Михаил Чулаки - Прощай, зеленая Пряжка
Поэтому Виталий ответил довольно резко:
— Для начала я вам скажу одно: когда родители девятнадцатилетней дочери говорят мне, что дочка всегда им все рассказывает, всем делится, я сразу понимаю, что эти родители находятся в приятном заблуждении. Если хотите, в этом возрасте утаивать свои переживания от старших даже нормально, а полная откровенность выглядела бы тревожным симптомом.
Услышав про тревожный симптом, женщина не решилась настаивать, что дочь была с нею абсолютно откровенна.
— Но я же и так все понимаю — без слов. Сердцем чувствую! Я же мать!
Сколько раз Виталий убеждался, что матери чувствуют и замечают гораздо меньше посторонних.
Кажется, мать Веры Сахаровой — еще один тому пример.
— Все-таки припомните, не изменилось ли ее поведение за последние дни? Меня интересуют любые самые мелкие детали.
— Очень хорошо все время себя чувствовала! Все время такая бодрая!
— Может быть, необычно бодрая?
— Так что же, доктор, бодрость — это болезнь? Ничего себе! А я вам скажу по-матерински, это очень хорошо, когда ребенок бодрый! У вас, наверное, детей еще нет, вот вы этого и не знаете. Бодрая-здоровая. Как раз в то утро, когда ее сюда заперли, она сделала утреннюю гимнастику!
— А обычно она гимнастику делает?
— Ну и что? Значит, кто делает гимнастику — сумасшедший? А зачем же тогда ее по радио передают?!
Ну вот, теперь будет рассказывать, что дочь ее держат в психиатрической больнице за то, что она делает утреннюю гимнастику. Такую не переубедишь.
Виталия, конечно, раздражала эта неумная, злая, суетливая женщина. Раздражала, но и наводила на размышления: такой способ выражения горя — через агрессивность — свидетельствовал, что горе неглубокое, что она вообще, по-видимому, неспособна глубоко чувствовать, а это уже говорит о многом. Мать Веры Сахаровой обеднена эмоционально — значит, можно предполагать неблагополучную психическую наследственность с ее стороны, значит, больше шансов, что болезнь Веры — не осложнение после инфекции, после возможной травмы, а процесс, как любит выражаться Люда. Увы! Да, родственники, сами того не зная, несут сюда часто очень неутешительные сведения. Недаром профессор Белосельский любит повторять — а за ним и все врачи в больнице: «Родственники наших больных — это родственники наших больных».
— Нет-нет, против гимнастики я ничего не имею.
— Все-таки это очень странно, доктор: совершенно здоровая девушка… Да скажи же ты, Коля, что ты как в рот набрал!
— Мне тоже это кажется странным, доктор, — первый раз вступил муж, — совершенно здоровая девушка.
— Скажите, пожалуйста, а у вас в роду, и у вашего мужа, конечно, были психически больные? Или люди с большими странностями?
— Что вы, доктор, за кого вы нас принимаете?
— Значит, не было?
— Нет! В нашей семье такого быть не может!
Муж хотел было что-то сказать, было видно, как слова уже зародились в нем, уже пошел сигнал от мозга к языку, по жена взглянула на него коротко и грозно, и перерезала взглядом проводник.
— А чем она у вас болела в жизни?
— Ничем особенным. Детские: корь, скарлатина. Ангины частые. Приступ ревматизма один раз — как это врач выражался? — атака!
— Травм головы, сотрясений?
— Нет-нет!
— Как она у вас учится?
— Прекрасно! Окончила с серебряной медалью, и в институте почти сплошь пятерки.
— По характеру какая? Общительная или, наоборот, замкнутая?
— Очень веселая! Я ее называю: Колокольчик. Придешь домой и обрадуешься: у нас дома звенит Колокольчик! Она, правда, стала стесняться, просила хоть при подругах так не называть. Знаете, они, молодежь, везде видят сентиментальность.
— Ну, а кроме веселости? Как она у вас: принципиальная, с твердым характером или мягкая, склонная все простить, со всеми согласиться?
— Принципиальная! Просто очень принципиальная! Не выносит никакой фальши! Представляете, у нее знакомый мальчик, тоже студент, у них романтическая дружба, почти влюбленность, так она с ним поссорилась из-за комсомольской работы: его выбрали в какой-то комитет, а он увлекается наукой и отнесся к этому спустя рукава, ну, как большинство к таким вещам относится. А она ему сказала: «Это лицемерие! Надо как следует работать или совсем не надо было соглашаться!». И не встречались, и не звонили. Никогда не думала, что можно так переживать из-за таких вещей… А вы говорили, доктор, что она со мной не делится! С родной матерью!.. Да, так очень принципиальная девочка. И никакого легкомыслия, никакого легкого флирта. При ее внешности ей ведь стоит мигнуть, и любой мужчина у ее ног, а она не кокетлива!
— Так-так… Как у вас материально в семье?
— Ну, доктор, сколько денег не имей, их все равно не хватает, вы же знаете, но у Верочки есть все, что нужно!
— Понятно. Вы кто по специальности?
— Я работаю в Госстрахе.
— А муж ваш?
— Он инженер.
Наверное, и брюки в магазине за него выбирает.
— Ну что ж, пока у меня больше вопросов нет.
— Доктор, а что вы нам скажете?
— Очень немного. У вашей дочери острый психоз. Диагноз еще ставить рано: в психиатрии диагнозы ставятся после длительного наблюдения. Сказать, сколько она проболеет, тоже сейчас нельзя.
— Ну как же так! Ведь здоровая девушка! Что это значит — «психоз»?! Как он проявляется?!
— Доставили ее из «Пассажа», там она пыталась говорить нелепые вещи: что вокруг роботы, что они грозят захватить весь мир…
— Доктор, так она просто начиталась фантастики! Я ей всегда говорила! Какая же это болезнь?!
— …Все время испытывает страх, часто возбуждается, бывает агрессивна — очень яркая симптоматика, к сожалению.
— Нет-нет, доктор, вы просто ее не знаете: она впечатлительная девочка, что-то прочитала, что-то сказала, ее не так поняли! Я уверена, что она совершенно здорова. Да, и вы обещали нам ее показать!
Не нужно это! Но будет иначе сомневаться, не лежит ли вместо ее дочери по ошибке кто-нибудь другой. И повторять, что ее Верочка совершенно здорова — ну правда, если и увидит, не поверит, что ее Верочка больна: скажет — настроение такое или такая фантазия. Это сорт родных известный.
— Хорошо. Только кого-нибудь одного из вас.
— Понятно, доктор… Достань из сумки, что у нас, не задерживай доктора. Раздели, что в тумбочку, а что в холодильник.
— Вашей передачей потом займется сестра. Она вам объяснит, что мы берем, а что — нет. Эту всю гастрономию убирайте сразу, оставьте фрукты, печенье. С собой не берите, я же говорю, сестра потом примет.
— Ну хоть что-то! Не могу же я с пустыми руками!
— Вот возьмите апельсин.
Виталий отпер дверь и пошел вперед. Его, конечно, встретила Ирина Федоровна.
— Виталий Сергеевич, я сегодня всю ночь думала, как нам спастись от моей мамы! Она сумасшедшая женщина, совершенно сумасшедшая!..
И, перебивая Ирину Федоровну, обычное:
— Виталий Сергеевич, когда вы меня выпишите?
— Мне уже лучше, снизьте мне дозы, пожалуйста!
В надзорке дежурила Екатерина Николаевна.
— Здравствуйте, Виталий Сергеевич. Все спокойно. Сахарова отказалась завтракать.
Как по заказу.
— Мать тотчас включилась:
— Наверное, ей не нравится больничное! Она привыкла к домашней кухне!
Вера лежала на своей кровати у самого входа. Услышав голос матери, даже не пошевельнулась.
— Попробуйте ее покормить, пожалуйста.
Мать бросилась к Вере.
Верунчик! Здравствуй! О господи, ну это же я!
— Вера смотрела на мать с ужасом. Та попыталась ее поцеловать, Вера вытянула руки, не подпуская ее.
— Ну что ты! Это же я! Верунчик!
— Надела маску? Чтобы я поверила, да? Я вижу: вон шов!
— О господи! Верунчик! Ну как ты можешь? Я твоя мама!
— Маска добрая, а лицо под ней злое! Вон шов!
Виталий взял мать Веры за локоть.
— Пойдемте, она только зря волнуется из-за вас.
Женщина зарыдала и не сопротивлялась. Виталий вывел ее обратно в тамбур. Муж Коля засуетился:
— Ниночка, что с тобой? Ниночка, что случилось?
Она нашла в себе силы и злость выкрикнуть сквозь рыдания:
— Не со мной! Что со мной может? Не соображаешь?!
— Значит, с Верочкой? Что с Верочкой?
— Я же вам объяснял, что ваша дочь больна, — не смягчившись и от рыданий, холодно сказал Виталий. — Я сделал ошибку: мне не следовало приводить к ней в палату вашу жену.
— Не узнать родную мать… Единственную… Испугаться матери… Что ж, она совсем отвыкнет? Совсем чужой сделается? — И внезапно прекратив рыдания, выпрямившись: — Мы ее возьмем домой!
Виталий даже не понял:
— То есть как?
— Возьмем домой под расписку! Будем приглашать лучших профессоров, я возьму за свой счет, и от нее ни на шаг! А то здесь у вас она только хуже заболеет: эти ужасные больные вроде той толстухи, эта громадная палата, эти решетки! Нет, мы ее забираем домой!
