Джонатан Троппер - Все к лучшему
— Привет, — отвечаю я.
— Я по тебе соскучилась, — бормочет она. — Ты где?
— В такси.
Она зевает, потягивается, и я вижу кошачий изгиб ее спины.
— М-м-м-м, — тянет Хоуп, — как бы я хотела, чтобы ты сейчас был здесь, со мной.
— Я могу сказать водителю.
Она хихикает.
— Нет. Мне надо выспаться. Завтра утром у меня встреча.
— Что поделать, — отвечаю я.
— Это не значит, что я тебя не хочу. Я тебя хочу.
— Я знаю, — шепчу я, не в силах выбросить из головы ее постель — чистую, мягкую, душистую. С самого первого раза, что я ночевал у Хоуп, запах чистого постельного белья приводит меня в возбуждение. — Я тебя люблю.
— И я тебя люблю, — мурлычет она, и я догадываюсь, что Хоуп уже засыпает.
— Я так счастлив, что ты у меня есть, — бормочу я, немного стесняясь водителя, хотя, возможно, он не понял из разговора ни слова.
— Ты такой милый, — говорит она. — Я хочу, чтобы ты был со мной.
— Утром созвонимся.
— Спокойной ночи, любимый.
«Я все исправлю», — в отчаянии думаю я, захлопывая телефон. Все в моих руках. Надо больше времени проводить с Хоуп, держаться подальше от Тамары и не допускать таких досадных ошибок, как сегодня вечером. Другими словами, жить той жизнью, которую я сам выбрал. Не становиться Нормом.
Но тут я представляю себе большие чувственные глаза Тамары, в которых светится невероятная нежность, мудрость, понимание, боль и — я уверен в этом — страсть. Не ко мне, разумеется, а к жизни, к любви, к будущему мужчине. И при мысли о том, что это буду не я, а кто-то другой, что эти губы, пухлые и влажные, как спелый виноград, целуют кого-то еще, что она кладет голову на плечо другому, что другой мужчина раскачивает ногой качели на ее крыльце, у меня обрывается сердце.
Я смотрю на себя в окне такси, провожаю глазами светящиеся вывески магазинов, мелькающие в моем печальном, расплывчатом, призрачном отражении, и этот призрак заставляет меня вспомнить о Раэле. Интересно, смотрит ли он на нас, и если да, то беспокоится ли, злится или хохочет до упаду, потому что знает, какая все это на самом деле чепуха.
На улице какая-то женщина выгуливает щенка лабрадора, который рвется вперед, натягивая поводок, носится взад-вперед по тротуару, как оглашенный, и вовсю наслаждается своей собачьей жизнью. Глядя, как щенок писает на мое отражение, я гадаю, отчего же я так несчастен, если всего несколько дней назад все было замечательно. Прежде чем отключиться, я догадываюсь, что, наверно, был несчастен и раньше, просто все складывалось так хорошо, что я этого не замечал.
Глава 13
Во вторник утром я просыпаюсь с опухшими глазами, во рту пересохло, горло болит — похмелье такое, словно мне череп топором раскроили. Я лежу, не шевелясь, чтобы обмануть сверхмощный болевой радар в голове, а перед глазами мелькают в обратном порядке события вчерашнего вечера. Я смутно припоминаю запах карри и грубые тычки таксиста, который что-то неразборчиво бубнил с акцентом, пытаясь разбудить меня. Как ни стараюсь, я не могу вспомнить, как платил таксисту, как зашел в дом и очутился у себя в спальне. Не помню я и как меня еще раз стошнило, но зловонная засохшая корка рвоты у меня на груди и на простынях — неопровержимая улика. В окно льется солнце, освещая галактику висящей в воздухе пыли. Вчера я спьяну не догадался опустить жалюзи — оплошность, стоившая мне, пожалуй, нескольких часов блаженного забытья. Свет просачивается в комнату и падает на постель, как ядерные осадки; когда луч бьет в глаза, больно так, словно мне врезали по яйцам. Боль толстым одеялом накрывает меня с головой, и я задыхаюсь.
«А раковые больные все время так себя чувствуют», — думаю я.
Постепенно я начинаю испытывать настойчивую пульсацию в паху, и хотя знаю, что это всего-навсего переполненный мочевой пузырь, представляю себе то темное пятнышко внутри меня, которое бьется, словно злое черное сердце, и разрастается, неудержимо поглощая и уничтожая клетки. Я ковыляю в туалет и мочусь, не открывая глаз и держась за голову. Когда я, спотыкаясь, возвращаюсь в постель, мой взгляд падает на огромные кроваво-красные цифры на электронных часах, и я с удивлением отмечаю, что уже десятый час. Надо бы позвонить на работу, но нет сил искать телефон. Мобильник валяется на полу возле кровати, но включить его — все равно что выпустить всех чертей из преисподней. Я представляю свою пустую кабинку, электронные письма, валящиеся в мой почтовый ящик на экране, точно кирпичики в тетрисе, отражающийся от стен звонок моего телефона и кучу отчаянных сообщений от Крейга Ходжеса на автоответчике о том, что свуши ни за что на свете не должны быть фиолетовыми. Я открываю рот и шепчу «свуш». Этот звук раздувает мои онемевшие щеки, и мне почему-то становится легче, головная боль стихает, так что я еще несколько раз тихонько повторяю: «Свуш». Наконец я снова засыпаю.
