ПИТИГРИЛЛИ - КОКАИН
Тито Арнауди чувствовал бы себя в Бордо прекрасно, если бы не то, что мысль о двух прекрасных женщинах постоянно нерввровала его. Бордо – по отзывам самих жителей – не имеет ни малейшей причины завидовать столице: там даже шикарные дамы говорят на парижском жаргоне; известное местное вино ставится ни в грош, а пользующаяся мировой славой горчица никем не употребляется, зато Атлантический океан приносит свой живительный аромат и великолепные устрицы из Аркошона.
Но этот Океан не приносил Тито ни его прекрасную армянку с множеством пороков и таким же количеством нефтяных источннков, ни танцовщицу Мод.
Служба специального корреспондента из Бордо страшно тяжелая: не из-за массы материала, а как раз наоборот – из-за отсутствия его.
Ни одного выдающогося случая. Никаких скандалов. Ни одного порядочного убийства. Не околевает ни один выдающийся деятель! Директор телеграфировал ему:
«Мало пишете. Дайте что-нибудь сенсационное».
– А если нет ничего сенсационного! – отбивался у телефона несчастный Тито со сжатыми зубами и нетерпеливо перелистывал пожелтевшие страницы газет.
– Директор просил передать вам, – говорил однажды стенографист, – чтобы вы дали как можно больше интересных заметок.
– Ах, так? – закричал Тито. – Тогда пишите: «Один известный на юге Франции фабрикант колбас, имя которого мы не можем пока опубликовать, узнав, что от любовной связи жены его с пастухом родилось два незаконных сына, убил жену и детей. Чтобы скрыть преступление, он изру-
104
бил их мелко ночью, когда на фабрике никого не было, и набил этим мясом колбасы, которые разошлись по всей Франции. Завтра следуют более подробные сведения».
Но на завтрашний день цены на рубленое мясо катастрофически пали во всей Франции. Никто не хотел есть колбасы: колониальные торговцы не выписывали больше колбасы и прекратили заказы и платежи.
Один фабрикант в Тулузе, который был известен своей неподкупной честностью, благодаря чему дела его шли очень плохо, не продал с этого дня ни одного грамма своего продукта и, видя себя накануне банкротства, застрелился.
Главный акционир «Текущого момента», крупный экспортер переработанного мяса, собрал совет редакции и требовал увольнения директора.
Потребители колбас требовали, чтобы была объявлена марка преступной фабрики.
Все разоренные фабриканты колбас настаивали на том, чтобы было выдано имя колбасника, который набивал колбасы мясом женщины и детей вместо ослиного мяса.
Директор «Текущого момента» вызвал Тито Арнауди в Париж.
Тито вернулся с первым же поездом.
– Я погиб! – волновался директор, – все настаивают на том, чтобы фамилия фабриканта была опубликована.
– Тогда напечатайте ее, – ответил Тито.
– Какую же фамилию я придумаю?
– Придумывать нет никакой надобности. В Тулузе покончил жизнь самоубийством крупный фабрикант колбас:-свалим всю вину на него: его трагический конец – своего рода признание. Его зовут Томазо Сальматр.
Директор сиел от счастья. В послеобеден-
105
ном выпуске «Текущого момента» имя Томазо Сальматр было опорочено.
Положение было спасено. Так как колбасы его не имели большого распространение и не носили особой марки, то все заявляли, что никогда не ели их. Административный совет редакции аоccтановил в правах директора, который, однако, должен был обязаться выплачивать вдове Томазо Сальматр пожизненную пенсию и позаботиться о судьбе девятерых невинных детей самоубийцы.
Тито не посылали больше в Бордо. Таким образом он мог вернуться в обятие прекрасной армянки и не менее прекрасной итальянки, соседки по гостинице «Наполеон».
Со дня приезда Мод в Париж он полюбил ее. «День» – это слишком неточное выражение. Начало и кониц любви можно определить с астрономической точностью, до минут и секунд. Любовь его началась с того момента, когда Мод поведала ему о своем «падении». «Я почти не знала его. Это был самый обыкновенный мужчина. Но такого я именно хотела. Лето – подумай только! Он взял меня у дверей. Как накалывают бабочку».
И, благодаря этому необяснимому чувству, которое вызывает в нас признание женщины в том, как она отдалась другому, Тито испытывал ревность к тому другому.
Он узнал Мадлену, когда та была самой обыкновенной девушкой, предназначенной для тайной любви какого-нибудь счетовода или агрессивных выступлений со стороны мастерового или рабочого.
Тогда она была еще чистым созданием: исправительный дом не сделал еще из нее прости-
106
тутку. Чистила себе перчатки бензином, бросала медяки перипатетикам-шарманщикам, чтобы они довторили любимый романс, и делала небольшие поручения матери.
Мод была чем-то неизвестным, какой-то шелковичной куколкой на ветке.
Стоя у окна, с чашкой в одной руке и сухариками в другой, Мод поглощала первый завтрак.
На балконе она ела вишни и бросала косточки в окна соседей. Если попадала в стекло, бросалась в комнату.
Теперь она не была уже больше незапятнанной куколкой: Тито видел в ней цветок, который, переходя из петлицы в альков и меблированвые комнаты, впитывал в себя оттиски пальцев многих мужчин.
Этого было совершенно достаточно, чтобы вызвать в нем волнующую ревность к прошлому, сожаление о том, что он не был первым и единственным, ненависть к тем, которые обладали ею, ненависть к ней за то, что она отдалась, возмущение тем, что все это стало действительностью, а больше всего тем, что прошедшее время нельзя больше вернуть.
Не быть в состоянии вернуть ушедшее время! Как это ужасно! В особенности, если мы полюбим женщину, когда она вошла уже в года или побывала в руках у других.
Тито влюбился в Мод в дни ее поздней весны или начала лета, когда она смотрела на уличное движение и раccказывала ему свою маленькую жизненную историю.
Но, оставив ее тогда подле раскрытых сундуков, он не заметил еще своей любви, потому что зашел купить гардению, которая напоминала о чудных днях, проведенных с прекрасной армянкой на берегу моря.
107
Любовь его родилась, распустилась и выросла, потому что он не имел времени остановиться и наблюдать ее. Один горец раccказывал мне, что только что родившиеся грибки надо сейчас же собирать, потому что, после того, как мы посмотрим на них, они перестают расти. На другой день их никогда не найдешь.
Любовь тоже, если наблюдать за ее ростом, перестает развиваться. Очень часто земля поглощает ее.
Тито не остановился, чтобы посмотреть на нее, потому что должен был торопиться к Калантан, которая ожидала его, прекрасная в своей наготе.
В эту ночь, после легкого ужина, Калантан, свернувшись калачиком на удобной тахте, слушала Тито, который раccказывал ей о своей меланхолии.
Потом они перешли в спальню.
Когда на следующее утро автомобиль отвозил «барина» в гостиницу, «барин» был пропавшнм человеком: Калантан отдалась ему с лихорадочной расточительностью.
– Видишь, – доверчиво говорила она ему с краской некоторого смущения, – я так страстно хотела тебя, потому что… Послушай: я объясню тебе: в известные дни нас пожирает страсть, потому что это дни… О, как бы это обяснить! Прости. Я лепечу, как глупенькая. Помнишь Маргариту Готье, даму с камелиеми, которая всегда украшала себя белыми камелиеми и только два или три дня в месяц показывалась с красным цветком на груди или в волосах? Этим она хотела сказать, что в эти дни… И вот я никогда не должна украшать себя красными цветами. Это морфин сделал меня такой.
«Маргарита Готье не приняла бы тебя этой ночью у себя в алькове. Я же могу принять. Это самые ужасные дни для любви.
108
Так говорила ему прекрасная армянка, сжигаемая страстью.
Тито возвращался в свою гостиницу, обеccиленным, как больной, в первый раз вышедший на улицу после опасной болезни: чрезмерная любовь убила в нем мужчину.
И все же, когда он вошел в комнату Мод и увидел, как она застегивала лайковые перчатки, почувствовал некоторое волнение.
– Как ты спала, малютка?
– Великолепно А ты?
– Я провел ночь в клубе, – ответнл Тито.
Мод была для него ничем. Он не любил ее.
Они не любили друг друга. Не было никаких признаков будущей связи. И все же Тито не решился признаться ей, что был у своей любовницы, так как ему казалось, что этим он исповедуется в своей неверности ей.
Таким образом Тито заметил, что этой маленькой, ненужной, инстинктивной ложью он прикрыл свою любовь к Мод.
VIII.
Танцовщица Мод имела посредственный успех в Казино. Ей аплодировали так же, как и дрессировщику собак, как боксеру-негру, музыкальному клоуну, который ходил на руках и ногами водил по звонкам, подвешенным на ремешках. Ее вызывали два раза. Повторила на «бис». Она вышла бы и в тртий раз, если бы публика вызывала ее.
И все же ее пригласили на один месяц; на следующий месяц она получила ангажемент в Фоли на Монмартре.
