Анатолий Кузнецов - Продолжение легенды
— Говоришь, калыму не даешь, так я слышал? Чудак, вам же хуже. Какой у вас будет процент, ты подумал? Нет, ты припиши, припиши, да только не даром. Пойми! Ты припишешь ему, он для тебя на все готов: домой отвезет как начальника, утром на работу привезет, дров тебе надо — дровишек подбросит, бензину тебе — на! Надо уметь пользоваться, а не врагов наживать!
Да. Так я обрел первых врагов и крепко навредил бригаде… Нет, я ничего не понимаю.
ВСЕ ЗА ОДНОГО
В мои обязанности входит закрывать бадью, когда она возвращается из блока пустая. В первый день рыжий Николай делал это в блоке сам, но там бадья качается, «ходит», это опасно и трудно. У нее есть в днище створки. Нажать рычаг — и створки сдвигаются. Со второго дня это стал делать я.
— Нас-собачился, ну и хв-ватит филонить! — «проинструктировал» меня Николай.
И вот однажды случилось такое, что мне и сейчас вспомнить жутко.
В ту смену бетонировали только мы, и все самосвалы волей-неволей сбились у меня. Была такая же сумасшедшая работа, как в первые дни. Я бросался к рычагу, всем телом наваливался, захлопывал створки, орал шоферу «Валяй!», крановщику «Вира!», был возбужден, и хотелось петь.
Как я закрутился, как я забыл — кран рванул очередную бадью, поднял над эстакадой… и вдруг створки распахнулись, и страшным потоком вся многотонная масса бетона рухнула из бадьи на помост, так что гром разнесся и перила задрожали. Хорошо еще, что поблизости никого не оказалось! После «философского объяснения» Ефремовича я держался подальше от бадьи, когда ее трогал кран.
Саша поболтал в воздухе пустой бадьей — из нее вывалились остатки — и тяжело ухнул ее на настил, рядом с горой бетона.
Я схватился за голову. Бежали мастера, кто-то костил матом, кто-то мне что-то доказывал… Шел бетон! Ведь как шел бетон!
Все остановилось из-за меня одного. Сигналили самосвалы, каждый старался объяснить мне, что надо всегда закрывать створки, как будто я сам не знал! Бетон завалил половину проезда, но вторая свободна.
Я закрыл злополучный рычаг и принял решение: подавать бетон, а эта гора пусть лежит. Холодный пот выступил у меня на лбу: если она схватится и застынет, потом понадобится бригада с отбойными молотками, чтобы убрать. А что уж будет мне!..
— Давай подгоняй! Вали!
Две машины принял. Кран понес бадью. Это уже лучше. Работа возобновилась. Пока машины будут валить, я буду лопатой забрасывать с кучи в бадью. Но один только раз я попробовал и понял, что работы мне хватит на два дня… Я готов был броситься на эту гору и зарыдать, утопиться в ней. Но что делать?
И я работал, наверно, целый час, пока перед глазами не поплыли оранжевые круги. Бросишь лопат десять этой чугунной тяжести — и глотаешь воздух. А машины идут, а машины идут, а машины идут!
Рядом заскребла чья-то лопата. Я обернулся и остолбенел. Тоня! Тоня с соколиными бровями! Откуда? Увидела, пришла? Спокойная, загадочно улыбающаяся, она не сказала ни слова. И я не сказал ничего. Рядом стали другие девушки, переговаривались как ни в чем не бывало, будто меня тут и нет, а это — их обычное дело.
— Бери оттуда. Куда лезешь?
— С того краю, Дашка!
— Девоньки-и! Ай да милые мои! — Шофер Генка подлетел, схватил у меня из рук лопату и, ухнув, как экскаватор, стал валить в бадью, только мускулы его заиграли.
— Ты, черноглазая, посторонись! Дай-ка место рабочим рукам. Что смотришь? Провожать меня хочешь? Садись в кабину, расцелую!
— Ах ты, цыганище, а палки не хотел?
— Девочки, серьезно! Которая берет меня в мужья? Смотрите, какой работник!
— За столом, с большой ложкой!
Так с шутками, с визгом они убрали больше половины горы. Я сначала растерялся, но потом, чтобы не стоять без дела, подогнал машину, вывалил.
— Ви-ра-а!
Как медвежата, они посыпались в дыру, на лестницу, чтобы успеть к блоку, пока кран принесет бадью, а я чуть не заревел: теперь я уже справлюсь сам, нагоняя не будет!
Выбрав момент, когда не было машин, Ефремович подошел и стал возле меня, заложив руки в карманы.
— Саша! А ну, подай-ка бадью сюда. Ниже. Стрелу смайнай. Еще. Разворот.
Я бросился к висящей бадье, чтобы, навалясь, выровнять ее. Ефремович остановил:
— Не надо. Он сам сумеет… Право чуть. Разверни…
Я разинул рот. Бадья на тросах, как живая, лениво вертелась, пристраивалась, прицеливалась и тихонько легла разинутой пастью к самому бетону.
— Техника творит чудеса, — сказал Ефремович. — Нужно организовать рабочее место так, чтобы сочетать полезное с приятным.
Он поплевал на руки, взял мою лопату и принялся кидать. Саша кубарем слетел с крана, неся вторую лопату. Они отстранили меня, стали рядом — и только зашуршало: хрр, хрр! Я уже не мог и руки поднять, стоял, смотрел.
Они, пошучивая, подскребли все до капли, доски заблестели, как вымытые.
— Фух! Вот славно! — сказал Саша. — Так бы целый день и кидать! Правда, Ефремович?
— Я бы целый день сало в рот кидал, — сказал Ефремович.
ГЛАДИАТОРЫ В КЛЕТКЕ
Усталость. Тяжелая, беспросветная усталость, как обложной дождь. Где бы я ни был, что бы ни делал, одно стучит: отдохнуть, отдохнуть. Вдобавок ко всему кончаются деньги, осталось с пятнадцать рублей, да и то одна трешка рваная, надо как-то заклеить. А до аванса далеко. Когда от усталости не хочется есть, то я и не ужинаю.
То ли Москаленко разгадала, почему к нам мало возят бетона, то ли действительно было так, как она сказала:
— На приемке у нас стоят по очереди, для отдыха. Пора тебе на настоящее дело, в блок.
Ого-го! Оказывается, приемка — это самое легкое,
так сказать — «интеллектуальный» труд. И я перешел в блок.
Знаете ли вы, задумывались ли когда-нибудь, как работают бетонщики? Блок — это огромная, сколоченная из досок коробка. Все внутри перегорожено и перепутано прутьями арматуры. Сверху льют бетон. Бетонщики ползают внутри, утопая по колено в жидком грязном месиве, лопатами разбрасывают кучи, уплотняют вибраторами. Надо доверху заполнить всю эту коробку. Вибратор — полтора пуда, на ногах — пуды. Как гладиаторы в древнеримском цирке — внизу, среди стен, в клетке.
— Машка, куды кидаешь! Ах ты, такая-сякая, корова, вибрировай!
— Вибратор не работает.
— А-лектрик! А-лектрик, чтоб тебя нелегкая!..
Из будки электриков несется, карабкается по арматуре обезьяной Петька-фотограф: он дежурит при нашей бригаде. Достает щипцы, крутит провода, искрит.
Вибратор чем-то похож на шахтерский отбойный молоток. Но на конце у него не долото, а небольшой тяжелый цилиндр с моторчиком внутри. Нажмешь кнопку — он начинает весь дрожать, так что вырывается из рук. Дрожащий цилиндр втыкаешь в тесто бетона — и пошло! Бетон пузырится, плывет, уплотняется. Это и называется вибрировать. И так надо проходить по всему бетону, слой за слоем, иначе останутся раковины (брак, за который техинспекция взгреет, по головке не погладит).
Это самая сложная и ответственная работа, нелегкая еще и потому, что однообразная. Чтобы стать вибраторщиком, нужно кончать курсы, но в эти горячие дни меня приняли и допустили к вибратору потому, что я проходил в десятилетке физику, знаю принцип вибрации и вообще понимаю химию бетонного процесса, разбираюсь во всем с полуслова. «Образованный» — ну, и полезай в кузов, нечего прикидываться.
Две смены я выдержал. После третьей чуть не слег. У меня дрожали руки, как у паралитика, бешеный вибратор, казалось, выворачивал суставы. Звеньевая Даша уперлась руками в бока, поглядела, как я бьюсь над вибратором, силясь вытянуть его из теста, плюнула и обругала:
— Ну-у, работничка прислали! Такой ты, сякой, вылезай на арматуру, отдохни! Будешь бадью открывать.
Даша терпеть не может, когда матерятся. Но ругаться сама любит. Поэтому у нее есть «заменитель»: такой-сякой.
Открывать бадью — это второй «интеллектуальный» труд. Тут нужны голова и немалая ловкость. Поверхность арматурной клетки была примерно на высоте трехэтажного дома. Тут ветерок, редкие арматурные прутья вгибаются и раскачиваются под ногами с легким звоном. Стоишь на четвереньках, уцепившись за дрожащие пруты, и думаешь: как же выпрямиться?
А сверху уже маячит в синем небе бадья, летит стремительно, сыплет щебень и льет раствор.
— Девушки! Сторонись!
Они бросаются к стенкам. Саша Гурзий улыбается из далекой будки в вышине, осторожно подводит бадью ко мне. Я машу рукой: ниже, еще чуть, стрелу смайнай! Стоп!
Подполз обезьяной к бадье, ухватился за нее, выпрямился. Она медленно, акула проклятая, «ходит» на тросах, поворачивается. Упираюсь изо всех сил, веду, выравниваю.
Теперь надо взять веревку и дернуть за рычаг — как у пушки. Отполз… отклонился как можно дальше… Дерг! Дерг!
Не берет. Уперся ногами лучше. Дерг! Дерг!
