Теодор Рошак - Киномания
— Автор экспериментального кино, — ответил Шарки. — Один из лучших.
— Негодяй, профанирующий искусство, — возразила Клер, — Один из худших. — И уточнила свою формулировку: — Укокошить его при следующей встрече — вот что стало бы моим лучшим вкладом в киноискусство.
Человек, заслуживший такой отзыв от Клер, был недостоин стать посредником в моем знакомстве с Максом Каслом. И тем не менее, если бы не приглашение на аукцион от Чипси Голденстоуна, эти воспоминания остались бы ненаписанными. Несколькими месяцами ранее я увидел десять дерганых минут касловского фильма, который грозил рассыпаться в прах прямо на катушке, отчего даже в глазах рябило. Не знаю, что уж там углядела Клер в «Пире неумерших» среди бесконечного мелькания и небрежных склеек, но я видел только древнюю страшилку. Этот фильм так навсегда и остался бы в моих воспоминаниях как дрянь, дешевка, мусор, если бы не Чипси, благодаря которому вскоре я познакомился с Каслом нормального качества.
Клер презирала и отвергала Чипси, а значит, тот мог войти в ее жизнь только через заднюю дверь, то есть через бредовый мир Шарки, где процветали мелкие пороки и декадентские вкусы. Насколько я понимал, Шарки вернулся домой из Парижа, только после того как был принят в состав тех нескольких переменного состава сотен, что составляли артистическо-эротическое окружение Чипси. «Шарки всякую грязную лужу за милю чует — уж в этом-то на него можно положиться, — сказала мне Клер. — И он пустится к ней сломя ноги, чтобы нырнуть поглубже».
Личная империя Чипси, состоявшая по большей части из лизоблюдов и прихлебателей, казалась всего лишь передвижной оргией, постоянно кружившей в бешеном темпе южнее Санта-Моники, между захудалыми прибрежными городками и бесчисленными шикарными притонами в каньонах за Палисадом{81}. Случалось, эта бесконечная попойка задерживалась где-нибудь достаточно долго, и тогда у них начинались судороги творчества; финансировал их потуги главным образом Чипси, и результат был всегда (по крайней мере, в той части, что видел я) удивительно глупым и бессодержательным. Организовывались выставки искусства настолько продвинутого, что его творения едва ли можно было отличить от водопроводных труб; выпускались смелые маленькие журнальчики, но дальше сенсационного первого номера дело не продвигалось; устраивались претенциозные театральные постановки, которые легко можно было принять за плохой стриптиз; но самое главное — это фильмы, которые делал сам Чипси. Чипси и Шарки задолго до моего знакомства с Клер вынашивали идею устроить фестиваль фильмов андерграунда Западного побережья, включая и работы Чипси. Клер эта идея не увлекла. Она предупреждала, что качественных фильмов не наберется и на то, чтобы заполнить перерыв между просмотрами.
— Но у нас есть фильмы Чипси, — напомнил ей Шарки.
— Вот о них-то я и говорю.
Но Шарки настоял на своем, пообещав, что это будет единичное предприятие. В результате, как Клер того и опасалась, получилось жалкое собрание жуткой любительщины. Этот фестиваль, без всяких сомнений, стал бы упражнением в финансовом мазохизме, если бы не щедрая поддержка Чипси, который обеспечил толпу восторженных поклонников, следовавших за ним по жизни в поисках покровительства, подачек или беззаботного времяпрепровождения. Деньги Чипси и его связи превратили эту потенциальную катастрофу в ежегодное мероприятие, которое стало для «Классик» основным средством зарабатывания денег.
Клер, ругаясь и ворча, принимала деньги, но вместе с деньгами «Классик» приобрел определенную сомнительную известность, из-за которой прибыли становились в особенности унизительными. Эти деньги приносило отнюдь не искусство и даже не плохое искусство; они приходили благодаря дурной славе и скандальной атмосфере, сопровождавшей показы. Вечеринки Чипси, проходившие в его безвкусно роскошном притоне в каньоне Топанга, были известны своим бесстыдством. Они принимали форму затяжной попойки, начинавшейся и кончавшейся вместе с фестивалем. Там мог появиться любой, и там могло произойти все, что угодно. Пресса быстро провозгласила фестиваль одним из важнейших событий года. Репортеры толпами валили, чтобы продегустировать напитки, попользоваться бассейном, поваляться на травке, налечь на закуску и, может быть, записать пару-другую скандальных историек. Такие вещи для газет чистый верняк — слухи о пьяных дебошах были куда интереснее показа любого из фильмов. К досаде Клер, «Классик» в общественном мнении стал ассоциироваться с газетными историями под характерными заголовками вроде «Большая пьянка на маленьком фестивале» или «Авангард на кинопразднике обнажается полностью».
