Николь Бернье - Незавершенное дело Элизабет Д.
Кейт и Джеймс устроились со своими бутылками воды на краю поля, у фермы для лам. Она развернула пакет с батончиком гранолы, разделила пополам и часть передала сыну.
– Ты хорошо управляешься с велосипедом. Труднее ездить на двухколесном?
– Да нет, просто интереснее.
Кейт взглянула через выгон на пасущихся лам, которые передвигались своей характерной нервной походкой, вытянув губы, словно им не терпелось кому-то о чем-то рассказать.
– А мне случалось бывать в стране под названием Перу еще в то время, когда мы не были знакомы с твоим папой…
– Да знаю я про Перу, мам, – нетерпеливо сказал он.
– Ну, ладно. Я о том, что в Перу услышала про ферму, где вяжут прекрасные свитеры из шерсти собственных лам. Там было такое же поле и полным-полно лам, которых приходилось объезжать, чтобы найти фермерский дом. Только я заблудилась и выехала на вершину отвесной скалы. Пришлось разворачиваться и возвращаться назад, так и не побывав на ферме. Было такое странное ощущение, словно ламы живут там одни, сами по себе, на этой ферме в самом центре Перу, и сами о себе заботятся.
Он развернул бумажку и, прежде чем откусить, тщательно все осмотрел, оценивая, сколько там клюквы и семечек и можно ли их выковырнуть, как овощи из пиццы.
– А как мама может потеряться?
– Потеряться? – Кейт помедлила, не зная толком, что ответить. Ему нужна правда или важно услышать подтверждение, что она не «потеряется»?
– Ну, как и любой другой человек. Мне нужны и карты, и компас, да и тогда я могу неправильно где-нибудь свернуть. Только я уже много раз ездила по этому маршруту.
Джеймс отогнал муху, попытавшуюся усесться на его кусок.
– Это не то, что я имел в виду. Как миссис Мартин потеряла свою маму?
А, так вот что его заинтересовало. Кейт перестала жевать, пытаясь сообразить, что он знает об этом и в какой форме. Дневник лежал у нее на кровати прошлым вечером. И брала его не няня, а Джеймс.
Насколько знала Кейт, он никогда прежде не бывал в комнате на чердаке. Она мимоходом сказала детям о сундучке с тетрадями, но он тогда не проявил заинтересованности. Как-то неправильно было бы думать о сыне как о достаточно взрослом человеке, который вполне может прочитать чьи-то дневники и даже что-то воспринять. Ее Джеймс, который малышом спал дни напролет и не давал ей уснуть ночью, потому что не особенно разбирал разницу между днем и ночью, теперь делал попытки осмыслить скорбь взрослого человека. Как теряют маму. Впредь нужно будет обязательно запирать дневники в сундучок.
– Ты прочитал об этом в тетради? Ты забирался в мой сундучок, тот, что достался от Мартинов?
– Нет, – с внезапной беззаботностью сказал он. – Мне это самому придумалось.
Она отреагировала слишком быстро, пытаясь ухватиться за эту доверительность в разговоре.
– Джеймс.
– Правда. Мне просто любопытно. Как люди теряются…
Она помолчала. Вытянуть что-то из ребенка – все равно что прикармливать пугливого зверька.
– Я не стану ругаться, хотя тебе и не следовало этого делать. Просто странно, что у тебя возникло такое желание.
Он снова откусил от своей половинки и наклонился почесать укус комара.
Кейт предприняла новую попытку:
– Когда я была девочкой, любила скрывать свои поступки, совсем как ты. В нашем доме не было такой комнаты наверху, но у бабушки был большой чулан, а в нем окно. Мне нравилось сидеть у окошка в чулане под развешанными платьями и рассматривать фотографии в ее старых альбомах.
Она откинулась назад, опершись на ладони, и совсем не смотрела в его сторону. Вместо того, высоко подняв подбородок, принялась наблюдать за ближайшей ламой, которая подходила к ним, ритмично покачивая головой в такт движениям.
– Там совсем как в шалаше на дереве, – сказал Джеймс. – Пока Пайпер рисовала, я сказал няне, что могу взять с собой книжку и почитать ее там, как это делаешь ты.
Кейт по-прежнему продолжала смотреть на лам.
– А потом ты увидел тетрадки с крутыми обложками.
Он кивнул.
У нее появилась возможность для того, что называют воспитательным моментом. Кейт размышляла, как поступить. Можно свести все к теме «уважение личного пространства» или «что значит потерять». Вторая казалась важнее.
– Ты знаешь, что это за тетради?
– Да. Это истории миссис Мартин.
– Что-то вроде. Она писала про свою жизнь. Для себя. Раздумывала над тем, что делало ее счастливой или расстраивало.
Он подумал, стараясь связать с тем, что знал о книгах вообще. Библиотеки, разные истории. Рассказы, написанные для того, чтобы их читали другие люди.
– А она почему писала?
