?
– Теперь вот начинаю понимать.
– Артурчик не может не увлекаться. Его любовные эмоции вроде своеобразной валюты его мозга. И он – расточителен. Щедр.
Танька взглянула на свою руку, где на безымянном пальце искрился Graff. Сати отследила это и мягко, очень-очень по-дружески, спросила:
