Елена Колядина - Под мостом из карамели
Лета сердито вышла в зал и с вызовом глянула на гомонящих зрителей.
– Королева карамели Лета Новикова! – напористо объявила ивентер. Лета скривилась от звания, звучавшего, по её мнению, пошло и по-дурацки.
– Тишина в студии! – приказала певица, шум стих.
На груди певицы висел чехольчик авторской работы для мобильника, из которого она извлекла вовсе не телефон, а пачку сигарет и держала, страстно желая закурить.
Лета нахмурилась, обратила взгляд внутрь, и, взмахивая алыми карамельными языками, в течение нескольких минут исторгала шевелящего лапами китайского огненного дракона с горящими глазами и светящимся хвостом.
Певица, полагавшая себя неукротимой, как огонь – в семьдесят лет она всё ещё называла себя девушкой, отнесла пламенную аллегорию на свой счёт и благосклонно зааплодировала. Гости подхватили овации. Лета обвела зал сухим как песок взглядом и ушла, не склонив головы.
В одиннадцать вечера, собрав вещи и утварь, еле двигаясь от усталости, все пошли к микроавтобусу.
На крыльце в поволоке дыма толпились гости.
– О, девушка, сосущая леденцы! – опьянённо сказал испорченный малыш, приехавший покорять Москву из Воронежа.
– Слушай ты, петушок на палочке! – заорала ивентер.
Бригада отработала оплаченное время, и теперь она и званые гости, среди которых не оказалось ни одного мало-мальского олигарха, были на равных.
Малыш был сиротой. Карамельный мулат с отбеленным анусом. Иногда под утро он думал, что не хочет быть плохим, звал маму, которую никогда не видел, и плакал. Но Лета об этом не знала.
– Сейчас ты у меня огребёшь по полной! – зверским голосом закричала она и перехватила металлический кейс с лопатками и плунжерами.
Стальная оснастка, сокрушаясь, что она не кастет, ринулась в угол чемоданчика, и через мгновенье порочный малыш упал, а из недавно созданной на подбородке ямочки плавными толчками потекла кровь.
В микроавтобус они ворвались помятые и растрёпанные. Ивентер припадала на сапог, от которого отломилась шпилька, за пекарем волочился зацепившийся пряжкой пояс пальто. Водитель пристрельно закрыл автоматическую дверь и рванул, не прогревая двигатель. Лета и ивентер повалились на сиденья, пекарь, пристегнутая поясом к дверям, упала на пол, на колени, и все принялись хохотать. Дом за каменным забором исчез в темноте, как потухший адский костер.
Водитель, не оборачиваясь от руля, протянул бутылку унесённой со стола водки. Ивентер и пекарь, в задохе приложившись к горлышку, сунули спиртное Лете. Она подержала тёплую бутыль в руке, застонала и с отвращением сделала пару глотков, залив куртку. Водка опустилась в желудок, быстро просочилась в живот и ноги, и Лета блаженно улеглась на сиденье, глядя как в окне колышется зарево растекающейся карамели.
– Много не пьём, – скомандовала ивентер, встряхивая бутылку и закатываясь хохотом. – Армянская свадьба на носу!
– Сикварули, сикварули-и! – с пьяной страстью затянула пекарь.
– За тебя калым отдам, душу дьяволу продам! – отбивая по рулю, как по барабану, вопил водитель.
– Армянская – это что! – вскинулась ивентер. – Армяне, грузины, осетины – христиане, можно сказать, наши братья-крестоносцы. Узбекская свадьба у меня была – вот где жёсткое порно. Ресторан замаскировали под мечеть. Молодые прикатили на белом «Хаммере», из окна зелёный флаг торчит. Пришел старик-хоттабыч в халате, мулла их, что ли, я не разбираюсь, и начал: «Муж не должен бить жену шестью ударами». Невеста в платке, всю свадьбу голодная просидела – ей есть нельзя. А мамаша жениха под мышкой всё время какую-то лепешку держала.
– Это же традиции, – еле шевеля языком, заступилась Лета.
– В задницу традиции! Кому они сейчас нужны? А потом гости дорогие в микрофон рассказали, что мамаша жениха, когда решила сына женить, искала не невесту, а подходящих родителей, у которых есть дочь.
– Зато у их женщин по девять детей, а у наших – по девять абортов, – сообщила пекарь, но потрясла головой, не желая рожать в таких количествах.
– Если их традиции такие хорошие, чего они к нам лезут? – закричала ивентер. – Вот и сидите в своем арыке, чего в Россию ползёте, как саранча? Девять немытых чурок, а не девять детей!
– Лучше девять деверей, чем одна золовушка, – затянул водитель.
– У моего масяни в группе нянечка-таджичка, никто же в садик не идет из-за зарплаты, а этим как-то надо внедриться. Она по-русски еле говорит.
– Выучит! – пьяно заверила Лета. – Ей просто нужно чаще ходить в музеи! Нужно поехать в Италию и ходить, ходить по музеям!