Кейт и сама задавалась этим вопросом. Возможно, так Элизабет старалась обобщить происходящее вокруг; в особенности когда некому было довериться. Или чтобы оставить след, запись о том, что все это когда-то уже было и имело значение.
– Есть люди, которым нравится записывать все, что с ними происходит, свои мысли. Позже, когда станешь старше, можно к этому вернуться.
– Может, все это для того, чтобы их помнили, когда они уйдут?
– Может быть.
Он свернул пустую обертку от гранолы и пересадил туда божью коровку из травы.
– Ты тоже пишешь такие тетрадки? – спросил он.
– Нет, – ответила она, покачав головой.
Божья коровка потащилась по логотипу к его большому пальцу. Кейт с интересом наблюдала, уронит ли он бумажку, когда насекомое коснется пальца, или позволит ползти дальше по руке. «Наверное, уронит».
– Ну, может, стоило бы, – сказал он, – тогда мы тоже могли бы вспоминать, когда тебя не будет.
У Кейт сжалось в груди. За последний год уже были вопросы о смерти – только от Джеймса, Пайпер еще мала, – но не так много, как она ожидала. Она приготовила на них простые ответы: «Миссис Мартин больше нет, ее самолет потерпел крушение. Иногда происходят такие ужасные вещи, трагические несчастные случаи. Бывает, их устраивают плохие люди, как в случае с другой катастрофой в более позднее время. Но это происходит не часто, почти никогда». Тогда казалось, что Джеймса вполне удовлетворило такое объяснение событий, но изредка он задавал еще вопросы. Стоило скрипнуть открывающейся двери, как он пытался рассмотреть, не прячется ли за ней что-нибудь ужасное. Во всяком случае, так это выглядело.
– Вероятнее всего, этого не произойдет еще долгое, долгое время, – ответила она. Мальчик подул на божью коровку. Кейт его уже не интересовала. Она прикоснулась к ноге сына и наклонилась вперед.
– Это правильно, когда ощущаешь печаль оттого, что люди умирают, и это нормально – думать о том, что можно потерять того, кого любишь. Но такое и вправду случается не очень часто и обычно только в старости.
А сама подумала – «лгунья».
Джеймс по-прежнему играл с оберткой, переворачивая ее и наблюдая за жучком, который упорно выползал наверх, даже когда его мир переворачивался с ног на голову.
– То же произошло и с ее малышом?
– Чьим малышом?
– Малышом миссис Мартин. Как она его потеряла?
Кейт посидела с минуту, сбитая с толку. Потеря ребенка? Это совсем не то, как Элизабет написала о своем аборте. Потом она потерла виски, начиная подозревать, о чем он говорит. Ох, Элизабет!
– Я об этом не знаю. Но бывает, что малыши не могут расти здоровыми, когда они внутри мамы. Случается, что они не могут хорошо расти даже после того, как уже родятся.
Он оглянулся на свой велосипед, должно быть раздумывая над тем, насколько все эти правила применимы к живущим и умирающим; бывают старые, бывают больные, а бывает не то и не другое. А может, просто думал, что будет собирать своего лего-робота, когда вернется домой.
– Грустно, – сказал он.
– Так и есть.
Они сидели рядом, глядя на стадо. Какие-то пустяки вспоминались Кейт из тех дней, когда она любила вязать, а дети были еще совсем малышами. У ламы нет верхних зубов, но у взрослых самцов вырастают большие острые нижние клыки для сражений; жужжащий звук они используют для общения между собой, причем так они могут выражать и удовольствие, и агрессию.
«Как трудно быть ламой, – подумала она, – если один и тот же звук может означать и радость, и опасность».
Глава 10
Кейт сидела на кушетке в чердачной комнатке, освещенной только неяркими бра на стене. В дневниках Элизабет упаковывала вещи, готовясь уезжать из Флоренции. Она в самый последний раз навещала свои любимые места: лавочки продавцов кожи на рынке Сан-Лоренцо, продуктовые ряды на Меркато-Сентрале, статую дикого кабана в Меркато-дель-Порчеллино. Как и все, она поддалась суеверию и потерла его нос на удачу. Элизабет не знала, вернется ли сюда снова. Не знала, для чего едет домой – помочь матери восстановиться или стать свидетелем того, что это уже невозможно.
3 декабря 1984 года
Вчера, когда я приехала домой из аэропорта, мама спала на кушетке. Я видела ее совсем недавно, в августе, но разница ужасающая. Худющая, серая. Хуже всего – нос. Я не могла и представить, насколько костлявый нос может изменить лицо. Она спала полусидя, в той белой вязаной шали, что тетя Люси подарила ей на свадьбу, когда сама болела этим. Шаль никогда не доставали из старинного сундучка; мама говорила, что она подходит только для особых случаев, как и сам сундучок, который перешел от бабушки. И вот она, эта шаль, и расплесканная тарелка, и крошки повсюду.
