Отохико Кага - Приговор
— Сейчас вроде ничего такого нет, — признался Такэо и поспешно добавил: — Но у меня такое чувство, что вот-вот снова начнётся.
— Вот как. — Доктор стал быстро писать что-то в истории болезни и на бланке для рецептов. Почерк у него был очень аккуратный. — Я тебе выпишу лекарство и дам разрешение на постельный режим. Думаю, постепенно всё пройдёт.
Закончив писать, доктор передал рецепт санитару и снова повернулся к Такэо.
— Кстати, у меня к тебе вопрос.
— Да? — Такэо передалось замешательство Тикаки. — Что за вопрос?
— Твоя камера недалеко от камеры Тёскэ Оты?
— Через одну.
— Тогда ты должен знать. Как он вёл себя в последние дни?
— Не знаю, — резко ответил Такэо. — Я с ним вижусь только на спортплощадке.
— Вот как. Значит, ты не можешь ничего сказать. Ну, тогда ладно. — Тикаки явно чувствовал себя неловко: ответить на его вопрос значило бы донести на своего товарища. — Просто я его лечащий врач. И у меня создалось впечатление, что иногда он просто напускает на себя… Вот я и хотел узнать, что происходило в его жизни в последнее время…
— Ну, это-то я могу сказать, — смягчившись, ответил Такэо. — Он всегда ведёт себя одинаково: что с вами, что с другими.
— A-а, вот, значит, как… — пробормотал Тикаки.
Вдруг Такэо почувствовал себя ужасно неуютно. «Ну и зачем я, собственно, сюда явился? — Этот вопрос комком отвратительной слизи вдруг подступил к горлу. Перед его глазами возникла фигура плачущего Оты, и в ней он словно увидел самого себя. Что я хочу от этого врача? Чтобы он осмотрел меня, помог, дал совет, вылечил? Какая ерунда! Это касается только меня и никого больше, я должен преодолеть это сам, один. Да, я нажал кнопку вызова, нажал потому, что невольно позавидовал Оте. Ну нет, я ни в коем случае не стану уподобляться ему».
— Доктор, мне не нужны ваши лекарства.
— Что? — Вздрогнув так, словно его неожиданно ударили, доктор уставился на Такэо.
— Я справлюсь сам. Мне кажется, что если очень постараться, то можно обойтись и без лекарств.
— Что ж, может быть и так. И всё же, — Доктор бросил взгляд вслед санитару, исчезнувшему в соседней комнате. — лучше, если ты попьёшь это лекарство, не зря же я тебе его выписал.
— Вы сказали, что я вроде как чем-то болен. А вы встречали у кого-нибудь другого такую же странную болезнь?
— Ну… знаешь… — Молодой доктор беспомощно запнулся. — Как бы тебе сказать. Такие симптомы встречаются редко. Но это не значит, что их вообще не бывает.
— То есть это всё-таки болезнь? Получается, что и у меня, и у Оты одна и та же болезнь?
— Да, нет, это вовсе не так.
— И всё же кое-какие общие симптомы есть?
— Ну, нельзя сказать, чтобы вовсе не было ничего общего… — Молодой доктор явно растерялся.
В этот момент распахнулась дверь, ведущая в соседнюю комнату, в смотровую влетел Гамадрил и зашептал что-то на ухо Тикаки.
— Попроси, чтобы подождали, я сейчас закончу, — сказал доктор.
— Уж пожалуйста, а то в приёмной полно народу, охрана не справляется.
Тикаки снова повернулся к Такэо:
— Знаешь, мне хотелось бы поговорить с тобой обо всём этом подробнее. Я как-нибудь зайду к тебе в камеру.
Такэо вышел из кабинета, и туда сразу же вошёл Сунада. Два надзирателя — один слева, другой — справа — ввели его как исключительно важную персону. Одним из надзирателей был Нихэй. Увидев Такэо, он издал удивлённое восклицание.
Дверь из кабинета психиатра вела не в коридор, а в смотровую терапевта. Там выстроились ожидающие своей очереди полуобнажённые пациенты и царило шумное оживление, каким обычно сопровождаются медицинские осмотры в школах.
— Пошли! — скомандовал Гамадрил. На этот раз он был без шапки, и стриженые бобриком седые волосы делали его сходство с обезьяной ещё более разительным. Он вывел Такэо в приёмную, но поскольку она была набита людьми, им пришлось вернуться в терапевтическую смотровую. Гамадрила тут же позвал врач. Он скорчил недовольную мину, его сморщенное красное лицо блестело, как мокрая половая тряпка.
— Совсем загоняли! И что, скажи, мне с тобой делать? Я позвонил в корпус, сейчас за тобой придут, но куда мне тебя покуда девать?