Но фестиваль вызвал у Клер проблемы и посерьезнее. Это событие каждый раз заставляло ее задумываться о долгой и беспокойной истории ее отношений с андерграундом. В этих отношениях она не находила ничего, кроме воспоминаний о попойках и болезненной двусмысленности. В первые послевоенные годы, когда Новое американское кино (так вот они себя называли — ни больше, ни меньше) находилось еще на этапе словопрений, Клер активно встала на сторону его теоретиков и импресарио. Она несколько раз (за свой счет) съездила в Нью-Йорк — принять участие в конференциях и дискуссиях, которые собирались, дабы вынести суровый приговор традиционному кино, системе студий, цензуре, черным спискам. Наконец, одно долгое, трудное лето она провела в безвозмездных трудах, помогая Йонасу Мекасу запустить «Культуру кино»{82} — главный журнал андерграунда. До тех пор, пока существовала хоть малейшая надежда на то, что Кооператив кинопроизводителей Мекаса в один прекрасный день станет чем-то вроде французской Новой волны, Клер была самоотверженной их сторонницей, вкладывая в дело больше денег и времени, чем могла себе позволить.
Находясь в оппозиции, враги голливудского истеблишмента предсказывали крутую революцию в кинематографе. Но как только их фильмы стали выходить на экраны, Клер пала духом. «Мания величия, — поставила диагноз Клер. — В каждом кадре масса претенциозного себялюбия, а ни один из них не лучше, чем худшие кадры У. К. Филдса{83}». Больше всего Клер досаждали эротические клише, бесконечные вариации на тему проказливого вуайеризма. Наконец чаша ее терпения переполнилась, и она послала в «Культуру кино» гневную критическую статью, в которой называла авангардистское кино «бесплодной пустыней вуайеристских фантазий». Журнал, к ее удивлению, печатать статью отказался. В результате между экспериментаторами возникли небольшие стычки, и другие журналы не замедлили сообщить об этом. В ходе обмена ударами некоторые из наиболее непримиримых оппонентов Клер обвинили ее в антигомосексуальных пристрастиях. Это обвинение было не лишено оснований. Клер и в самом деле питала определенную неприязнь к «голубым» в мире экспериментального кино. Почему — она никогда мне не говорила; я подозреваю, что это как-то было связано с одним из ее неудачных увлечений в прошлом, с мужчиной, который ушел от нее к другому мужчине. Она старалась быть сдержанной в своих чувствах. Но даже и при самых безоблачных обстоятельствах для Клер это было затруднительно, а уж под давлением она вообще пускалась во все тяжкие. Скрытое стало явным.
«Если мы хотим стирать на публике наше грязное белье, — бушевала Клер в гневном письме, напечатанном в „Кинозрителе“, — то давайте уж будем честными относительно природы этих пятен. Не стоит выдавать поллюции за высокое искусство».
Вскоре обозреватели мейнстрима обратили свое колкое внимание на эти стычки. К несказанному удивлению Клер, «Нью-Йорк таймс» выразил желание приобрести у нее отвергнутую статью для своего воскресного приложения. Уязвленная и взбешенная, Клер ухватилась за эту возможность. Это была ее первая громкая публикация. Клер рассматривала ее как прорыв, а ее оппоненты видели в статье акт измены.
Каждый год этот задуманный Шарки фестиваль возвращал к жизни уязвленные чувства и горькие обвинения, связанные с тем эпизодом. Еще хуже: он давал повод для мерзких воспоминаний, соединявших ее с человеком, который воплощал в себе квинтэссенцию всего, что вызывало отвращение Клер в киносообществе андерграунда, — с Чипси Голденстоуном.
К чести Клер надо сказать, что она никогда не пыталась скрыть или хотя бы как-то смягчить свою ненависть к Чипси. Ложь не входила в число ее талантов, а такт не принадлежал к ее добродетелям. Клер появлялась на вечеринках, которые устраивал Чипси, только ради того, чтобы напиться и публично поносить его. По неясной для меня причине (может, это была обыкновенная мужская тупость?) Чипси никак не желал чувствовать себя оскорбленным. На одном из показов — я был при этом — Клер в присутствии Чипси спросили, что она думает о его фильмах. Она ответила: «Может быть, вы слышали о злокачественных грибках, которые паразитируют на кинолентах. Никто не знает, как их уничтожить или хотя бы прекратить их размножение. Они ползут по кромке катушки, и все, к чему они прикоснутся, теряет цвет, становится липким и абсолютно зловредным. Когда такой грибок целиком пожрет ленту, в коробке ничего не остается, кроме разве что ядовитого сока, в котором Д. У. Гриффит неотличим от утенка Даффи. Именно это мы сейчас и видели. Это не фильм, это плесень».