– Варвары вливают в стареющую цивилизацию свежую кровь, – вспомнила пекарь, учившаяся в Университете туризма и сервиса.
– Я сейчас этому варвару у метро его свежую кровь пущу! Летка, дай нож!
– Убивать надо богатых, а не бедных, – угарно выкрикнула Лета. – Все зло в мире – от денег!
– Не от самих денег, а от кредитов, – поправил водитель.
– Я раньше терпеть не могла азеров, бесило, что на всех рынках они. А теперь черно от таджиков, и азербайджанцы-то стали, как родные. Хоть по-русски говорят. А хачики так вообще братья! Всё ж таки христиане, а не эти, у которых по четыре жены в платках.
– Все познаётся в сравнении, – рассудительно сказал водитель.
– Ненавижу гастеров немытых! Баб своих попривозили, детей плодят. Сейчас они по подвалам сидят, но скоро увидите, что будет – начнут права качать и наши машины жечь, как чёрные в Европе. Ненавижу!
– Ненависть – это хорошо, – сказал водитель. – Русский человек разучился ненавидеть, вот и изничтожают нас всякие китаёзы на нашей же земле. Без ненависти никак. Человеку надо мало, друг один и враг – один. Это не я сказал, а поэт, как его, по телевизору недавно показывали.
– Я тоже ненавижу! – заявила Лета.
– Ты кого ненавидишь? – заинтересовалась пекарь.
– Свадьбы! Торт с розами, букет на лимузине, совет да любовь – ненавижу!
– А так хочется любить! – вздохнула пекарь.
Любить. Кого и что? Лета хотела бы любить мир, но он был дерьмовый.
Однажды любовь, робкая ветка с белыми цветами, стучала в сердце Леты, как набухшее дерево стучит в ночное окно, но Лета с детства боялась стука.
При мысли о личной жизни дочери папино сознание раздваивалось. Дым валил из ноздрей от картины, которую он сам же и рисовал – рано или поздно его девочка полюбит вонючего скунса в спущенных штанах, и будет ложиться с ним в постель. И одновременно папа переживал, что скунса всё еще нет. И это в наше-то время, когда сексом занимаются в тринадцать лет. Да что тринадцать! Тут в одной московской семье квартирант-таджик совратил десятилетнюю девочку! Тоже с бабушкой жила, вроде как под присмотром, а потом в одиннадцать родила. Нет, его Летка, конечно, не станет спать с грязной тупой приезжей скотиной. Хотя, назло им, взрослым, в знак протеста, так сказать…
Папу передернуло. И всё из-за этой мерзавки. Из-за неё, сучки похотливой, ребенок считает всех взрослых лицемерами, подлецами и предателями. Сколько же горя после себя оставила, тварь! Папа вспоминал, как тварь вставала на колени между его ног, как стонала, высасывая из него энергию. Всё, всё высосала! Хоть бы ребёнка пожалела, мерзавка!
– Может, у Летки нарушения в женской сфере? Задержка в развитии? – донимал папа бабушку. – Почему она совершенно не интересуется противоположным полом? Не встречается с мальчиками? Секс её, по-моему, вообще не интересует. Она с кем-нибудь целовалась?
– Целомудренная девочка. Ей шестнадцать.
– Вот именно, шестнадцать, а не двенадцать. Ты всё-таки женщина, как думаешь, у неё все в порядке? Критические дни?
– Прокладки, во всяком случае, в шкафу лежат.
– Точно?
– Ну да, – неуверенно сказала бабушка. – Вроде бы, да.
– Вроде бы! Кто должен следить за девочкой, у которой нет матери?! Ну не я же! Нет, все-таки Леткино безучастное отношение к сексу – это ненормально. Почему она ни в кого не влюблена?
– Хватит меня терзать! До чего мы дожили в нашей стране, отец переживает, что его дочь чиста. Ты хочешь, чтоб она была развратна, как её мать?
– Конечно, нет!
– Так чего же ты хочешь?!
– Чтобы Летка была счастлива. Я так хочу, чтобы она была счастлива! – Папа переходил на шепот. – Я всё время боюсь, что бог, или кто там есть, накажет Летку за нас с тобой, за тот случай… Но разве это была наша вина?!
При этих словах папа неизменно начинал всхлипывать. И бабушка целовала его плечо и руку, и шептала: «Никакого бога нет. И наказывать нас некому, и не за что. Ты мой хороший. Конечно, маленький, ты ни в чем не виноват, наша девочка будет самой счастливой на свете».
Ни папа, ни бабушка, никогда и никому не рассказывали о своей тайне. Тем более, что это и не тайна вовсе, а просто их личный секрет, о котором теперь, по прошествии четырнадцати лет, и говорить нет смысла. Это было обоюдное решение двух взрослых, отдающих отчет в своих действиях людей. И никто, никто не смеет их судить!..