Просыпаюсь я в одиннадцатом часу под доносящиеся сверху негромкие звуки страстного секса. Видимо, Джед вчера кого-то привел домой из клуба. Мгновение я прислушиваюсь к приглушенным воплям неизвестной девицы, ритмичному скрежету матрасных пружин и тихим ударам изголовья кровати о стену. С моего места кажется, что все это звучит чертовски энергично, и как-то не верится, что я когда-нибудь найду в себе силы вновь заниматься сексом.
Похмелье, похоже, утихло до тупой головной боли, так что я медленно встаю с постели, глотаю пригоршню таблеток и принимаю горячий душ.
Все это я делаю вполсилы, не торопясь, как будто репетирую. Я ловлю себя на том, что разглядываю струйки воды в душе, свои неуклюжие ноги на плитке, волоски на животе. Подумываю надеть спортивные штаны, но потом натягиваю брюки и свитер и скрепя сердце признаюсь себе, что не возьму отгул. Все равно мне днем на цистоскопию. Спустя час после пробуждения я иду вниз, чтобы попить воды.
— Он жив! — провозглашает Джед, завидев, как я медленно спускаюсь по лестнице. Он сидит на полу в гостиной в одних трусах, хрустит кукурузными хлопьями и смотрит «Судью Джуди».
— Не кричи, пожалуйста, — со вздохом морщусь я.
— Неужели так плохо? — Джед выпрямляется, встает и пересаживается на диван.
— Даже не представляешь насколько.
Я иду на кухню и наливаю в пивную кружку воды из кулера.
Джед кивает и принимается переключать каналы.
— Звонил твой босс, искал тебя.
— Мой босс?
— Какой-то чувак по имени Билл.
— Пожалуй, он, — соглашаюсь я, и у меня обрывается сердце. — И что ты ему сказал?
— Сказал, что у тебя семейные проблемы.
— Правильно, — одобрительно киваю я. — Как думаешь, он поверил?
Джед пожимает плечами.
— Наверно. Умом он явно не блещет. Просил, чтобы ты перезвонил ему, как только сможешь, по срочному и важному делу. Так и сказал.
Похоже, «Найк» таки успел набросить говна на спэндлеровский вентилятор. Я задумчиво прихлебываю воду, и во мне растет тревога.
— Кстати о семейных проблемах, — продолжает Джед. — Это же твой отец вчера был на концерте, да?
— Ага.
— У него что-то случилось?
— Ничего. Просто одинокий грустный старик, — поясняю я, удивляясь резким ноткам в собственном голосе.
С минуту Джед с любопытством смотрит на меня.
— Не вижу в этом ничего дурного, — резюмирует он.
Офис корпорации «Спэндлер» выглядит в точности как место, где вы никогда не напишете сценарий, который удостоится награды. Стены того грязно-белого цвета, который выглядит линяло, когда краска еще не успела просохнуть; ковролин тускло-коричневый, чтобы не была заметна грязь, которую мы каждый день притаскиваем на подошвах с улицы. Все менеджеры как на подбор мужчины около тридцати или слегка за тридцать, в дешевых костюмах, с ноутбуками, КПК и сотовыми телефонами, которые они выставляют напоказ, усиленно стараясь сойти за инвестиционных банкиров. Ни тени творчества, ни намека на яркие краски вы не найдете в нашем офисе: здесь все пропитано духом коммерции в его низшей корпоративной форме.
Мы с Раэлем придумали гениальный сценарий. Но он работал менеджером по продажам в компании своего отца (они занимались производством бумаги), а я здесь, в «Спэндлере», и хоть мы взахлеб обсуждали персонажей, сцены, сюжетные ходы, записать все это никак не получалось. Тогда мы заключили договор. Мы решили подождать до конца года, а потом уволиться, запереться дома и взяться за дело. Джеду наша идея понравилась, но на писанину он бы не сподвигся, зато пообещал, что, когда сценарий будет готов, он продаст его в Голливуд, а если не выгорит, сам оплатит съемки. Великолепный план. Собираясь вместе, мы ни о чем другом не говорили. Раэль сказал, что если даже у нас ничего не получится, все равно попытаться стоит. Но потом он погиб, а вместе с ним умерла и мечта, какой бы привлекательной она ни казалась.