Вернувшись на склад, он попросил доктора Тикаки:
— Доктор, пусть Кусумото побудет немного у вас, пока за ним не придёт конвойный. А то везде всё уже забито.
Дверь захлопнулась, прежде чем Тикаки успел ответить, и оставленному в кабинете Такэо ничего не оставалось, как опуститься на скамью между двумя надзирателями — Нихэем и каким-то незнакомым стариком.
— Ну надо же, как неудачно, — пробормотал Тикаки. — Сколько раз я им говорил, что психиатр должен оставаться с пациентом один на один, иначе всё насмарку.
— Да ладно, доктор, — подал голос Сунада, — что я его не знаю, что ли? Какие у меня от него могут быть секреты? — И Сунада приветственно помахал рукой Такэо. — Э-эй, привет!
— Привет! — ответил Такэо.
— Короче говоря, не знаю, чем заняться. В этой тюряге сдохнуть можно от скуки. Книжек я не читаю, верить тоже ни во что не верю, писем не пишу, нет у меня никакой ко всему этому охоты. Вот начальник воспитательной службы мне говорит давеча — хоть письмецо бы кому написал, наверняка ведь есть что сказать, а я ему — да кому писать-то? И точно — у меня полным-полно братьев и сестёр — одиннадцать человек, да и маманя жива ещё, но с тех пор как я сюда попал, они меня вообще знать не хотят, а уж писем от них тем более не дождёшься, так чего теперь-то писать?
— Да, но… — попытался вставить словечко Тикаки, — разве у тебя совсем нет желания с кем-то поделиться?
— Не-а, — затряс головой Сунада. — Не с кем и нечем.
— И всё же… — промямлил Тикаки.
— Делать мне абсолютно нечего, потому я им и говорю — давайте убивайте меня поскорее, а они говорят — до завтрашнего утра никак не выйдет…
Услыхав это, Тикаки изменился в лице, а Нихэй весь напрягся. Сунада искоса взглянул на Такэо и расхохотался, тряся массивными плечами.
— Да ладно вам, он и без того прекрасно знает. Такие слухи в нашей зоне расползаются моментально. Я ещё только на спортплощадку вышел, а все уже всё знали. Нет, сам-то я молчал, как обещал. Ни-ни, никому ни словечка. Но все сами уже просекли. Так-то вот. Смертью от меня разит, что ли… Верно, Кусумото, ты ведь знал, что меня завтра вздёрнут?
— Знал. Все знали, — кивнул Такэо.
— Ну, что я вам говорил? Все знают. Вот так-то. — И Сунада довольно захохотал.
Он скрестил на груди руки, и они взгромоздились над его животом, словно две толстые трубы легли одна на другую. Он прекрасно сложен и обладает хорошо развитой мускулатурой. В нём есть что-то от заботливо взращённого домашнего животного. И завтра эту ухоженную плоть уничтожат — в этом действительно есть что-то бессмысленное. Совершенно невозможно смириться с тем, что этого крепкого человека убьют так же запросто, как забивают домашний скот. Как, впрочем, и с тем, что в стране, где убийство считается тяжким преступлением, разрешено убивать на вполне законных основаниях. Государство убивает Сунаду за то, что он сам кого-то убил, то есть нарушил провозглашённый этим государством принцип «не убий». Он не подчинился государству и потому должен быть убит. Но если государство убьёт его, то к одной жертве прибавится вторая, в результате общее число убиенных возрастёт. В этой арифметике, право же, что-то не сходится. Трудно сказать точно, что именно не сходится, но налицо по крайней мере два противоречия. Первое: государство, которое провозгласило принцип «не убий», само должно убивать. И второе: государство без колебаний убивает Сунаду, хотя для самого государства выгоднее сохранить ему жизнь.
Мысли сплетались в мозгу Такэо в какие-то сложные узлы, обрывались, у него вдруг закружилась голова и пришло это. Пытаясь удержаться на полу, который внезапно начал под ним проваливаться, он постарался сфокусировать взгляд на совершенном теле Сунады как на чём-то реальном и устойчивом. Каждая часть этого тела свидетельствовала о здоровье и атлетической силе — и руки, и торс, и шея. Даже сотрясающиеся от мучительного смеха подбородок, грудь, плечи и живот…
— Значит, ты был сегодня на спортплощадке? — удивлённо спросил Тикаки. По здешним правилам, накануне казни заключённого отделяют от других и помещают в специальную камеру.
— А я сам захотел. Ну, вроде — надо же попрощаться с ребятами. Скукотища — одному торчать в камере. Я попросил начальника, чтобы мне сказали накануне. Ну, мне и сказали, за что им, конечно, спасибо, но страсть как скука заела. Да, кстати, доктор, и к вам у меня просьба. Дали бы вы мне разрешение на постельный режим да сонные таблетки, чтоб я проспал как сурок до завтрева. Можно сказать, это моё последнее желание.
